О Пушкине, о водном поло и рукомёте, о самом высоком на планете народе, о "Золотом льве" и новом проекте Марины Абрамович, о "гробарях" и о ленивом сыщике Ниро Вульфе.
Мистическая, метафизическая двойственность души и тела. Разлад меж "мужским" и "женским" началами. Синхронно являя миру феерические гармонию и единение с тем, чего нет на самом деле – "чего нет на свете"…
Безусловно, то, что прошедшие за последние десятилетия исторические катаклизмы не стали началом конца света, не должно становиться поводом для беспечности: неверное понимание пророческого предупреждения не отменяет самого пророчества.
Как-то же хочется думать, что наше начальство знает больше, чем простые смертные. Может, оно дальновидно разгадало, что скоро конец света, ну так отчего ж напоследок не покуролесить! Не поблатовать!
Образы внеземных миров могут оказаться эскизами наиболее мрачных прогнозов земной футурологии. Таких, как единение государственной и мафиозной власти, сливающихся с безликостью спецслужб.
Глядя на гладкое и самоуверенное возвращение форм сознания и совместной жизни, вроде бы наконец-то когда-то оставленных в историческом "позади", задумаешься об имени для этого "чего-то".
Что поражает? Что поражает в событиях этих нескольких дней, когда мы следили за происходящим со все большим напряжением, все большим вниманием, все чаще и чаще открывая новостную ленту из Украины, из Киева?
Сколько бы ни шло споров вокруг открывающихся сегодня в Сочи Олимпийских игр, мало кто сомневается, что самым главным и самым интересным в этом спортивном празднике будет вовсе не сам спорт.
…Если Рассел Якоби констатировал чрезмерную специализацию интеллектуалов в США, то в России, на мой взгляд, специализация политически ангажированных интеллектуалов недостаточна.
В депрессивном мире Будущее не вдохновляет, оно беспокоит. Так хочется открутить стрелки у часов, спрятаться в какой-то патерналистской надежности. С чем ассоциируется Будущее - с концом света, предсказаниями индейцев, планетой Нибиру, бабой Вангой и прочими ужасами.
В этом – секрет Моны Лизы, который она сохранила в веках, в этом – причина ее таинственной улыбки. В том, что она не женщина, а богиня, архетипический образ Исиды-Софии.
С тех пор, как отрубили голову Марии Антуанетте, кругом полный бардак. Во Франции действительно то и дело происходят забастовки. И я, конечно, за то, чтобы бороться с социальной несправедливостью.
Майк Науменко создал свой альтернативный мир, свой лимб, населённый странными персонажами, служащими одной цели – заполнить пустоту в душе, образующуюся от отсутствия первичного объекта любви.
Государство, когда ему вздумается, с легкостью преодолевает любую дистанцию, - личную, социальную. Даже интимную. Раз - и вот уже оно дышит тебе в затылок, подталкивает плечом, и если захочет - вальяжную примет позу и обопрется на тебя. А потом вдруг карманы обхлопает.
Если уж рано или поздно России суждено пережить очередную социальную встряску, то лишь в случае, если она будет направлена на разрушение сословно-кастовых барьеров, эта встряска будет иметь какой-то смысл.
Заниматься наукой и творчеством в России сейчас нелегко: трудно писать книги, трудно создавать теории, трудно учить и учиться. Студенты к 3-му курсу выглядят потерянными, а профессора, после написания докторских, подчас теряют интерес к творчеству.
Обобщая теории субъекта во второй половине двадцатого века, невольно приходится отмечать, что новизну взглядов можно приписать лишь феминизму. Так или иначе, но секуляризированный субъект современности не гонится за особой эвристикой самореализации.
Дэвид Чалмерс и другие теоретики сделали зомби частью мысленных экспериментов в области философии сознания. В "Мировой войне Z" зомби стали объектом мысленного эксперимента в политической философии.
Легко представить дискуссию о том, как понимать какой-то из тезисов Марселя Мосса; но дискуссии о том, как воспринимать дар, как дать место дару в философии, как оставаясь верным делу мысли, учредить общую для всех политику прощения и новой жизни – оставлены будущему.
Простые вещи – неисчерпаемый ресурс счастья. В них сокрыто такое очарование, которое может сделать непотерянным каждый день нашей жизни.
Совершенно ведь невозможно понять, что в голове у человека, который вешает себе в фейсбук острова да ещё летает самолётом на них. И удивляется, где ж на земле такая стыдоба как русский марш водится, как её можно встретить. Совершенно нельзя понять. Два мира – два Кантемира.
Можно ли в действительности оценить и измерить уровень удовольствия, который тот или иной работник получает от труда? Нужно ли измерять это удовольствие за какой-то контрольный период времени, скажем, за неделю, а потом высчитывать средний уровень удовольствия?
Всё правильно, и будоражит актуальное искусство, и можно о нем поговорить… вот только оно не относится ко мне лично, а ведь именно мне холодно. Оно даже приносит иногда социальную пользу – но не утешает, как приказ Минобороны.
"Эстетизация" случается тогда, когда я не просто наслаждаюсь, но начинаю в момент наслаждения нарциссически разглядывать самого себя, наслаждающегося, и получать удовольствие как бы «второго порядка» от такового разглядывания.
На миру и смерть красна. Поэтому очень важно для человека всё время быть на миру. Из экзистенциального одиночества происходит поэзия. Или мысли. Кому что ближе.
Мы видим, как строки гностического трактата полностью меняют смысл сказанного современным писателем; придают абсурдным построениям о мистической ценности соцреалистического шлака, который сейчас невозможно читать даже из чисто сентиментальных настроений, достаточную убедительность.
Всю жизнь Леонид Семенов страстно и искренне стремился отдать все силы тому, в чем видел смысл и спасение. Всякий раз он был абсолютно уверен, что именно и только здесь возможно для него быть верным себе и служить истине.
Ведь что нам всем нужно от искусства? Стать опытнее, умнее, лучше? Или наоборот, - отвлечься и всё забыть, поглупеть? Ни то, ни другое. От искусства нам нужно очутиться не здесь. Это главное, что искусство умеет.
Одно время я даже считал, что лучшее произведение Льва Толстого – это рассказ "Рубка леса", а вовсе не толстый многомысленный роман "Анна Каренина", но со временем счёл это мнение слишком уж сложным. Классике не идут радикальные на неё воззрения. А вот рок-музыке, например, идут.
Вернемся к постсоветским архаизмам и анахронизмам. РПЦ часто упрекают в том, что она сохранила советскую практику сотрудничества со спецслужбами. Допустим, что это так. Но в мощный идеологический аппарат церковь превратилась только за последние 20 лет.
Призвание всех граждан платоновского государства – делать свое дело и тем самым сохранять целое. Нет задачи – осчастливить кого-то одного. Этот же механизм опосредования есть и в капиталистическом предприятии, как его понимает Макс Вебер.
