Как-то незаметно проскочил юбилей сборника "Физиология Петербурга": был он не "круглым" и не кратным 50, поэтому, вероятно, и не включали его в юбилейные календари, а между тем выход в свет в 1845 году этого сборника ознаменовал существенную веху в развитии отечественного сознания. И дело даже не в том (вернее, не только в том), что благодаря ему в русской литературе появились новое направление - социальная беллетристика, новый жанр - "физиологический" очерк, новые имена - Н.А.Некрасов, Д.В.Григорович, В.И.Даль, И.И.Панаев. Историко-литературная и даже социально-политическая составляющая значимости проекта Некрасова более или менее изучена и оценена. Но вот, кажется, мало что сказано о его психологической роли. Введя в активный оборот новый жанр, генетически связанный с темой "маленького человека" в русской литературе, и изображая виденное и изученное или, если угодно, как писал В.Г.Белинский в статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года", творя из готового, данного действительностью материала, сборник способствовал освоению соотечественниками еще одного инструмента восприятия и оценки окружающей их реальности. Прочно войдя в литературу и журналистику, очерк живет в них как самостоятельной жизнью, так и "аффилированной", породнившись со многими другими жанрами. А его потенциальные герои, представители самых демократических слоев общества, незаметно для себя опираясь на "память жанра", прибегают к этому инструменту при восприятии и анализе окружающей действительности и себя самих, включая таким образом функционирование и взаимодействие элементов психической структуры - Id, Ego и Super-Ego.

No comments

Триптих

Суббота накануне Вербного воскресенья выдалась теплой и ясной. Народ неподалеку от метро "Сокол" сновал между торговыми киосками, магазинами, Всехсвятской церковью, прямо во дворе которой святили вербу, и старухами, той вербой, а заодно петрушкой, укропом, зеленым луком и малосольными огурцами торгующими. Старух гонял гладкий, опрятный милиционер.

Прямо на тротуаре, посреди этого оживления, прислонившись к цоколю дома, сидел беспризорник - мальчишка лет двенадцати, грязный, одутловатый, обритый наголо, в язвах и синяках. Сидел как куль, совершенно неподвижно, даже не моргая. Рядом с ним лежала такая же грязная, как он сам и его одежда, зимняя шапка - для милостыни. В ней была какая-то мелочь, но больше подавали едой, понимая, что деньги у парня все равно отберут или пойдут они на наркоту. Йогурт, чебуреки в целлофановом пакете и что-то еще из съестного оставалось нетронутым. Мальчишка продуктов как будто не замечал, как, впрочем, и всего, что неслось мимо него и суетилось рядом, - прохожих, Ленинградского проспекта, голубей, покушавшихся на чебуреки, бомжей, расположившихся неподалеку и оживленно беседующих, выпивающих и закусывающих в компании с местными сумасшедшими.

А мальчишку не замечал милиционер, гоняющий бабок с вербой и зеленью. Женщина подошла к милиционеру:

- Его бы в детприемник...

- Кого? - не моргнув глазом, с деланным удивлением спросил милиционер.

- Беспризорника... Вот он сидит, - указала женщина на безжизненно притулившегося на асфальте парня.

- Не может быть! - Голос борца с несанкционированной торговлей звучал твердо, не без насмешки. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

* * *

Нике 27 лет. Она закончила институт, снялась в эпизодической роли в сериале, поставила спектакль в учебном театре, работала помощницей режиссера на "Мосфильме", затем сочла все это неудачным применением своих способностей и стала писать картины и посещать "философический кружок" в одном из коттеджных поселков Подмосковья. Живет она с бабушкой и неадекватным после инсульта дедом-инвалидом, а когда ее спрашивают, почему она не работает, отвечает: "Я хочу, чтобы на меня снимали фильмы, но это невозможно. Я хочу, чтобы на меня ставили спектакли, но это невозможно. Поэтому я ничего не делаю и живу так, как живу". Ника красива, умна, горда и импульсивна. В ее жилах течет русская, польская и абхазская кровь, прорастая всходами славянского и арамейского темпераментов, а также православной, католической и исламской культур.

В тот вечер ей позвонила мать - профессор трех московских вузов, тоже красивая, умная, гордая и импульсивная, но не очень социально адаптированная. Полтора года назад она овдовела во втором браке. Муж погиб на пешеходной "зебре", по дороге с работы домой переходя улицу на зеленый светофор. Водитель, убивший человека, получил небольшой срок условно, заказал панихиду по убиенному, а страховая компания компенсировала вдове расходы на погребение. Жена осталась без мужа, семья - без поддержки. Квартиру не успели приватизировать, а московские суды всех уровней признали жену временным жильцом на площади мужа - законно, вероятно, но от этого не менее абсурдно. Мэрия пошла навстречу вдове и позволила выкупить ветхую квартиру в доме постройки 1924 года (который еще недавно собирались ставить на капитальный ремонт, поэтому не разрешали в нем приватизацию) по цене небольшого замка во французской провинции.

