В декабре 1931 года Набоков написал короткий рассказ "Встреча" (или в позднем английском переводе - "Reunion"). В сочельник православного Рождества после более чем десятилетней разлуки встречаются в Берлине два русских брата, Лев и Серафим. На час соприкасаются и вновь разбегаются векторы разнонаправленных судеб. Тощий Лев, бедный эмигрант-славист, ненавидящий большевиков, живет в Германии, а его преуспевающий толстый брат - инженер-партиец - приезжает в берлинское торгпредство из Советского Союза. Встречи как события взаимопонимания и духовной близости не происходит. Да и может ли произойти? Нет крепче одиночества, чем одиночество крови, а их полная взаимная отчужденность сотворена из литой вулканизированной резины кровного родства. Лев и Серафим маются и категорически не знают, о чем говорить друг с другом. Единственный пунктик, который неожиданно дырявит завесу полного отчуждения и заставляет непритворно улыбнуться, - пустяшное воспоминание о черном пуделе их соседа по даче. Оба судорожно и безуспешно пытаются вспомнить его кличку. Проводив брата в метро, Лев неожиданно вспоминает имя пса и вспыхнувший огонек освящает жалкую никчемность встречи: "Он невольно оглянулся, подумал, что Серафим, сидя в подземном вагоне, тоже, может быть, вспомнил". Пуделя звали "Шутик". В этом имени звучит и шутка, и шустрость, и шутовская ласка, и бог знает что еще. Таков немудреный сюжет рассказа.

Незатейливость повествования сулит подвохи явные и завуалированные. Рассмотрим их поступательно. Первый связан с неоднократно подчеркнутой комплекцией братьев. Их постоянные эпитеты "толстый" и "тощий" (плюс имя Серафим, то есть Сима) в равной степени принадлежат и героям "Сказки о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий" Маяковского. Набоков, спорящий с совсем недавно почившим тезкой и заимодавцем Владимиром Владимировичем, демонстративно меняет знаки: буржуй в его рассказе тонок и нищ, а пролетарский спец - толст и весьма обеспечен.

Единственное, что еще соединяет двух братьев, обозначая всю отчаянную глубину и невозможность соединения, - забытое имя смешного пса из их безвозвратно утерянного дореволюционного прошлого. На мысль о нем наводит картинка, висящая в берлинской квартире Льва. Случайно взгляд приехавшего падает на стену: "Много у тебя дел?"- спросил Серафим, не сводя глаз с олеографии, изображавшей женщину в красном и черного, как сажа, пуделя". Но вспоминают братья и пытаются найти что-то совсем другое. "Шутик" - рикошет, шифр, превращенный отскок и взыгравшее отражение этого "другого". Но тогда вопрос: чего?

Лев и Серафим безусловно сходятся в том, что такой пудель существовал на самом деле, хотя легко представить у Набокова ситуацию, когда Шутику ни в одном из миров не соответствовал ни один пудель, а сам пес был бы выражением фантомной боли и чистейшей галлюцинации (но даже тогда полная ирреальность не лишала бы его смысла).

Итак, пес был (есть). Но почему герои не могут вспомнить его имени? Безымянность - не дырка восприятия и не простой психологический дефект памяти, поправимый усилием воли и концентрацией внимания. Братья начинают с того, что, как за соломинку, хватаются за потерянное имя собаки, которой они толком даже и не знали. Как будто вспомни они имя - и все встанет на свои места. А если бы они все-таки вспомнили имя - вспомнили до своего расставания? Стало бы оно мостиком между берегами душ? Вряд ли. Наша сознательная жизнь необратима: все пережитое продуктивно - независимо от того, правильно или неправильно оно было пережито и понято. Форма непонимания неотделима от действительного содержания переживания. Допустим, понимание и правильная политическая жизнь пришли на место непонимания. Но место уже занято необратимо пережитым - тем интерпретированным ответом, внутри которого впервые возник соответствующий мир. Это необратимо, поскольку для любого субъекта мир не может вернуться в прежнее положение - то, в котором он был до опыта. Поэтому мы не можем отделить язык описания явления от самого этого явления.