Нравственность школьниц может пострадать от примера Анны Карениной, а юношей-школьников – от безответственного поведения Печорина или преступного - Раскольникова. На кого равняться современному школьнику?
В Серизи важны не идеи и не виды сами по себе. Серизи предоставляет всем слушателям зрителям участникам материальные условия, которые не раз оправдаются событием той мысли, каковой никто не слышал прежде, и иногда даже не ожидал и не думал ожидать
Если хочешь добиться успеха, то память-история только мешают. Не сломаешь старый дом, чтоб построить на его месте торговый центр — если вспомнишь, что бегал тут в детстве, яблоки рвал.
Почему политический выбор оказывается эстетическим выбором?
И "Ну, погоди", и "Том и Джерри" отвечают на один вопрос – что именно не позволяет Хищнику съесть свою Жертву, что ему мешает и почему один никогда не может поймать другого. Но эти ответы – совершенно разные.
Настоящий тотальный контроль – внутренний, не внешний. Русская женщина контролирует себя так, как не сможет ни один вертухай в зоне или "крытке": беспрестанно самонаблюдая, посылает себе управляющие импульсы, подлежащие неукоснительному выполнению.
Устаревают целые образовательные институты. Мы встречаем все больше примеров того, как воспитанный вне консерваторских стен музыкант органично входит в композиторский процесс, и в итоге становится более востребованным в России и за рубежом, чем "академисты" с красными дипломами.
Работы Хенсона всегда апеллируют к древнему опыту всеобщего нераздельного существования. Затемнения вокруг объектов его композиций – те самые онтологические трещины, где накопился первоначальный хаос после генеральной "разделки" мира.
Часто приходится слышать о том, что наше общество во многом остаётся сословным: сын врача чаще всего становится врачом или химиком, но не инженером, а сын водителя грузовика – водителем или автомехаником, но не профессором. Сразу же можно увидеть в таком дроблении общества на сотни сословий пережиток средневековья и тормоз прогресса.
Вопреки идеологическим прениям, либерализм отнюдь не во всем противоречит империи, а вполне способен соседствовать с ней, если только под империей не понимается гомогенная тотальность или банальная диктатура.
Петр Резвых о философском самоубийце Алексее Нилыче Кириллове
Подобные Школы политических исследований, под общей эгидой Совета Европы, сегодня работают в различных европейских и постсоветских столицах. Однако нигде, кроме России, в их деятельности по гражданскому просвещению не видят какой-то злокозненной "оппозиционности".
Либералы связывают культивирование общественных эмоций с фашизмом и прочими нелиберальными идеологиями. Но если бы они изучали историю более внимательно, то обнаружили бы множество примеров, когда эмоции намеренно культивировались во благо либеральных идей.
Как может быть построено общество, в котором любая хулигански сбитая урна грозит обернуться не только локальным нарушением символического порядка, но и пределом такого нарушения, а именно большой "модернистской" катастрофой?
По Жижеку, современное понимание экологии – это настоящее ложное сознание, связанное с мистифицированием реальных проблем. Постмодерновая мистика возникает тогда, когда катастрофы начинают рационализироваться.
То, что происходит — следствие быстро сказанных слов, броских газетных заголовков и недлинных текстов, легко и лихо все обобщающих, приучивших читателя к тому, что мир легко рифмуется, элементарно раскладывается. А он оказался сложнее, и теперь все ползет по швам.
Обладая некоторым личным опытом отношений с концепцией деконструкционизма, хочу этим опытом поделиться, вспомнить, как это было. Может, заодно получится что-нибудь понять.
В первом 37-ом году антидемократической коалиции пришлось расправиться с первой когортой алчных выгодополучатей антидемократического процесса. Второй 37-й год будет происходить по тому же сценарию.
Наша практика не знает различений на научное и субъективное, гуманитарное и природное, языковое и стихийное. Все дело в этой кажущейся неприметности, в том, чтобы заняться, наконец, обыденным, заметить, обнаружить его.
Слово двоится: оно и создает онтологические рамки восприятия тех или иных фактов, и продуцирует сами эти факты. Мы оказываемся подвешены на нити данного высказывания: мы не узнаем вещи, пока не узнаем, какой онтологический статус ей придаёт данное высказывание.
Современная православная теология находится в активном осмыслении собственного статуса и в поисках неметафизических способов легитимизации себя как науки. И эти поиски уже сегодня неразрывно связаны с теологической феноменологией.
Если композитор не конкурирует с великими мастерами, которые подняли планку до невероятно высокого уровня, а пролетает под ней, как неудачливый прыгун, то композитору придется признать, что эта музыка является исключительно фактом его биографии.
Сочетая в своём творчестве детскую игру в "гляделки" и кататонический ступор, сеанс гипноза и обряд инициации, Марина Абрамович расширяет границы допустимого в современной культуре, показывая, что это такое – жить с содранной кожей.
Сцену покинула философия, а не человек и история. Коль скоро речь зашла о том, чтобы "изменить мир", ей не оставалось ничего, кроме как смолкнуть и снова дожидаться сумерек.
Поездка из города в город как событие на микроуровне всю дорогу сопровождается макроуровневой проблемой государственной эффективности. Неэффективная система останется неэффективной, кого ни пригласи – американца Тимоти Ломакса, японца Киитиро Хатояму, немца Йорга Ланге, других известных транспортных экспертов.
Общество в любой ситуации как Ноев Ковчег: оно собирает тех, кто перед лицом потопа вовремя признал свою растерянность и устанавливает парус, чтобы где-то предварительно бросить якорь. Единственное, на что мы можем положиться, это наша подвижность.
Копьё, выглянувшее из-за корешка Канта – недоступность вещей-в-себе; и исцелить эту рану можно только этим же копьём – поняв, что эта рана – вообще не рана, а позитивная структура того, каковы суть вещи.
Единственный ответ мысли на современное искусство – внимание к тому, что не свойства и не сущность. Объектно ориентированная онтология Хармана, как и теория сетей Латура – это именно превращение поверхности в сеть, субстрата – в свойство, а отношения – в сущность.
Экопоселенцы – это люди, которые взяли на себя смелость создавать что-то новое, альтернативное, а вовсе не стремящиеся сбежать от каких-то трудностей. Причём, подавляющее большинство среди них – люди, состоявшиеся в личной и профессиональной сфере.
Регионалистское сознание куда более креативно. Пресненские депутаты, например, предложили придать "оккупаям" законный статус "местных обрядов". В этом исторически революционном районе такие праздники выглядели бы очень органично!
Отсутствие надежды на собственное спасение – главенствующее для Юнгера, то, что дает возможность жить, действовать, мыслить, отрешившись от слабости, не прибегая к тем спасительным оговоркам, которые мы всегда готовы предложить сами себе.