Так вот, позвонила мать, утром сходившая поправить пломбу в ведомственную поликлинику. Врач, ровесница Ники, очень старалась, но тем не менее ошиблась и повредила пациентке щеку. Когда та вскрикнула от боли, врач, вероятно, испугалась больше нее и, должно быть, поэтому залепетала что-то про аллергическую реакцию, лед и гепарин, но лечение не прекратила и канал запломбировала. В результате красавица-профессор к вечеру имела такую гематому, что бомжи с привокзальной площади отдыхают! Профессор растерялась, чувствовала себя скверно, щека болела, голова кружилась, лекарств в квартире, которой ежедневно угрожал визит судебного пристава, не было. Поэтому профессор, лауреат специальной премии правительства Москвы за успешную педагогическую деятельность, позвонила дочери.

Ника быстро сообразила, что матери нужен врач. Дело шло к полуночи, старые привычные телефоны круглосуточных стоматологий не отвечали - то ли изменились, то ли вовсе не действовали, поэтому позвонили "03". Там соединили с консультантом, посоветовали, что делать, но отек нарастал, картина и самочувствие становились пугающими. За это время подруга профессора нашла поликлинику, где был ночной прием. Ника вызвала приятеля с машиной, и семейство отправилось за медицинской помощью.

Ночью улицы Москвы по-прежнему пустынны. Поездка не заняла много времени, и вскоре семейство подъезжало к переулку, где находилась поликлиника. Оставалось преодолеть всего один светофор. Подъезжая к нему, пассажиры машины заметили на "зебре" неподвижную темную кучу. На звук приближающейся машины "куча" зашевелилась, но с места не сдвинулась. В темноте, под проливным дождем невозможно было разглядеть, кто там - человек ли, собака ли? Пассажиры и водитель заволновались. Нужно было разобраться в происходящем. Водитель прижал машину к тротуару и сказал Нике:

- Подойди, посмотри, что там. Я отъеду в переулок, иначе все повесят на меня. А ты вызывай "скорую", если нужно.

Нику подобное поведение мужчины, надеющегося на ее благосклонность, возмутило и оскорбило. Испытания на возвышенность чувств ее спутник явно не выдерживал. Она одна вышла из машины и направилась к "зебре". По мере ее приближения к "куче" та снова ожила, вероятно, обеспокоенная звуком шагов. Потом встала на четвереньки и быстро-быстро на четвереньках же двинулась прочь с проезжей части, оказавшись пьяной человеческой женской особью. Достигнув бортового камня тротуара, почувствовала себя в безопасности, села на мокрый от дождя асфальт и заговорила: заверила Нику, что помощь ей ни к чему, ей просто нужна была короткая передышка на пути к дому.

Ника вернулась в машину. Через несколько минут профессора доставили в поликлинику. Врач сделал, что мог, но матери Ники пришлось еще довольно долго лечиться. А с приятелем Ника рассталась.

* * *

Авансцена - тротуар между павильоном станции метро "Сокол" и улицей Алабяна, идущий вдоль так называемого генеральского дома и расположенный между ним и Ленинградским шоссе. Левый задник - Всехсвятская церковь. Метрах в двухстах от нее стоит старушка - маленькая, сухонькая, с живыми глазками, божий одуванчик - и продает икону. Икона большая, писанная на нескольких вертикально скрепленных между собой досках и с обильным использованием золотой краски, в осыпях. Вероятно, довольно поздняя, XIX век, но ценная. Должно быть, старуха в крайности вынесла семейную реликвию на продажу. Рядом стоит, присматриваясь к иконе, мужчина средних лет, с виду интеллигентный.

К старухе, оттирая мужчину, подходит женщина и начинает горячо ее предостерегать:

- Вы напрасно здесь стоите. Обманут, отследят, да просто убьют. Не будет ни иконы, ни денег...

Дядька, которого оттерла женщина, ее поддерживает:

- Женщина права, это опасно. Лучше поехать в антикварный магазин...

Старуха молчит, а мужчина продолжает, обращаясь уже к женщине:

- Она просит недорого, я мог бы дать ей эти деньги, но я еврей, поэтому не могу купить икону для себя, а покупать для перепродажи - кощунство.

Мужчина и женщина не перестают уговаривать старуху уйти от греха. Она слушает, не возражает, но по глазам видно, как в ней зреет некая решимость, Вдруг с неожиданной твердостью и даже гордостью старуха произносит, кивая куда-то в сторону:

- Меня охраняют.

Еврей, отказавшийся купить для перепродажи православную икону в двухстах метрах от церкви, и женщина, пытавшаяся предостеречь с виду богобоязненную и беззащитную старуху, отходят.

На следующий день та же старуха, в том же месте и, вероятно, с той же охраной, торговала снова. На этот раз - церковной утварью.

P.S. Разумеется, все совпадения случайны и являются не более чем аберрацией сознания.