Пудель - интерпретированный объект, имплекс, когда одно упаковано в другом. Пес теперь содержит в себе мир их детства и обозначает невозможность вернуться туда. Собачья безымянность - символическое выражение безвозвратно канувшего прошлого, краха, одиночества, боли и потери себя. Братьев разъединяет в буквальном смысле то, что их соединяет, ибо общий дом детства поруган и забыт, оставляя на своем месте лишь разрыв, зияние ("как я боюсь рыданья аонид, тумана, звона и зиянья...") и клич ненужного пуделя, шутихой надгробного ликования взмывший над позорищем мертвого родства. Забвение здесь мандельштамовского происхождения: "Я слово позабыл, что я хотел сказать..." Кратко повторим его разгадку - она чрезвычайно значительна для Набокова, и он к игре именно с этим "забытым" словом обращается неоднократно. Мандельштамовское забытое, простое, как молчание, слово - "дом". Но в итальянском (испанском, латыни) это слово звучит как "casa", что в свою очередь вызывает знаменитый каскад значений французского (и английского) слова "касаться" в значении "играть на пианино", трогать клавиши - toucher, туше, а также русских омофонов и перевертней - тушить и шутить. Напомним, что на этом каламбуре (трогать и тушить) построен нешуточно-игривый эпизод пушкинского "Дубровского". К тому же это слово (дом = "casa") чрезвычайно значимо для повествования, оно созвучно с кассой и имеет отношение к деньгам.

Во "Встрече", прежде чем в памяти братьев, жаждущих обрести потерянный ДОМ, возникает имя Шутика, Набоков предъявляет полный набор значений (и анаграмм) глагола "играть" (toucher): "потушите свет", "шутливо пожаловаться", "едко острить", "тучность Серафима", "потух немец" (о спиртовке), "что-то вроде Тушкана" (предполагаемая кличка пуделя).

Шутик, таким образом, не пустая бестолковая кличка, а хитроумный кентаврический перигей и ключ ко всему рассказу. Случайно выскочивший в сознании образ пса лучом высшего прозрения и понимания высвечивает мрачный закон существования наших героев. И кто же этот черный, как сажа, пудель с "помпонами на лапах"? Ответ звучит в разговоре Льва и Серафима. Большевик, носящий шестикрылое, небесное имя, говорит - "Ну, черт с ним. Я пошел...", а младший вторит - " Черт знает что..." В светлый канун Рождества Христова два брата с "евангелическими" именами встречаются под знаком подземного, адского жителя - Мефистофеля, того, кто покровительствует нынешней России, отказавшейся от веры и даже от новогодне-рождественской елки (о чем идет речь в рассказе).

Один брат, западный, зовется Лев, и самое существенное в этом имени даже не то, что оно соответствует символу евангелиста Марка, а его прописное Эль - Л. Второй, восточный брат Серафим не только соотносится с символом евангелиста Матфея, но и с элементом U - зеркальным антиподом буквы Л. Отвечая значению своего имени ("огненный, пламенеющий, горящий"), он довольно подробно излагает теорию электромагнитных полей и охотно объясняет брату устройство немецкой спиртовки - солнцеподобного медного сияющего шара с голубой короной пламени. Буквенный знак Серафима (знак Союза- Union) соприроден не полету, а адскому пламени, герой приходит из метро ( U) и уходит в подземелье: "За сквером горела на синем стекле жемчужная подкова - герб унтергрунда. Каменные ступени, ведущие в глубину". Серафим разъясняет, "что, по учению Фарадея, магнитная линия представляется замкнутым кольцом". Соединение двух графических элементов - Л и U - в единый гармонический круг и полноценный символ невозможно.