Общество вплоть до недавних пор не особенно интересовалось, "что там у них происходит". Церковников воспринимали как программистов: сложно у них там всё, запутано, приходится звать иногда, чтобы они винду установили или дитя покрестили, но уж лезть в эту их технологию – упаси Боже, сами пусть разбираются.
Я думаю, Россию спасут коты. И я очень надеюсь, что эта страсть, сугубо эстетическая, постепенно отвлечет внимание сограждан от литературы во всех смыслах этого слова.
Количество митингующих на улице уже не является мерой уровня протеста. Общество прошло некую точку невозврата – и другим уже не будет, ему уже не нужны эти количественные показатели, сейчас происходят качественные изменения.
Исследователи в книгах изучают семиотику вещей, а блоггеры изучают семиотику оттенков и нюансов, импровизаций и неожиданных различий, коммуникативных ситуаций и отражений характера в вещах.
Доктор Хайдеггер извлек ценный урок — никогда не пить из Источника юности, поскольку само время, которое уже нами прожито и остаток которого нам еще предстоит прожить, составляет основу нашего существования в качестве самих себя.
Оставим мат для элиты. Пусть на нём общаются те, кто умеет, словно с ядерной энергией, обращаться с этим сакральным языком без ужасных для себя и для общества последствий.
Горький урок двух мировых войн показал, что одним из главных способов избежать их повторения состоит в едином правовом поле, в котором будут все участники находиться. В гуманитарной сфере такое отношение привело к тому, что было снято табу на обсуждение грехов “своих”.
Феминистическая теология наследует все трудности традиции, но уже имеет свою историю в современности. Находясь в центре общественных дискуссий, включает в себя и трудности выбора гуманитарной методологии, и противоречия философской герменевтики.
Доминирование молодежного этоса сейчас у нас усиливается раздражительностью, нетерпимостью и агрессивностью старшего поколения, что не удивительно. Неудовлетворенность прожитой жизнью усугубляется многократно "меланхолично гаснущими сумерками".
И поскольку речь все-таки о любви, то любовь превращается в стремление переделать. Может, поэтому и страна все время другая. Страна и жители постоянно друг друга ломают, у страны получается, конечно, лучше, но иногда и у жителей получается. Правда, даже если у них получается, ломаются, парадоксальным образом, все равно они, а не она.
После третьего звонка и двухчасового ожидания – дамы потели и обмахивались веерами, но неудовольствия не выражали, в туалет не выходили – в ложе появился наконец Путин Владимир Владимирович. Некогда классного дзюдоиста, его внесли под руки два телохранителя, Сам же Путин глядел в пол.
Классика – школа не только потому, что она присоединяет нас к сообществу образованных людей, но прежде всего потому, что она строит наше отношение к миру и к себе, как детям в музыкальной школе ставят руку.
Ложь с неизбежностью приводит его к самоубийству. Сначала – к ложному, потом – к настоящему. Это же только в кино лестница никогда не заканчивается… И уж тем более, какие у нас права требовать честности от власти, если мы сами лжем?
Произвольность переходит в необходимость – и это особая атмосфера Питера, одновременное осознание "умышленности" и в то же время невозможности того, чтобы он был иным – совершенство, когда каждая деталь на месте – в постоянных перестановках и изменениях, разрушении и возникновении, сохраняя неповторимый облик.
Что такое боль сама по себе? Не является ли она единственным истинным голосом реальности – вот вопрос, на который должна ответить новая русская долористика, или философия боли.
Современная – "вторая креативная" - эпоха связана не столько с увеличением креативности, сколько с увеличением спроса на нее со стороны общества в целом и особенно экономики.
Одна из особенностей, скорее забавная, современного человека заключается в том, что мы испытываем жгучую потребность удостоверять собственную современность посредством обнаружения ее истоков и прообразований в делах давно минувших дней.
Ощущение свободы от произведения возникает не от того, что там изображен "свободный персонаж". Мы видели много изображений "свободного человека" в советском искусстве, но ощущения возникали совсем противоположные. Свободу нельзя поставить себе как цель, ее нельзя взять силой.
Георгиевская ленточка в 2005 году появилась как очевидный ответ на оранжевую, столь напугавшую Кремль годом ранее. И ее смысл, с добавленными черными полосами, получился прямо противоположным.
Это еще огромный, болезненный и страшный вопрос: способны ли русские люди без царя и жестоких иноземцев, кнутов и лагерей, первый раз за тысячелетие выстроить свободное, не воровское и доброе, да просто – человеческое! - национальное государство, о котором всегда мечтали – по совести.
Версия, что креативный класс искусственно выведен как часть социального лабораторного эксперимента, не лишена оснований. Для подкрепления "пробирочной теории" класса как гомункулоса достаточно припомнить американскую систему курсов непрерывного образования для иммигрантов.
Любое философское исследование следует определенным представлениям о допустимых эпистемологических приемах. Попробуйте защитить в качестве диссертации текст, стилистически напоминающий "Логико-философский трактат" Витгенштейна. А вот рукопись об истории интерпретации сочинения австро-английского мыслителя пройдет на ученом совете на ура.
Сверкают лысинами поеденные лишаем "пионеры", все еще убежденные, что это сверкание заметят если не в Америке, то хотя бы на Марсе. Деятели культуры держатся осторожно, видно, боятся перегреться на жаре. С родины-матери свалился парик, а под ним оказался уже немолодой сынок-дегенерат.
Новый образ Шеллинга только формируется, и каким он будет, во многом зависит от того, найдет ли его постепенно открываемое наследие воодушевленных истолкователей. А пока в Германии нет даже сколько-нибудь основательной биографии Шеллинга, отвечающей современным научным нормам.
Сердце публики, как сердце красавицы, склонно к изменам. Если дать ей расслабиться, кресла в зрительном зале займут "новые русские" театралы, не читавшие "Горе от ума", интеллектуалы же будут искать другую духовную нишу. Когда Копылов отошел от дел, репертуар драмтеатра накренился в сторону драматургии-lite. Очевидно, театр опомнился и осознал, что может потерять своего элитарного зрителя.
Предоставив маленького человека самому себе - "пусть сам решает", как жить, что одевать, какую музыку слушать, какая живопись хорошая, рынок отрегулирует – сняли с себя ответственность и автоматически сами превратились из "больших" людей в "маленьких".
Дети, выцарапывая ручонками ямки и делая клады со стеклом, под которым располагались барбариска или полуживой от страха майский жук, поощряли романтику поисков. Сегодня никто ничего не ищет, даже если в статусе в социальных сетях указано "В поиске". Сами набегут и сами все предложат.
И вот что зрел я. В лучах мощныя прожекторы, по красной дорожке, идет Владимир Владимирович родимый, идет прямёхонько к алтарю. Чело его оголено, черты лица яко сокола, и шапка Мономаха в руках. Вокруг всё в молчаньи, замерла Земля русская, будто обомлела.
