Ученые, занимающиеся Китаем, к числу которых относится и автор этих строк, обычно благоволят Коммунистической партии Китая, иногда сознательно, чаще - неосознанно. Склонность к конформизму у нас в крови, и мы практикуем его в самых разных формах: через вопросы, которые ставятся или не ставятся в наших исследованиях; через факты, с которыми мы считаемся и которые игнорируем; через использование языка; и через то, как и чему мы учим.

Иностранные академические ученые должны сотрудничать с китайскими коллегами, чтобы иметь возможность получать необходимые им сведения и заниматься совместной работой. Обзоры делаются в духе, приемлемом для партии, и их содержание ограничивается политически допустимыми вопросами. Для китайских ученых, живущих у себя на родине, такой выбор естественен. Западная сторона им в этом подыгрывает.

Китаеведы ограничены также и в своих индивидуальных исследованиях. Некоторые из них имеют родственников в Китае. У других там квартиры. Те ученые-китаеведы, чей родной язык не китайский, годами изучали этот язык и построили свои карьеры на этой большой и неликвидной инвестиции. Мы извлекаем выгоду из наших связей с Китаем, получая информацию и заимствуя идеи, и мы дорожим этими связями. В результате все счастливы: западные читатели получают от академии экспертные оценки, основанные на новейших данных, мы сами делаем научную карьеру, а партия благодарна нам за то, что мы делаем ей рекламу. Китай совершенно уникален в этом отношении: все академики словно сговорились и дуют в одну дуду: "Мы не должны расстраивать партию".

Что происходит, когда мы отказываемся подыгрывать, слишком хорошо известно. Мы не можем привлечь к работе китайских "коллаборационистов". Когда мы вовлекаем китайских коллег в сомнительные (с точки зрения партии) исследовательские проекты, у них начинаются неприятности. Ли Шаомин, адъюнкт-профессор факультета маркетинга City University в Гонконге и гражданин США, провел пять месяцев в китайской тюрьме по обвинению в том, что он "поставил под угрозу безопасность страны". По словам самого Ли Шаомина, все его преступления состояли в критическом отношении к китайской политической системе, в его визитах на Тайвань, в использовании им тайваньских фондов для проведения исследований на политически чувствительные темы и в сборе исследовательских материалов в Китае. City University не оказал своему профессору никакой поддержки, и когда Ли Шаомин вышел из тюрьмы, он отправился преподавать в Old Dominion University в Вирджинии. Можно только догадываться, какое воздействие оказывают на человеческую психику пять месяцев, проведенных в руках китайской секретной полиции, и к каким методам прибегла партия для того, чтобы заткнуть рот своему оппоненту. Академики Гонконга получили сигнал и прекрасно его поняли.

Конечно, ученых, работающих в разных областях, это касается в разной степени. Экономисты и политические исследователи находятся в зоне наибольшего риска, они чаще других сталкиваются с налагаемыми партией ограничениями и, возможно, наказываются более строго. Но даже социологи или этнографы могут оказаться в запретной зоне, проводя сетевые исследования или занимаясь культурой этнических меньшинств.

Наша самоцензура принимает другие - и при этом многообразные - формы. Мы задаем вопросы исходя из западного, а не китайского восприятия. Мы пытаемся объяснить доходность принадлежащих государству предприятий базовыми экономическими факторами, тогда как более релевантным было бы в данном случае осмысление в категориях качества менеджмента (осуществляемого "сверху" через партийный Организационный департамент); или политических ограничений, налагаемых на деятельность предприятий; или политических и бюрократических каналов, через которые предприятие взаимодействует со своими собственниками, персоналом, поставщиками и покупателями. Но как собрать систематическую информацию о влиянии партии на деятельность принадлежащего государству или контролируемого им предприятия, если никто на предприятии не будет говорить на эту тему вслух и тем более с иностранцем?