Bon, - сказал Фальтер по привычке русских во Франции". Набоков так описывает крик безумца: " Орущий Фальтер (поскольку можно было догадываться, что орет именно он, - его отворенное окно было темно, а невыносимые звуки, исходившие оттуда, не носили печати чьей-либо личности), распространялся далеко за пределы дома...".В рассказе Э.По остроумный и устрашающе-безглазый дьявол поведал ресторатору и философу Бон-Бону, что он закупает души великих людей еще в младенчестве. В подтверждение своих слов он читает текст одного контракта: "Сим, в компенсацию за определенные умственные дарования, а также в обмен на тысячу луидоров, я, в возрасте одного года и одного месяца, уступаю предъявителю данного соглашения все права пользования, распоряжения и владения тенью, именуемой моею душой. Подписано: А... (Тут его величество прочел фамилию, указать которую более определенно я не считаю для себя возможным".)"А..." - это Аруэ, Вольтер. Предком орущего Фальтера был Вольтер, и тогда объясняется его "ор" при встрече с дьяволом. Аруэ-щий=Орущий Фальтер=Вольтер - такова двойная плата за глубины философии и за "определенные умственные дарования". Сделка состоялась. А бедному Бон-Бону не удалось столковаться с дьяволом, хоть ему и помогал огромный черный пудель. Рассказ Э.По поначалу назывался "Проигранная сделка".Фальтеру прежде всего присуща "карамбольная связность телодвижений". Карамболь в бильярдной игре - удар своим шаром одновременно в несколько чужих - когда один шар рикошетом от другого попадает в третий. Семантический карамболь блестяще проведен в рассказе. Для Набокова явно не прошел даром пушкинский опыт о "катехизисе остроумия" Вольтера:

О Вольтер! о муж единственный!
Ты, которого во Франции
Почитали богом некиим,
В Риме дьяволом, антихристом,
Обезьяною в Саксонии!
Ты, который на Радищева
Кинул было взор с улыбкою,
Будь теперь моею музою!

Но вернемся к "Встрече" - вокруг явственно начинает попахивать горящим углем и серой. И то и другое - сколок и отзвучие имени Серафима, о чем напоминает пушкинский "Пророк", а также неприхотливый каламбур текста: "Раза два имя Серафима просквозило в серой, как дымовая завеса, советской газете, которую Лев просматривал в библиотеке".

Но только ли черный пудель с помпонами на лапах напоминает о Мефистофеле? Есть еще и русский стихотворный "Мефистофель" с явственно звучащими мотивами смеха и пламени (и неявственно - золота и денег) в "Темах и варьяциях" (1922) у всегдашнего объекта соревнования, "большевистского" собрата - " горючего, донецкого и адского, под серой...", поэта Бориса Пастернака. Стихотворение "Мефистофель" - парное с лунной "Маргаритой" (которая влеклась к серебру кошелька) и построено на сравнении солнечного заката и сатанински-высокомерного шествия Мефистофеля, правящего золотой бал с потерянной тенью в обнимку:

...Длиннейшим поездом линеек
Позднее стягивались к валу,
Где тень, пугавшая коней их,
Ежевечерне оживала.

В чулках как кровь, при паре бантов,
По залитой зарей дороге,
Упав, как лямки с барабана,
Пылили дьяволовы ноги.

Казалось, захлестав из низкой
Листвы струей высокомерья,
Снесла б весь мир надменность диска
И терпит только эти перья.

Считая ехавших, как вехи,
Едва прикладываясь к шляпе,
Он шел, откидываясь в смехе,
Шагал, приятеля облапя.

<1919>

Напомним, как выглядел герб Советского Союза в 1931 году, ко времени создания набоковского рассказа: он состоял "из серпа и молота на земном шаре, изображенном в лучах солнца и обрамленном колосьями" (Конституция СССР, ст.143).

Это золотое дьявольское солнце готово "снести" - поднять и по надобности уничтожить - все окрест, но терпит только эти перья - колосья с надписью "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". Уже Февральская революция внесла перемены в русскую наградную систему - лишился короны двуглавый орел, герб империи, ему "пришлось расстаться с атрибутами самодержавия (скипетром, державой), а также частью пышных перьев, отчего он приобрел скромный, несколько ощипанный вид" (И.В.Всеволодов Беседы о фалеристике. Из истории наградных систем. - М., 1990, с.238).

