Фестиваль современной пьесы "Новая Драма" возник в 2002 году как самый амбициозный проект внутри национального театрального мегафестиваля "Золотая Маска". С сего года учредитель "Маски" Эдуард Бояков, оставив за собой статус ее отца-основателя, ушел с должности ее директора, и переключился полностью на "Новую", став ее главным стратегом, к тому, на этот раз IV фестиваль "Новой драмы" предварил открытие в Москве его театра "Практика", призванного ставить только новые пьесы.

И вот в промежутке с 23 по 30 сентября на улицах Москвы засновали люди с баджами со слоганом IV "Новой" - "Ищу героя". На помощь пришла поднаторевшая в раскрутке и рекламе PR-служба "Маски". Перетяжки на улицах, плакаты в метро, журналы "Афиша" и "Time Out", работающие на молодого, то есть самого активного столичного зрителя, сделали свое. Оторопевшие "старожилы Новой" увидели, как изменился облик некогда понукаемого и уязвимого для критики фестиваля, гламур крепчал, публика штурмом брала залы, хотя от опытных глаз не укрылось и то обстоятельство, что в иных случаях она стайками его покидала.

Видимо, после неизбежной энтропии первоначальной поры процесс вошел в стадию профессионализации. Этот феномен не без ехидцы точно охарактеризовал обозреватель газеты "КоммерсантЪ" Роман Должанский: "На четвертом году своего существования фестиваль "Новая драма" пришел к тому, от чего поначалу открещивался всеми силами - он стал приглашать не пьесы, а спектакли". И далее: "Но при отборе спектаклей, кажется, главным критерием стало качество театрального текста (даже если оно оказывается досадно низким), а не литературного". В последней цитате критик, являющийся также отборщиком относительно конкурирующего с "Новой" фестиваля NET (полностью поля их интереса все-таки не пересекаются, поскольку "новые режиссеры", приглашаемые на NET, не всегда ставят современных драматургов), ударил по больному, но справедливо. Как и на всех премиальных международных форумах внутри России, сами себе мы чрезвычайно интересны. На "Новой" при отсутствии адекватного перевода иностранные авторы априори проигрывают перед русскими, и это касается как литературного переводчика, так и работы синхрониста. А в спектакле "Жасмин" по пьесе известной и за пределами Латвии Инги Абеле, где текст чуть ли не впервые произносился на русском актерами, привыкшими его говорить на латышском, случился полный аврал. Необходима все-таки нормальная речь, когда слушаешь пьесу со сцены, нельзя преподносить людям сырую бурду с плохо переваренными словами, нельзя, чтоб непрожеванный текст выплевывали.

В остальном афиша спектаклей, составленная в этом году по экспертным рекомендациям театрального критика Павла Руднева и организационными усилиями директора фестиваля Эльвиры Бояковой (также покинувшей с этого года свой пост в "Золотой Маске"), была достойной. И к привезенному из-за границы возник даже перекос зрительского интереса, но легко был исправлен спектаклем, презентованным в рамках последнего NET, как копродукция Театра.doc и Штутгартского "Театра мира". "Бытие # 2" в исполнении одного из главных новодрамовских идеологов Ивана Вырыпаева и в режиссуре Виктора Рыжакова получил Гран-при IV "Новой Драмы". Светлана Иванова - исполнительница роли его героини Антонины Великановой стала обладательницей титула лучшей актрисы. Концептуальный спектакль Вырыпаева продолжает агностическую тему, поднятую им в новодрамно-манифестном "Кислороде". Живущая в наш век постхристианской цивилизации Великанова - пациентка психбольницы, врач которой Аркадий Ильич сам Господь (эту роль играет знаменитый Александр Баргман), но проблема-то в том, как он сам утверждает, что его, то есть Бога - нет. На месте творца всего сущего в "Бытие # 2" зияет пустое место. Но тут вступает в силу парадокс - если нет творца, подлинно ли сущее, тогда реальна ли сама Антонина Великанова, несозданная не по чьему образу и подобию, и о чем же тогда она хранит память, которую к ее глубокому сожалению стирает Аркадий Ильич. Поэтому Антонина заполняет зияющую пустоту на месте всеобщего нравственного и сущностного императива утверждением "есть что-то еще". В этом "что-то еще" вся соль, вся суть - и на сцену высыпаются несколько ведер соли. Что, черт возьми, визуально очень эффектно. Вырыпаевское "Бытие", кардинально отличающееся от театра прошлого, служит хорошим примером для того, чтобы пояснить, в чем феномен успеха Новой драмы. Начинается он с отрицания признанных авторитетов, а значит каких-либо объективных критериев. Недаром перед началом IV Новой вышли сентябрьские "Театральные Новые известия", со статьей главного идеолога движения Михаила Угарова "Чехов и Пустота", в которой автор вновь сбрасывает классика с пьедестала, и призывает к списыванию у жизни. Публику, порой просто фанатов Новой драмы, в основном формируют не посещающие признанные коллективы по разным причинам - дорого, нет времени охотится за билетами, в них скучно, и жаждущие разговора о своих насущных проблемах. Театральные критики, пытающиеся апеллировать к классикам, уличая новодрамовские пьесы и спектакли в непрофессионализме, поэтому только подливают масла в огонь любви ее горячих сторонников. Хотя и признанные театроведы, к примеру, обозреватель журнала "Итоги", Марина Зайонц вынуждена с сокрушением в чем-то с ними согласиться: "Мы ведь давно уже наблюдаем не творческий процесс развития театрального искусства, а имитацию, причем не слишком искусную (...) Тотальная ложь и притворство неотвратимо захлестывают театральные подмостки, похоже, давно пора что-то делать, да никто не знает, что".