Мы говорим о китайских экономических институтах и их развитии так, словно это знакомые нам западные институты. "Регулирование цен" широко практикуется как на центральном, так и на местном уровнях, что дает властям возможность вмешиваться в работу предприятий через процесс ценообразования. Тем не менее мы принимаем (или делаем вид, что принимаем) за чистую монету официальную статистику, согласно которой 90 процентов цен устанавливается по рыночному принципу. Мы не задаемся вопросом о значении китайского слова shichang, которое переводится как "рынок", исходя из предположения (ничем не обоснованного), что это понятие имеет в Китае точно такой же смысл, как и на Западе.

Сходным образом мы принимаем за чистую монету китайский закон об акционерных обществах, в котором партия вообще не упоминается, хотя она, безусловно, задает тон в политике компаний, деятельность которых регулируется этим законом. Стоит копнуть чуть глубже, как это становится очевидным: партком Шанхайской провинции и шанхайское правительство составили в 2006 году совместный циркуляр, в котором открытым текстом требуется, чтобы на всех государственных предприятиях (включая акционерные общества с долей государственного капитала) были созданы партийные ячейки для участия в принятии решений по всем важным вопросам управления. Этот циркуляр также требует, чтобы на всех государственных предприятиях провинции глава совета директоров компании и секретарь партийной ячейки был по возможности одним лицом. На национальном уровне главы пятидесяти крупнейших "головных" государственных предприятий - тех, которые производят инвестиции за рубежом, - прямо назначаются политбюро. Экономисты не задаются вопросом: к чему может привести ситуация, когда партийный центр зарубежного государства все в большей мере занимается управлением предприятий, работающих в США и в Европе?

Управляющий Центральным банком Китая и по совместительству секретарь КПК Жу Сяочуан много пишет в китайских изданиях о "качественном скачке во всей работе Центрального банка", базирующемся на "трех составляющих" ("составляющая" партии олицетворяет собой "развитие производительных сил, передовую китайскую культуру и фундаментальные интересы китайского народа"). Основываясь на этих "составляющих", он описывает "руководящую макроэкономическую политику" в категориях, которые противоречат всем западным представлениям об элементарной логике и здравом смысле. Тем не менее мы относимся к этой персоне с такой же серьезностью, с какой отнеслись бы к управляющему каким-нибудь западным банком, словно верим, что китайский Центральный банк действительно проводит самостоятельную денежную политику и что каналы, через которые действует денежная политика в Китае, и воздействие, оказываемое ею на экономику, такие же, как и на Западе.

Неужели мы так наивны? Или это оправданно: игнорировать вторую (или, скорее, первую), партийную должность управляющего Центральным банком? Может быть, мы подсознательно отстраняемся от того, чего не понимаем, или от того, что не хотим видеть, поскольку это не вписывается в знакомые нам западные экономические концепции?

Одна за другой публикуются статьи, в которых оживленно обсуждаются экономические причины роста экономического неравенства в Китае. Но при этом начисто игнорируется тот факт, что из 3220 китайских граждан, чье состояние превышает 100 миллионов юаней ($13 миллионов), 2932 - дети руководящих работников. Что касается пяти важнейших секторов - финансы, международная торговля, землеустройство, инженерия широкого профиля и безопасность, - то дети руководящих работников занимают в них от 85 до 90 процентов должностей в аппарате управления.

С введением каждого нового элемента реформирования, как и при любых системных изменениях, обогащаются именно эти кадры - за счет двойной бухгалтерии в ценообразовании; путем присвоения недействующих банковских ссуд; при помощи "обанкрочивания" госпредприятий с целью их прибыльной продажи; посредством нецелевого использования инвестиционных и частных пенсионных фондов. Крайне неравномерная трансформация сельских земель в городские может быть квалифицирована как "систематическое мародерство" ("systematic looting"), производимое местными "лидерами". Местные руководящие кадры производят интенсивные инвестиции в маленькие, небезопасные угольные шахты, подлежащие ликвидации, и никто не знает, на каких юридических основаниях они получают свою долю прибыли в этом бизнесе.