Пастернаковский "Мефистофель" был впервые опубликован в 1920 году. Герб Российской Федерации являлся новинкой, был разработан срочно и, в частности, для выпуска новых денег. После большого числа проектов к июню 1918 года первый советский герб был утвержден (в нем еще не было земного шара). В.Бонч-Бруевич, управляющий делами Совнаркома, вспоминает о проекте (очевидно, художника А.Лео), взятом за основу: "Внешне герб был сделан хорошо. На красном фоне сияли лучи восходящего солнца, обрамленные полукругом снопами пшеницы, внутри которых отчетливо виднелись серп и молот, а над гербом главенствовал отточенный булатный меч...". Меч убрали и заменили красной пятиконечной звездой.

Государственный герб РСФСР (изображение золотых серпа и молота, помещенных крест-накрест рукоятками книзу, на красном фоне, в лучах солнца и в обрамлении колосьев, с надписью "РСФСР" и "Пролетарии всех стран, соединяйтесь"; в верхней части герба - пятиконечная звезда) утвержден Конституцией РСФСР, принятой 10 июля 1918 года и вступившей в силу 19 июля 1918 года.

Новые мелкие (достоинством 1, 2, 3 рубля) денежные знаки (впервые с гербом РСФСР) поступили в обращение в марте-апреле 1919 года. Они печатались листами - по 25 штук в листе. (Подробнее о разработке первых советских денег см. на сайте: http://www.bonistikaweb.ru/gleizer.htm.)

Мефистофелю Гете было отчего смеяться. В облике черного пуделя он не мог выбраться из рабочей комнаты Фауста, пока мыши не подгрызли один из лучей пентаграммы - пятиконечной звезды, начертанной над дверью. А теперь эта пятиконечная звезда защищала не от сатаны, а самого сатану и торжественно сияла на гербе беднейших пролетариев, жаждущих завоевать весь мир.

Пастернак во "Встрече" так же важен, как Маяковский и Мандельштам. Младший брат Лев, который сам "был скорее левоват" вспоминает о "неказистом романе" с замужней дамой юного тогда Серафима - "летом семнадцатого года". Этот факт подкреплен чтением Серафима в поезде романа Леонарда Франка "о кровосмесительстве" под названием "Брат и сестра". Все это паспортные данные пастернаковской поэзии. Его "Сестра моя - жизнь" имела подзаголовок - "Лето 1917 года". Но что поделать - набоковская недружелюбная хула весомее капеллы похвал. Набоков прекрасно понимал, о чем пастернаковские стихи.

И как чуткий читатель он был не одинок. Летом 1935 года другой поэт-"всезнайка" откликается на символику советского герба, но теперь в не менее загадочных поэтических строках наличествуют оба основных геральдических элемента - Земля и Солнце. В небо несутся высокомерные стрелы мефистофельского солнца. Восход и солнечные лучи приравнены псовой охоте с "линейками" мчащихся гончих, которых выгоняет солнце-"выжлятник". Послушный земной шар вращается, как картонный глобус в меблированной комнате, где замирает вечное движение Шубертова талисмана - сердца. За утренней властной эмблематикой следит поэтово другое Я, зеркало, - часть мебели и Шубертов Doppelganger, отражение и шпион, верный отгадчик и зазнайка. Вот это описание герба "чужелюбой власти" в стихотворении Мандельштама "На мертвых ресницах Исакий замерз...":

Уже выгоняет выжлятник-пожар
Линеек раскидистых стайку,
Несется земля - меблированный шар, -
И зеркало корчит всезнайку.

Поистине, геральдика в поэтическом обиходе не поддается силе трения и убийственным границам, и перпетуум-мобиле поэзии продолжает двигаться вечно.