Кроме того, авторы пьес, в особенности вырыпаевские тексты, присовокупили к идейной платформе Новой драмы отсутствие всеми признанного общего императива. В итоге участники процесса получили возможность делать на подмостках все, что им заблагорассудится, и теперь без драки они свою вольницу не уступят. Всяк из созидателей Новой драмы заполняет возникшие пустоты по-своему, их спектакли выплывают из небытия как самостоятельные миры - порой грубые и корявые, не всегда внятно формулирующие свои законы, и тонущие в потоке, не без следа для единомышленников. Примерами удачного подобного театрального моделирования были два других призера IV "Новой" - исландский "Дрейф" и тольяттинская "Mutter".

Драма исландца Йуна Атли Юнассона о дрейфующем в море суденышке в сценографически изощренной постановке Хафлиди Арнгримссона стала любимицей публики и до последнего дня (до представления "Бытия # 2") фаворитом жюри. На просторной сцене ЦиМа установили почти игрушечную корабельную каюту, совсем не всамделишную, например на двух ее койках, предназначенных для рослых моряков, могли бы уместиться разве что подростки. Точно так же ломалось и искажалось здесь сознание всех, кто попал в каюту. Метафора "Дрейфа", получившего спецприз жюри фестиваля, ясна каждому, отправившемуся в плавание по жизни, но вынужденному сталкиваться телами с подобными себе, будучи запертым в крайне ограниченном пространстве - будь то комната в квартире или в офисе, хотя так хочется из нее вырваться или хотя бы побыть одному.

Пьеса Вячеслава Дурненкова, поставленная в театре "Вариант" Галиной Швецовой-Скрипинской, впервые показанная на фестивале "Майские чтения" - все из драматургической столице России, Тольятти - преломляет серые будни с не меньшим сюрреализмом. По ходу действия герои "Mutter" - получившей приз фестиваля за лучшую пьесу - старики, сданные детьми в богадельню, дважды подвергаются метаморфозе. Во-первых, когда разыгрывают свою пьесу-миракль, действие которой происходит в средневековом чумном Брюсселе, и во-вторых, когда превращаются в сверхразумных космических существ, судящих нашу Землю. Остроумный текст, разыгранный молодыми рабочими ВАЗа, сразу разошелся на репризы внутри фестиваля, так свободно и естественно ими произносился . Нарекания у меня вызывает лишь нарочито фольклорно обставленный финал, в нем необходимо было почувствовать дыхание Космоса, впрочем, у себя на родине пение хора бабушек и обставленный обрядовыми элементами финал выглядит вполне органично.

Самое уязвимое решение жюри, пожалуй, вручение приза Лучшего исполнителя мужской роли Кириллу Плетневу, герою недавней премьеры Театра.doc, "Фантомных болей" по Василию Сигареву. Впрочем, конкуренты в этой номинации была равновелики. Победу могли присудить и Владимиру Панкову в "Скользящей Люче", актеру ставшему символом поколения и лицом Новой драмы наряду со своими ранее награжденными партнерами по ЦДиР. Можно было увенчать призом Туйа Эрнамо, сыгравшего в "Кокколе" пожилую финку, нелюбимую братом и дочерью, не нашедшую своего места в жизни и превратившуюся в тюленя? Момент, когда Эрнамо выполз в его облике - в меховом комбинезоне со змейкой на спине, сопровождался такими гомерическими раскатами хохота, что навеки врежется в память свидетелей. Не менее справедливо было присудить его Гитису Иванаускасу, за моноспектакль "Маяк" по французу Тимоте де Фомбелю, одному из самых сильных текстов, прозвучавших на IV "Новой". В истории о сыне смотрителя маяка, которому отец, перед тем как они должны покинуть остров, сообщает, что его любимый брат был плодом его воображения, Иванаускас трогает душу, разрешая нам войти в сознание ребенка, не умеющего покидать пределы тонко и сложно выстроенного мира внутри себя, и не способного общаться с миром внешним, то есть, представил почти клиническую картину аутизма. Но в его герое есть нечто лечащее нас от жесткости реального мира, как спасителен маяк в море для потерявших курс кораблей.

Заметим, что у фестиваля в этом году был заметный литовский дискурс, кроме каунасского "Маяка" из Литвы, Вильнюса приехал "Город" по Гришковцу, по поводу которого правомерно задать вопрос "Кто подставил Оскараса Коршуноваса?" Поставил спектакль его ученик Саулюс Миколайтис, добротно, но скучно, чего никак нельзя было ожидать от учителя, который парой советов помог режиссеру, отчего его имя и оказалось на афише рядом с истинным постановщиком. Ну а поставленная в казанцевском Центре, и привычно для этого театра ставшая московским хитом, пьеса прекрасного литовского драматурга Лауры-Синтии Черняускайте "Скользящая Люче" в постановке Владимира Скворцова забрала приз зрительских симпатий.

Потерей, которую понес фестиваль в этом году, было почти отсутствие на нем жанра "читки", на первых фестивалях бывшей чуть ли не главной его составляющей. И если бы не дискуссионный клуб "Лев Толстой как зеркало "новой драмы" - где можно было с интересом выслушать мнение постоянных участников процесса, в том числе представителей необыкновенно удачно подобранного жюри четвертого года - невозможно было бы отследить черты лиц героя современной драматургии. Возможно, процесс дегероизации, начатый еще в советскую эпоху, закончился, и мы скоро увидим истинных героев "новой драмы", не пострадавших от долгого отсутствия индивидуальности. Но в эти дебри сейчас мы углубляться не будем.