Мы должны снова поверить нашим собственным инстинктам: если политический курс, действие или решение кажутся нам не правильными, мы должны найти слова, чтобы сказать об этом.
Мужской и женский идеалы "публичного пространства" не просто совместимы — они именно дополняют друг друга в иерархической картине с жестким распределением ролей. То, благодаря чему я могу "преуспеть в свете", — это снова — как и триста лет назад — случай, шанс, фортуна.
Основой постполитического благополучия, его социальной базой, как это ни дико звучит, является довольно примитивное бюргерство. В массе своей это неинтересные, "забытовленные" люди. Провинциалы. Так сказать "средний класс".
Татьяна Левина о тематическом выпуске журнала "Логос" (античная философия)
Воображение как форма и принцип самоорганизации субъективности представляет бесконечное разнообразие и богатство смыслового мира в конечной перспективе человека как особой фигуры в мире.
Получается, что часть современного общества по-прежнему ценит жизнь, достоинство и целостность каждого отдельного индивидуума, а другая часть совсем не прочь посмотреть на публичную казнь на Лобном месте, ощущая под ложечкой сладковатое посасывание: "слава Богу, что не меня, я от царя-батюшки далеко".
По стенам висели фото людей, не побоявшихся заявить о своей нетрадиционной сексуальной ориентации открыто. Одно лицо показалось мне знакомым — а, это та красивая женщина, которую я случайно толкнул плечом 20 минут назад, а она в ответ улыбнулась. Неудобно как-то: она, оказывается, героиня, а я её — плечом...
Наш театр глуховат к современности, но все же не настолько, чтобы совсем уж ничего не замечать вокруг. Да, можно торить дорогу в искусстве дубовицким, но одновременно выступать за свободу и правду.
Становится уже практически бесспорным фактом нашего времени, что современная литература замыкается на «креативном классе» и на эго автора. Становится особой его метой, модным атрибутом по типу айфона.
Рассматривая практики классического реализма сквозь призму категории опыта, мы выходим к вопросам, относящимся столько же к литературе и истории литературы, сколько к антропологии культуры, и столько же к прошлому, сколько к настоящему.
Отвращение к свободе – одно это чувство – не может, конечно, превратить город в место несвободы. Для этого город должен быть так устроен, чтобы в нем не могла возникнуть публика в кантовском смысле – как среда, в которой свобода публичного пользования собственным разумом становится возможной.
Тексты, издавна бытовавшие на Волге, характеризуются прежде всего духом вольности и удальства, а не апологией ритмичной трудовой деятельности. По всей вероятности, это самое адисциплинарное пространство России – с вариантами беспробудности сна и безудержности бунта.
Отсутствие жилья у одних и наличие его у других по праву рождения — вот главный фактор, способствующий росту социального напряжения. Ни Путин, ни "Единая Россия", ни сурковская пропаганда не делают такой мрачной и разрушительной работы, как банальное и трагическое отсутствие у многих людей самого необходимого: крыши над головой.
Если считать красоту вспомогательной, "для чего-то конкретного" – добавить украшение, чтобы сосед сдох от зависти... Или чтоб вещь лучше продалась, то всегда вместо красоты получается одно и то же: золотые босоножки, майка выше пупка, завиточки-розочки, золотые зубы, «сейчас я тебе впарю своё барахло» и прочая цыганщина.
Почему история о том, как Ксения Анатольевна чуть было не поссорилась с Чулпан Наилевной, оказалась столь питательна для наших умов? Потому что дарит нам возможность побыть совестливее кого-нибудь из её участниц. В идеале – совестливее обеих.
Фетишизация героического мешает признать боль и вину собственных действий. Здесь можно поучиться у еврейской культуры, где “Слушай, Израиль!” всегда означает “Помни, Израиль!” Это древний прекрасный жест: у нас есть ровно столько будущего, сколько памяти о прошлом.
В быту мы стараемся обходить вышеозначенный институт стороной, а в кино – он востребован. Причем, востребован он был как в темные годы советской власти, когда репрессивный аппарат работал против "свободного человека", так и сегодня, когда достаточно трудно провести границу между "злым, плохим, хорошим". Между бандитом и полицейским.
Путь Эдит Штайн невозможно отнести к тем "творческим биографиям", которые лишь на бумаги опробуют гипотезы своих идей – как религиозный деятель, она испытывала на себе все результаты своих вопросов и ответов.
Коты предательски обнажают хозяйскую сущность. Кот Медведева Дорофей оказался вдруг интереснее своего хозяина. Объемиста ли кошачья голова для вмещения политических наук, неизвестно, зато боец он плохой – напомнили, и не раз. Противостоять в жестоком поединке не умеет, лузер.
"Опровергать" такие конструкции бесполезно, поскольку, как и всякие эссенциализирующие дискурсы, они все что угодно интерпретируют в своих терминах: любое происшествие списывается на конфликт одной России с другой, с соответствующими политическими выводами.
Современный социальный юродивый гораздо более защищенная фигура, чем юродивый Христа ради. Социальному юродивому нет нужды входить в особое духовное состояние, природа которого научному изучению не подвластна, да и для официальной церкви сомнительна.
Я смотрю в теперь уже китайскую даль бесконечной галереи. И до меня доходит, почему уже через несколько минут блужданий по этому рынку, толкнув нечаянно кого-то, я произносил на автомате не "извините", а "сори".
Очень удивляет, что в обществе нет всеобщего понимания, что всё это - громкие телефоны, крикливые диалоги в общественном транспорте, пение и музыка в подземных переходах, агрессивный парфюм, пот, табачный дым - одно и то же.
Элементы политического бытия – это не множество одинаковых граждан, не множество профессий, вычисляемое из потребностей экономики, а множество свободных различий и образов жизни, претендующих на самоутверждение, разнообразие траекторий и линий убегания.
Представление о том, что Россия часть западной цивилизации - это иллюзия. Скорее перед нами связка в духе Китай-Япония – при внешнем сходстве и безразмерных культурных заимствованиях органические начала японской жизни решительно не стыкуются с китайскими.
Логика "публичной" сферы у Хабермаса расходится с кантианской: для Хабермаса само многообразие социальных мест и позиций может быть обосновано только за счет совпадения с функциональным распределением позицией на "виртуальной" публичной сцене.
История буквы «ё», с одной стороны, достаточно известна, но при этом даже исследователи путаются, кто же все-таки впервые ввел «ё» в оборот. Предложение ввести в русский алфавит новую букву для обозначения буквосочетания «ио» впервые зафиксировано в протоколе заседания Императорской Российской Академии наук от 18 октября 1783 года.
Сейчас много говорят о "двух Россиях" – путинской и болотной, которые вошли в сознательный возраст и требуют положенной им доли наследства. То есть – раздела имущества. У двух Россий должно быть два президента, две церкви, два гражданских общества, две морали.