Мы работаем в условиях постоянного "информационного голодания", и это сказывается на наших исследованиях. Статистика по специальным текущим проблемам ведется Национальным статистическим бюро по запросам Центрального комитета партии и Государственного совета. Эта информация остается недоступной для широкой публики. Качество публикующихся статистических данных весьма сомнительно. Помимо сферы официальной статистики, существует внутренняя информация, которую собирают и контролируют соответствующие правительственные министерства. То, что публикуется в СМИ, носит отпечаток пропаганды: обнародование тех или иных данных всегда осуществляется с какой-нибудь политической целью. Что делать в такой ситуации китайским экономистам? Один из возможных выходов - ограничиться составлением стерилизованных обзоров и построением абстрактных моделей на основе удобных и устраивающих всех предпосылок: экономика процветает благодаря прекрасно организованному соревнованию, доходы максимизируются в связи с модернизацией промышленной технологии, семейное благосостояние растет, сфера коммунальных услуг совершенствуется на основе баланса между ростом потребления и еще дающим о себе знать недостатком денежных средств и т.д. Остается не ясным, много ли можно узнать о реальном положении дел в Китае из такой информации.

Другие китайские экономисты открыто прислуживаются и пользуются соответствующими привилегиями, предоставляемыми им партией. Мы можем, воспользовавшись связями, попасть на прием к правительственным руководящим работникам и партийным функционерам, в том числе и на местном уровне. Однажды местный партийный комитет оказал мне помощь, предоставив в мое распоряжение машину и двух чиновников, государственного и партийного. Они, в свою очередь, направили меня к менеджерам предприятия, которые, как предполагалось, могли дать правильные ответы на все мои вопросы. Хозяева были неизменно вежливы и преисполнены желания помочь, но дело кончилось тем, что я почувствовал себя запертым в клетку, где можно было думать и производить анализ только в предлагаемых моими "консультантами" категориях. (Это был, кажется, единственный мой исследовательский проект, так и оставшийся незавершенным.) Более того, западный специалист, занимающийся в Китае полевыми исследованиями и интервьюирующий в связи с этим руководящих работников, может невольно стать инструментом в руках не только партии, но и участников межведомственных разборок.

Мы не отдаем себе отчета, насколько глубоко воздействует на наше восприятие использование языка, выработанного с целью прийти к согласию с тем имиджем (страны и себя самой), который партия желает нам навязать. А как насчет такого определения партии: "секретная организация, которой свойственна неизменная враждебность к законам и правительству"? Разве оно не точно описывает секретность партийных операций и позицию партии, ставящую ее над законом и позволяющую контролировать правительство? Загляните в Webster's New World College Dictionary, и вы убедитесь, что это определение "мафии".

Мы говорим о китайском "правительстве" без дальнейших уточнений, а между тем более 95 процентов его "руководящих кадров" - члены партии, и ключевые решения принимаются ими не как должностными лицами, а как членами партийных рабочих комитетов; кадровый состав правительственного министерства практически идентичен кадровому составу соответствующего отдела партийной организации; персонал надзирающего ревизионного министерства (Supervision Ministry) практически идентичен персоналу партийной ревизионной комиссии; кадровый состав Центрального военного комитета КНР обычно на все 100 процентов идентичен составу Центрального военного комитета КПК. Действительно ли китайское правительство управляет Китаем или это просто орган, осуществляющий решения партии? Используя по отношению к этому органу слово "правительство", мы поневоле отождествляем его с другими, главным образом западными, правительствами, но, возможно, точнее было бы называть его "правительством с китайской спецификой", а то и просто "подставным лицом мафии" ("mafia's front man")? Кто ставит под вопрос легитимность руководящей роли партии в управлении Китаем? И кто критикует методы этого управления?