Две недели назад в Москве, в институте Сервантеса собирались испанские и русские художники поговорить на тему живописи, обсудить свои цеховые дела. Под конец выступил молодой человек и долго говорил, что ему смешно нас всех слушать, ведь дураку ясно, что живопись умерла, а мы что-то тут обсуждаем, дураки.
"Голодные игры" – это типичнейшая эксплуатация классики. И ради чего? Ради того, чтобы угодить зрителям от 12 до 18. Конечно, в кино-то пойдут именно они. Но вот чести фильму это явно не делает. Никакой крови, действия мало. А вместо него абсолютно неуместные телячьи нежности, заставляющие зевать.
То, что кажется несомненными признаками вечного и всеобщего слияния в глобализационном экстазе - на самом деле симптомы эпичных диспропорций. Мир может казаться уютным, безопасным и комфортным – но как раз таким он выглядит перед тем, как исчезнуть в одночасье.
Чтобы у жанра появилось название, необходимо, чтобы жанр стал узнаваем на расстоянии. Откуда типичный "Билли, что живет на хилле" знает, что он – "Хиллбилли"?
Взросление ребенка это шанс политически прочесть любимые с детства сказки. "Холодное сердце", например, вдруг оказывается идеальным, даже схематичным, пособием по идеологии раннего еврокапитализма, где "стеклянный человечек" это протестантская бизнес-этика, а "великан Михель" – тёмная сторона рынка.
Чувство, наполняющее натюрморты Летински, будет понятно тому, кто не поспевает за ритмом жизни и решается принять как данность неспособность укладываться в график. Летински учит находить красоту и смысл в такой временной протяжённости, которая выходит за пределы целесообразности и эффективности.
Определенная "классичность" и "строгость" Арендт не позволяет ей, хотя она и говорит об удовольствии, рассматривать саму экономию последнего, руководящую и политическими инвестициями, и обыденной практикой вкуса в социальных сетях.
Жизнь наша настоящая, которой нам пожить хочется, вечно прячется где-то не сейчас и не здесь, всегда куда-то за пределы обыденности вынесена. "Пожить" - это всегда "потом". Когда дотянешь до отпуска, выходных, получки, "когда дети вырастут". Или – в прошлом, о котором мы говорим: "Вот раньше жили…".
МГИМО, политологический и социологический факультеты МГУ, не говоря уж о многих крупных региональных гуманитарных вузах, наполнены педагогами-геополитиками. Происходит удивительное схлопывание старых бойцов "всемирной русской геополитической обиды" с юными гностиками.
Интересно, какова будет дальнейшая судьба этого городского поведенческого стиля. В прошлый раз – примерно сто лет назад – это кончилось тем, что "девочки на изломе" растворились в больших контингентах деревенских баб, влившихся в города в условиях индустриализации.
Практическая мудрость для французского философа состоит в принятии новых позиций или переформулировании уже существующих перед лицом возникающих социальных, культурных и политических проблем.
В СССР вместо философии была идеология, и её вполне хватало на бытовом уровне. Когда же идеологию выключили, то в мозгу образовалась пустота – и убедить человека можно было практически во всём.
Принципиальное отличие нашего доморощенного Голливуда состоит в том, что у нас абсолютно херят личные мотивы героя – то есть, никто не объясняет, за что он сражается и умирает. У нас сразу, без промежуточных фаз переходят к защите абстракции - "родины".
На самом деле, дети если и не способны штудировать историю мирового искусства, то по другой причине – сама манера разговаривать с детьми об искусстве, которая раньше была намеком на какое-то смутное романтическое будущее, теперь выглядит в их глазах как безнадежно упадочное настроение.
Политик, исполняющий административные функции, - это наёмный генеральный директор, - но не стоит забывать, что помимо генерального директора у всякой фирмы бывает ещё и собственник. И даже если по документам эта фирма проведена как акционерное общество, собрание акционеров принимает такие решения, какие нужны какому-то конкретному человеку.
Философские призвания, мы видим это по Марселю, разные в случае разных философов. Наш язык напичкан абстракциями, но живем мы конкретно. И экзистенциальная философия сознательно устремлена к постижению конкретности жизни и судьбы человека.
Чем подлее, чем беспросветнее жизнь, тем проще с нею подростку расстаться. Бедность – не повод. Повод, это когда собственные родители вызывают отвращение и собственное будущее представляется цепью унижений, прогибов, отсосов и прочих непременных атрибутов нашего прекрасного сегодня.
У нас общество ХХI века, а система управления – века ХVI-ХVII. И этот страшный разрыв между динамическим обществом и архаикой управления создает бесконечные конфликты. Нужно говорить об общественном договоре, о котором речь идет уже триста лет. А у нас все – великие самодержцы.
Человек, на которого можно бы ориентироваться, должен быть прежде всего спокойным, как пожарник. Спрашивать: кто лучше, Кержаков или Жирков – нужно философа, который живет в бочке и бесстрастно смотрит по телевизору английскую премьер-лигу.
Вот едешь с работы усталый, денег нет… а к тебе какая-нибудь старушенция в автобусе подсаживается – давка, все напирают, а она что-то втирать начинает… вот так бы и дал ей по репе чем-нибудь… и сижу так представляю, чем ей дать по репе. А еще иногда разговариваешь с человеком, смотришь на него, и вдруг подумаешь: да какое ты дерьмо, брат, и какую ты хрень несешь!
Кто бы мог подумать, что пегая блондинка из эпохи, когда тинейджеры действительно были просто тинейджеры, будет петь долго, как Людмила Зыкина или Людмила Лядова, полностью избежав судьбы своих "сгоревших" ровесников Джима Мориссона или Дженис Джоплин.
Выводы напрашиваются сами собой. Публика гуманитарно искушенная вставит эти сообщения в более общую рамку. О войне культур, которая в самом разгаре и которую европейцы, похоже, проигрывают. Ну и нам, конечно, нужно браться за ум. Сегодня, ибо завтра будет поздно.
То, что тема Тихоокеанской республики оказалась тесно сопряжена с рок-культурой – тоже показательно и по своему закономерно. Ведь именно в русском роке всегда был силен стихийный, интуитивный, политически не артикулированный регионализм.
Мир постмодерна будет мёртв через десяток лет. Что придёт ему на смену? Это будет мир новой рациональности. Это будет мир, где экономика Бегбедера и стирального порошка канет в лету. Это будет индустриальный мир – где производство будет безусловно доминировать над финансовым сектором.
Идея постмодерна стала господствующей – дело уже дошло до сантехников, которым пофиг, до милиционеров-оборотней, до учителей - но именно в этот момент она утратила свою художественность, стала банальной. А, значит, перестала рождать: "Бесславных ублюдков" Тарантино не смог досмотреть до конца - скука.
Итальянская музыка была достоянием либо эстетов, либо – обитателей дна. Между ними бездна. А поп-культура формируется и выживает благодаря "золотой середине" – поскольку в ней нуждаются люди среднего достатка и среднего ума.
Каждый хороший сериал – это не просто история, а история с непременной моралью. Какая же, закономерен вопрос, может тут быть мораль, если главный герой гениальный (но неизвестно как этого достигший) социопат и циник?
В отличие от длинноволосых ансамблей ее голос не заглушает и не смазывает картину той эпохи, напротив, улучшает четкость, позволяя любоваться ею в деталях. Любоваться в первую очередь самой Дионн – ее прическами, нарядами, украшениями.
Заскучал человек, избавленный от решения задач выживания. Стал мучительно выдумывать себе занятия. Один мой знакомый даже именно что живописью увлёкся от мучительного безделья. Другой – велосипедами, их штук сто у него. Третий путешествует. Четвёртая историю родного города изучает. Жизнь либо трудна, либо скучна, но скуку мы готовы потерпеть, готовы с ней побороться, а вот с трудностями – нет, не готовы.
Если у истоков выездного туристического извода Крымского текста русской литературы как южного полюса Петербургского текста стоит Пушкин, то проводником отъездного крымского кинотекста как субтекста одноименного сводного сверхтекста русской культуры стал Владимир Набоков.
Может быть, понятие "русские" совершенно неактуально, раз не вызывает никаких актуальных ассоциаций? Сто лет коммунистически-демократического режима доделали своё дело? Так нет же. "Русские" - это удивительно вкусно, искристо и остро! Вот только непонятно, как это выглядит…
Чем же Газзара прославился в кино? Наверное, тем, что, по большому счету, играл всегда одну и ту же роль. Нет, не одного персонажа. Скорее он играл один и тот же типаж – творческого алкоголика. Если внимательно всмотреться в его фильмографию, можно обнаружить, что фактически все самые удачные его воплощения были связаны с образом сильно пьющего человека, ну или какого-нибудь порнушника…
Нежелание императорской власти двигаться по пути националистической политики имела свои вполне глубокие рациональные основания – как неоднократно отмечал в беседах Александр II, главным препятствием к дарованию какой бы то ни было конституции было сомнение в возможности при конституционном правлении сохранить империю.
Интернет создал народную антропологию, которая не воспроизводит предрассудки, а изучает их. Народная антропология исследует виртуала: человека, который ничего не скрывает от окружающих, и более того, не задумывается о том, что ничего не скрывает – и ее можно считать здоровой вуаеристской реакцией на разгул сетевого эксгибиционизма.
Рэйф Файнс приехал на премьеру своей кинокартины в Москву. Дал несколько интервью. Рассказал, что одним из источников для создания образа Гнея Марция ему послужил Владимир Путин.
В России фактически нет политической мысли по той же причине, по которой нет политики – нет общества. Поэтому ни наличие хороших специалистов по политической философии, ни наличие переводов не меняет ситуации радикально: отсутствует сам опыт общественной жизни.
В общем, как завещал великий Гоголь, чтобы полюбить Россию, надо полюбить всё самое страшное, что есть в России, а чтобы полюбить культуру, нужно полюбить всё самое страшное, что есть в культуре. Поскольку Сорокин и Серёга Шнур эту миссию с себя трусливо сложили, остаётся любить Стаса Михайлова.
В русских рокерах начала нового века мы с удивлением замечаем всё те же старые мотивы двухтысячелетней давности, облачённые в новые ритмы мистериальные идеи, позволяющие проникнуть в глубину веков. У этой магии современная оболочка – барабаны и бас-гитары, но древняя, освящённая пылью веков суть.
"Социальный шум" идеально подходил к "аполитичной" эпохе нулевых, которая заканчивается у нас на глазах. Её воздухом был даже не социальный цинизм, а просто демонстративное отрицание того, что общество состоит из конкурирующих групп, и интересы этих групп могут быть осознанно представлены как в политическом, так и в культурном поле.
Навыки сетевого общения настолько вошли в плоть и кровь молодого поколения, что, попадая в реал, оно остро ощущает несовместимость устоявшихся, вертикальных, учрежденческих, институциональных структур с тем опытом спонтанного общения, который оно приобрело в Сети.
Странное ощущение вживую увидеть человека, которого на протяжении многих лет видел по телевидению, в газетах и журналах, слышал по радио и наблюдал в интернете. Он, будто представитель альтернативной реальности, высокий чин на соседней планете, вдруг материализовался в привычном тебе интерьере, бодро встал за кафедру и произнес приветственную речь.
Сценарий самого действа был заимствован у старорежимных хозяев жизни. В таком виде праздник пришел к каждому ребенку, неизбежно хоть раз в жизни переодетым зайчиком или снежинкой и рассказавшим Деду Морозу приготовленный стишок.
Чем быстрее вокруг работают девайсы - тем выше инфантильность. Причем в самой отвратительной, подростковой форме: современный уровень техники позволяет человеку оставаться тинейджером практически до старости.
Если человек не одинок, проблемой для него является не место, а люди. Недаром лучше всех умеют любить людей монастырские затворники; гражданам же, пользующимся общественным транспортом, приходится по несколько раз в день вспоминать, как это делается.
"Всё хорошее" никогда не добивается своего. И тем, кто сегодня обуян революционными настроениями, хорошо бы отдавать себе в этом отчёт. Вы не часть той силы, что вечно хочет добра. Вы составная часть кризиса и мировой войны.
Все люди стремятся к счастью, но, к сожалению, никто толком не знает, что это такое, поэтому стремятся к тому образу, который им предлагают художники (для чего, в частности, нужно искусство). Именно поэтому все счастливые семьи похожи друг на друга - строят жизнь с общего образца...
Наиболее дальновидные представители российского либерального конституционализма указывали на ошибочность моделей децентрализации по национальному принципу, поскольку их реализация может привести не к федерации, а к конфедерации, т.е. фактическому распаду страны.
Воинствующие "новые атеисты", чтобы развенчивать веру в Бога, вынуждены выступать с позиций универсальной рациональности: только наш подход – истинный и только наши стандарты знания приемлемы. Вот почему "новые атеисты" так не любят постмодернистов.
В "москвоцентричном" учебнике истории России не находится места для многих регионов страны, школьники которых ощущают себя "выключенными" из исторического процесса, изучаемого на уроках.
Тайна смысла жизни заключена в абсолютности этого смысла, который ни в чем не состоит, но есть сам смысл. Это нелегко представить, почти невозможно, поскольку абсолютный смысл есть само условие обнаружения смысла в любых конкретных обстоятельствах.
У него всегда очень много вопросов, ведь он внимательно следит за нашей ситуацией. По его мнению, мы уже пережили застой и вступаем в "десятилетие русского хаоса". В половине случаев, я не знаю, что ему отвечать.