Партийная - простите, мафиозная - терминология насквозь пропитала все наши исследования по Китаю и соответствующую преподавательскую работу. Мы не задаемся вопросом, является ли Коммунистическая партия Китая действительно коммунистической, а народные конгрессы действительно народными; мы не спрашиваем, освобождает ли кого-нибудь Народная освободительная армия (чтобы не нарваться на ответ: скорее, она угнетает собственный народ); мы делаем вид, что не знаем, что все судьи назначаются партией и отвечают только перед партией. Мы говорим теперь "инцидент на площади Тяньаньмынь", соглашаясь с китайской партийной терминологией, но ведь сразу после четвертого июня 1989 года мы называли это событие иначе - "кровавой бойней на площади Тяньаньмынь"; подобные изменения во фразеологии наглядно - и более убедительно, чем любые рассуждения, - демонстрируют, на какие серьезные уступки мы уже пошли под давлением партии.

В каком западном справочнике по политической системе Китая можно узнать о том, что партия отбирает и de facto назначает работников правительства и делегатов парламента? И где можно прочесть, насколько эти процедуры отличаются от всего того, что у нас на Западе ассоциируется с функциями и деятельностью политических партий, правительства и парламента? Соглашаясь, в соответствии с пожеланиями партии, использовать названия западных институтов применительно к их китайским симулякрам, мы легитимизируем ничем не обоснованные претензии КПК. Мы даже не решаемся называть Китай так, как он назван китайцами в их собственной конституции: диктатурой ("народно-демократическая диктатура под руководством рабочего класса, основанная на союзе рабочих и крестьян и являющаяся по существу диктатурой пролетариата").

Кто рассказывает западной публике о систематической торговле должностями в китайском правительстве и партийных комитетах? Яркий пример подобной практики - скандал в Хэйлунцзян, где действовал даже специальный тариф как на уровне провинции, так и на местах; если западный читатель пожелает ознакомиться с этим тарифом, ему это не удастся, поскольку он не упоминается ни в одном из существующих справочников или учебников по Китаю. Всем, кто интересуется этим вопросом, прекрасно известно, какой масштаб приняло это явление в Китае, на этот счет просто не может быть двух мнений. Нам даже трудно вообразить, насколько могущественной должна быть мафия с ее кодексом молчания, чтобы эти торговцы и торговки должностями действовали с полной уверенностью в своей безнаказанности!

Многое из того, что для нас ненормально, считается нормой в Китае. Некие хакеры люстрировали всю электронную переписку преподавателя Гонконгского университета, пока не были обнаружены в июне 2005 года, когда по ошибке стерли письма. Хакеры выходили на связь с трех интернетских адресов, и все три принадлежали государственным телекоммуникационным фирмам. В штат общежитий для иностранных студентов официально входят работники безопасности, которые заводят досье на каждого "гостя". В одном шанхайском институте завелся вирус: стоило трижды впечатать в поисковую систему "Цзян Дземин", как отключались "поисковики" на всех компьютерах кампуса. По слухам, партия мобилизовала десятки тысяч "интернет-полицейских" на поиски "вредителя". Телефонные разговоры прослушиваются, если не записываются систематически. E-mails фильтруются и зачастую не доходят до адресата. Разумеется, это приводит к тому, что каждый инстинктивно приучается избегать неприемлемых для партии мыслей и поступков.

Партийная пропаганда глубоко проникла и в наше мышление. Тезис о важности поддержания "социальной стабильности" (в последнее время заговорили уже и об "общественной гармонии") в Китае принят безоговорочно, причем без предварительного обсуждения. Но можно ли назвать действительно стабильной страну, в которой ежедневно происходят более двухсот инцидентов, связанных с социальными волнениями? И можно ли назвать такое общество гармоничным? Неужели наша готовность использовать применительно к Китаю понятие "социальная стабильность" есть не что иное, как принятие правил игры мафии?

Часто приходится слышать: "Центральное правительство работает хорошо, все дело в искажениях курса на местах". Это еще один пропагандистский трюизм, безоговорочно (и опять же без предварительного обсуждения) принятый в иностранном научном сообществе и оказывающий воздействие на формирование исследовательской проблематики. Но если взглянуть на партию как на мафию, для таких деликатных экивоков не останется места; данные, полученные через голову китайских академических кругов, убедительно подтверждают, что центр прячет под маской цивилизованности довольно отвратительное второе лицо - и делает это с определенной целью.

Мы видим "цели" - успешные реформы - и не спрашиваем о "средствах". Мантра партии о бурном росте принимается на ура как сверхзадача для страны и единственная мера успешности реформ. Никто не всматривается в политические механизмы, при помощи которых достигается этот самый экономический рост. Мафия правит Китаем достаточно эффективно, так зачем же беспокоиться о том, как она это делает и каковы "побочные эффекты" ее правления? Мы точно знаем о существовании в стране трудовых лагерей, куда попадают - и где исчезают - сотни людей, и это происходит безо всякого юридического надзора; нам известно о пытках, проводимых персоналом государственных органов "безопасности"; и у нас есть сведения о том, как обращаются с участниками движения "Фалун Гонг"; однако мы избрали по отношению к этим явлениям страусиную тактику, позволяющую как ни в чем не бывало продолжать наши стерилизованные исследования и такое же преподавание. Мы игнорируем тот факт, что китайская политическая система несет ответственность за 30 миллионов умерших от голода во время Великого скачка и от 750 000 до 1,5 миллионов погибших во время Культурной революции. Что еще нужно сделать для того, чтобы западные академики остановились и призадумались, с кем они водят компанию?

Если этого не сделают академики, тогда кто? Всемирный банк и другие международные организации не пойдут на обострение, потому что они извлекают выгоду из сотрудничества с Китаем. Банковские отношения зависят от дружеских связей с партией, которая de facto требует, чтобы результаты финансовых исследований, осуществляемых экспертами банков, были сформулированы в отчетах и публикуемых итоговых документах в приемлемых для партийных цензоров выражениях. Исследовательские отделы западных инвестиционных банков не будут ссориться с китайскими партнерами, потому что, являясь "второй рукой" банков, они зависят от бизнеса с Китаем.

Имеет ли все это значение? Стоит ли обращать внимание на то обстоятельство, что западные специалисты по Китаю игнорируют политический контекст, в котором они работают, и политические ограничения, налагаемые на их исследования? Имеет ли значение, что мы представляем Китай Западу так, как руководству КПК хочется, чтобы мы его представляли, давая узкие ответы на выхолощенные самоцензурой вопросы и рисуя "отлакированную" картину китайской политической системы?

К 2008 или 2009 годам объем китайской экономики превысит объем экономики США по покупательной способности. Китай - это страна, с которой западные экономики накрепко повязаны, и со временем наша взаимозависимость только усиливается. Китайская индустрия на одну четверть принадлежит иностранному капиталу, и мы зависим от китайской промышленности как поставщика дешевых потребительских товаров. Более того, средства наших пенсионных фондов инвестированы в многонациональные корпорации, которые производят все больше продукции в Китае, и уже в связи с этим мы кровно заинтересованы в том, чтобы экономический рост в Китае продолжался. Но понимает ли Запад эту страну и ее правителей? По каким вопросам и по каким каналам будет руководство партии - с его "своеобразными" и, во всяком случае, резко отличающимися от наших представлениями о правах человека и гражданских правах - влиять на решения, принимаемые нашими политическими организациями, и на политические свободы на Западе (как оно уже повлияло на наши академические исследования и преподавание)? И в какой мере специалисты по Китаю виновны в том, что они предпочли свои шкурные интересы честному мышлению и преподаванию?

Карстен А. Хольц - экономист, профессор факультета социальных наук в Гонконгском университете науки и технологии

Источник: "Far Eastern Economic Review"

Перевод Иосифа Фридмана