"Русские регионы" это просто новый круг ада, в который я попала. Там не принимают тех, на ком стоит клеймо: "из Чечни". Там нас не разделяют по национальному признаку – а ненавидят всех, только потому что мы "оттуда".
Легко быть за справедливость, когда никаких тебе моральных убытков от этого – доходы одни. Никакого мужества не нужно для этого. А когда мужества не надо, сразу как-то легче и приятнее становится жить. А ради того, чтоб жить было легче и приятнее, человек способен горы свернуть.
Какие серьезные все на фотографиях даже 50 лет назад, когда фото было «живописью для бедных»: от выпускников школ, сотрудников трестов-учреждений — до стариков и старух в семейных альбомах. Редко улыбаются, собраны, сосредоточены – ни больше, ни меньше транслируют себя через объектив в будущее, потомкам.
Высоцкий – это "пушкин" брежневского обывателя, его "всё". А заслушанные до полного размагничивания записи – это энциклопедия романтических фантазий пугливых кухонных совков. Какими они хотели себя видеть? Какими-то такими: "Рррвусь из силлл! Из всех сухожилллий!"
Произошёл возврат к раннему "Аукцыону", парадоксальным образом. Фёдоров это так мне объяснял, что все десять лет, начиная с жесточайшего диска «Зимы не будет», совместно сделанного с «Волков-трио», перевернувшего состояние умов слушателей русского рока, - с этого времени Фёдоров осознанно ушёл в отрыв.
Очень не хочется объединяться на почве ненависти к кому-то – к властям, к взяточникам. Там кто больше ненавидит – тот и сильнее всех, рулит, показывает, кого нужно вешать. Ненависть сама несет, тут даже инстинкт самосохранения отключается.
Университет в последние годы стал предметом социологической рефлексии, исторической рефлексии, но не философской. При этом неясно, чем университет отличается от просто вуза – только ли большим количеством кафедр?
В случае, если экономическая ситуация будет благодушна, улыбающаяся маска классической демократии сохранится надолго - хотя подспудные процессы социального расслоения и постепенной олигархизации будут идти своим чередом. Если нет – мы увидим социальные бои и авторитарные режимы.
Мне не нравятся те, кто кричат за, и те, кто кричат против. Не нравится сама атмосфера, лишенная добра и спокойствия. Любое несчастье — и тут же у журналистов улучшается настроение, все такие бодрые, активные. У дикторов появляется уверенность в голосе. Как будто ждали.
Я вдруг поняла, что они есть – и их нет. Их много – но они как будто не существуют. У них нет своей партии. У них почти нет СМИ. Они одинаково невидимы для власти и для "демократических" газет. Они нерадикальны – но их не любят куда больше, чем "официальную оппозицию". Более того – эту группу старались пнуть все, кому не лень.
Идём полным ходом к культуре без исторического примера в массовом сознании. Нет спора, всегда есть отдельные фрики, посещающие барахолку в парке Горького и вообще предпочитающие винтаж, но для нормального человека исторический пример должен быть свежим, качественным, со спецэффектами.
Дорога из второго в третье тысячелетие пролегает на руинах представлений о естественном человеке и прогрессе: путь, ведущий от декларации "смерти Бога" к провозглашению "смерти человека". И восстанию элит.
Сегодняшняя Восточная Европа, оглядываясь на запад или восток, не имеет особых оснований кричать "Враг у ворот!". Это, возможно, главное, что произошло с регионом за последние 20 лет.
Мертвая маска вместо лица Высоцкого в одноименном фильме – по-своему символична. Попытка искусственно вернуть отношения между властью и интеллигенций на уровень конца семидесятых, примерить маски клоунов, слонов и алкоголиков, договориться о новой лояльности – идея мертворожденная.
Увы, факт: русской философии, как сложной и разработанной системы школ и концепций, формировавшихся к тому же в интереснейших и острейших дискуссиях, подавляющее большинство критиков этой философии – не знает.
Я вспомнила о множестве других произведений, ставших классикой детской литературы. Но язык повествования безнадежно устарел для юного поколения. Не поймет современный ребенок целой повести, идея которой сводится к постыдной тройке с минусом, украденному огурцу или пропавшей гадюке.
Алкоголики, которые хотят протрезветь, — одна из многочисленных социальных групп. Трезвые алкоголики понимают: коррумпированной финансово-политической элите нужен пьяный народ, готовый голосовать за хлеб и зрелища. Трезвые — нашей власти не товарищи.
Настоящие русские предпочитают вообще не говорить о России. Зачем? Ведь столько сил было потрачено на то, чтобы из нее уехать. Новости об очередных российских бедах вызывают у простых эмигрантов смешанные чувства от “боже, как все ТАМ ужасно” до “так вам и надо”.
У нас в стране не только кризис образования в целом, но и проблемы с образованием в сфере кино. Во многом из-за этого наше массовое кино не выдерживает конкуренции ни с американским, ни даже с европейским.
На наших глазах ограниченность становится героической чертой, гражданской добродетелью. Сегодня мы начинаем жить в очень медленном мире, где баланс сдержек и противовесов гасит любое значительное преобразовательное усилие. В нашем мире почти ничего не происходит.
Что если предположить, что все книжки, пьесы и фильмы описывают некоторое действительное событие? Не в нашей жизни действительное, а в том особом континууме, в той особой вселенной, в которой на самом деле происходило то, что изображено в книжках и фильмах?
Со временем будет появляться все больше групп играющих эту музыку, она востребована. Многие музыканты сейчас растерялись и не знают, в каком направлении работать дальше. Они ощущают, что закончилась пора буржуазных клубных вечеринок и пышных корпоративов нулевых, но пока еще не нашли для себя направления творчества на ближайшую перспективу.
Единственная радость наших силовиков в том, что им легально было позволено творить насилие – и они не могут найти этому замену. Им остается жить только надеждой, что насилие вдруг станет всеобщей нормой, только в этой ситуации они смогут опять чувствовать себя увереннее остальных.
Центр – это небольшая столица маленькой страны Москва. Живя в нем, человек в общем-то совершенно не нуждается во всем остальном городе и имеет полное право ничего не знать об окраинах. Из центра можно дауншифтерски эмигрировать. А потом возвращаться ненадолго за дозой "культурки", словно мотануться в братскую Прагу на выходные.
Если шестидесятники сделались своего рода строительными лесами бездумной социальной практики, то всё то, что вошло в нашу историю под названием “перестройка”, как раз и было такой бездумной социальной практикой.
Появлялись новые языковые пласты, но не так, как это происходит в обычной культуре, когда возникновение новых институтов, официальных или неофициальных, требует расширения словаря и выражения. Нужно было семьдесят лет строить новое общество, чтобы во времена перестройки вдруг с телеэкранов зазвучало слово "общество", а не только слово "партия".
У меня сосед очень хороший человек, лет 30. Высокий, красивый парень, но очень бедный. Ни разу не слышал от него, что тоскливо ему, или что власти сволочи. Сходит утром, отвезет что куда надо, и скорее домой: включает компьютер и до ночи режется в компьютерные игрушки.
Если раньше младшеклассники и не задумывались над вопросом, кто какой национальности и какой веры, то теперь очень даже задумаются. И если прежде экстремистские националистические организации начинали вербовать своих членов ближе к 18-ти, то теперь начнут с весьма нежного возраста.
Философию привыкли считать обоснованием фундамента мироздания, тогда как ее забота – с помощью здания испытывать фундамент и что там под ним: не таится ли там возможное, оставленное за границей фундаментального.
По существу, вопрос "нужен нам Фома или нет" – это частный случай вопроса о том, что мы выбираем, двоичные или троичные структуры, бесконечную революцию или эволюцию, появится ли у нас "площадь Согласия".
Задачи современного человека при взгляде в прошлое перебрать бобы, промотать ненужные куски, ибо до сих пор нам протягивают засиженные мухами восточные сладости, и не у всех хватает мужества и воли выбить поднос из грязных рук лукавого духанщика.
Знаки бедности, убыли, запустения – и есть для меня выражение такой кротости, "полной, окончательной красоты". Надёжности, уюта, покоя. Новая вещь может постареть – и будет считаться испорченной, и придётся её выкинуть. А такая вот, потёртая, косенькая, – уже не испортится и будет долго, очень долго служить. Тоска по вечности – говорю же.
Каждый раз при возвращении на Родину, приходится перестраивать внутренний радар с приема на глухую защиту, вспоминая, что в окружающей среде никто запросто так твоему уже существующему ребенку особенно не рад.
Явление Пугачёвой ощущалось не только как триумф эстетики "зарубежной эстрады" в наших семидесятых, но и как прорыв какой-то важной сути буквально на телесном уровне. Такое было до нее лишь в ресторанном полуподполье, в фильмах, спектаклях, часто за счёт условно-отрицательных героев, а также в мире юмора.
Богатые и здоровые излучают не радость и довольство, а, наоборот, транслируют во все стороны страх. Когда есть что терять – страшнее всего. Похоже, чего-то сильно не хватает в этой конструкции счастливой жизни. Допустим, смелости.
Никто не виноват – жизнь виновата. Выдавливание человека из созданных человеком для человека институций – это сейчас универсальный закон.
Вот смысл "процессов", которые мы наблюдаем вокруг себя. Можно валить по-дикому, торопливо переводя доставшиеся тебе кусочки родины в ценные бумаги и футбольные команды, а можно не спеша, солидно спуститься с пригорка со всем имуществом и людишками. Разве плохо? Русские своих не бросают. По-моему, так.
В чём сила песни? В том, что она не даёт себя забыть. “Солнышко” поется ежегодно на заключительном концерте Грушинского фестиваля, в ней есть пафос, катарсис, соборность. Она обладает свойством объединять людей. В ней дух поколения.
Главная мысль, которая меня занимает, это то, что сегодня люди все меньше способны увидеть одну и ту же ситуацию с нескольких сторон. Американцы видят с одной, русские - с другой, украинцы с третьей, арабы с четвертой, израильтяне с пятой. Этот список можно продолжать до бесконечности.
Я, москвич, ровесник и двоюродный брат Бананана, младший «братышк» дворников и сторожей, племянник Геши Козодоева, внук мироновско-менакеровских «мужа и жены», правнук Гебиртига – согласен, что это песня и про меня.
В политически парализованном обществе мало кто помнит, откуда взялись второй выходной, гарантированный отпуск, восьмичасовой рабочий день. Зачем об этом знать в стране, пропитанной усыпляющей нефтью? Эта липкая жидкость выедает историческую память и социальную ответственность.
Во время политических кризисов спасать можно государственный аппарат (то есть чиновные и деловые элиты, то есть коррупцию). Это всё равно что во время экономического кризиса спасать банки, а во время литературного – издателей. Это и происходит в реальности.
Герой массового произведения никогда не может быть юным: будь то лубочный разбойник, капитан надежды или удачливый артист - всё это люди, которые всё что можно уже повидали. Но неожиданно у патриархов российской массовой культуры появился новый и прежде невиданный мотив - особое чувство юности, первоначальности ощущений.
Однажды я целых два месяца жил, предоставленный самому себе, жил как хотел. То есть, я-то представлял себе, как хочу жить, но полная свобода жить именно так подавляла меня буквально до растительного состояния: я просто варил макароны, ел их из кастрюли и засыпал перед телевизором…
У сторонников нацизма сегодня нет ярких симпатизантов в сфере культуры – таких как Гамсун, гроссмейстер Алехин, Рихард Штраус или атаман Краснов. Место одиозного Юлиуса Штрайхера занял пьяненький модельер Гальяно. Это закономерно.
Образ хмурого русского возник в холодной войне, когда им нас показывали по TV в чёрно-белых цветах, хотя цветных телеков было в каждом доме по два-три. Они смотрели на нас, не догадываясь о существовании Крошки Енота, Винни-Пуха, Волшебника Изумрудного Города и других милых существ.
Различные сочетания платонизма и гностицима весьма свойственны русской культуре. В том числе и сегодняшние разговоры об идентичности, поскольку они ведутся в контексте "описания сущностей", так или иначе попадают в сферу "платонизма".
Ход истории зависит не только от держателей векселей и реестров, но от совокупной жертвы, выбора человечества. Удивительно, однако большинство людей, несмотря на привычные недостатки, все еще не любит, когда людей убивают, а цветы топчут ногами.
Надо бояться не откровения, апокалипсиса, а того состояния, в которое человечество впало. Эта дурная бесконечность — самое страшное, страшнее любых апокалипсисов, любых фильмов-катастроф и даже хуже, жутче любых реальных катастроф.
Вышедшие из моды аксессуары напоминают вещи утопленника, который решил утопиться от постоянно улучшенной новизны. Обновляйтесь и улучшайтесь без меня.
Школа, армия, тюрьма и больница - заведения, в которых люди находятся не вполне добровольно - изменились за двадцать лет меньше всего. Заглядывая в класс, вспоминаешь, что это придумали монахи-иезуиты.
Довлатов действительно писал о себе, такую откровенность ничем не прикроешь, не спрячешь. Если он пишет про свои трясущиеся руки или запах перегара, то это не прием, и не «деталь».
Манипуляция вторгается в сферу человеческих отношений, в социальное, а также в индивидуальный психологический микрокосм. Манипуляция трансформирует субъекта в объект своей «страсти», на который ей хочется влиять, воздействовать, внушать свои желания.
Как бы мы не любили и не баловали своих детей, детство это время, когда почти всё решают за них, им дают и у них забирают, ведут, оставляют, оценивают, поощряют и наказывают.