Рождение автора - конец искусства
Хрестоматийный для русского XVIII столетия Пашков дом, кажется, так и не обрел своего автора. Для наступающего XIX столетия ситуация почти немыслимая. Как если бы мы не знали, кто автор стоящей напротив Пашкова дома Оружейной палаты. В отличие от восемнадцатого XIX век благоразумно запасся визитными карточками. В истории искусств почти исчезли белые пятна. С эпохи романтизма статус художника сделался высок, социально значим. На картинах старательно выводятся подписи, создаются каталоги, устраиваются союзы и товарищества. К проблеме авторства в XIX веке относятся не менее трепетно, чем к какому-нибудь нынешнему ноу-хау или копи-райту. Тем не менее в XIX столетии для изящных искусств России (да и мира тоже) наступил период глубокого кризиса.
В статье 1968 года "Смерть автора" Ролан Барт выступил в защиту свободного письма от зловещей фигуры автора. Автор - синоним диктатора, подобный эксплуататору-капиталисту обкрадывающий читателя, узурпирующий смысл текста и свободу языка. Уничтожение диктатуры авторства позволяет, по Барту, освободить письмо как таковое, добиться того, "что уже не "я", а сам язык действует, "перформирует" (1). Позволяет добиться восстановления читательских прав. Несколько агрессивный, памфлетный стиль статьи Барта может быть объяснен временем написания. 1968-ой год. Студенческие волнения. "Новая волна". Торжество левых идей. Приступы инфантильного максимализма. Очередная "пощечина общественному вкусу". Постмодернист Барт с радостью готов воспринимать мир гигантским цитатником. Все цитаты, происхождения и родства не помнящие, запечатлеваются в пространстве читателя, сводящего воедино "те штрихи, что образуют письменный текст" (2). Опасаясь несвободы авторства, Барт заблаговременно лишает читателя любой возможности примерить на себя этот диктаторский мундир. Читатель для него - человек без истории, без биографии, без психологии. Он не Личность (иначе тут же превратится в Автора, идеолога). Он всего лишь некто, обрабатывающий бесконечные архивы Вавилонской библиотеки. "Некто" в тексте Барта почти синоним "никто". Парадокс в том, что со смертью автора вопрос о рождении читателя отпадает сам собой. Барт не учел: нет матери - нет и дитяти. В комментарии к "Смерти автора" Владимир Библер замечательно оформил эту мысль: "Читатель (созерцатель чужих картин, чужих книг)... радостно свергает диктатуру автора, предполагает подменить читательским произволом - авторскую свободу... Но -- сразу же, в том же действии - уничтожает себя как читателя (то есть всегда - соавтора, внимательного к своему alter ego), уничтожает смысл (и идею) произведения, которое творится заново только в той мере, в какой оно извечно и самотождественно. Читатель превращается в захудалого "чтеца", вычитчика или (и) вне-культурного бомжа..." (3).
Однако если мы экстраполируем идеи Барта на русский XIX век, то нам придется согласиться с исключительными по точности выводами структуралиста. Родившийся в XIX веке Автор действительно постепенно стал Аракчеевым от искусства. Загнал читателей в лагеря военных поселений: в прокрустово ложе одномерных интерпретаций, социальных клише, оскорбительного для свободного человека морализаторства. У тех же передвижников сама драгоценная материя искусства превратилась в люмпенские лохмотья, кои стали выдавать за некую правду жизни. На рубеже XVIII-XIX веков Иммануил Кант предостерегал от возможной эйфории по поводу рождения в искусстве Автора, а, следовательно, и от прямолинейно высказанного смысла (содержания). Эстетическое суждение Канта ("Критика способности суждения") выносится ниже порога представления, а потому не заинтересовано и бескорыстно. "Каждый согласится, что суждение о красоте, к которому примешивается малейший интерес, пристрастно и не есть чистое суждение вкуса" (4). Смысл произведений искусства в том, что единственный смысл невозможен. "Актуальность прекрасного" в мобилизации всех творческих способностей, всех знаний, идей, образов. Их оркестровка тем более совершенна, чем менее артикулирована позиция, голос аранжировщика. Ликующее чувство сопричастности бесконечности интерпретации не должно быть омрачено губящим эту бесконечность резонерством (дидактизмом) Автора.
Самый страшный автограф, оставленный нам XIX столетием, - пресловутый реализм. Он представляет собой тотальную симуляцию: симуляцию жизни (объективизм), творчества, свободы. Претендующий на имидж двойника эмпирической реальности мир многих картин Перова или Пукирева фантасмагоричнее кошмарных снов Дали. В случае с Дали обнажение приема, пластическая режиссура сохраняют многозначность интерпретации. Позволяют говорить об уважении к зрителю. В случае с передвижниками художник уничтожает зрителя. На сетчатку глаза он проецирует то, что призвано дублировать опыт повседневной визуальной памяти. Художник действует как инопланетный спрут из блокбастера "Матрица". Похищает у человека свободу полноценного восприятия мира. При том использует метод фальсификации. Клонирует мир во имя собственной программы общественной пользы и гражданского долга. По справедливому замечанию М.М. Алленова, станковая живопись пользуется скудным эмблематическим языком плаката (5).
В книге "Умирание искусства" Владимир Вейдле одной из причин деградации искусства в XIX веке называет угасание стиля. Под стилем понимается "воплощенная в искусстве соборность творчества" (6). "Искусство великих стилистических эпох, - считает В.В. Вейдле, - полностью выражает человека именно потому, что в эти эпохи он не занят исключительно собой, не оглядывается ежеминутно на себя, обращен если не к Творцу, то к творению в несказанном его единстве, не к себе, а к тому высшему, чем он жив и что в нем живет. Все только человеческое - ниже человека. В том искусстве нет и человека, где хочет быть только человек" (7). Стиль для Вейдле - синоним внятной художественной формы, содержание которой - в ней самой. Ностальгируя о якобы утраченном в XIX веке онтологическом (бытийственном) статусе произведения искусства, сетуя на подмену бытия сознанием (расщепляющим былую целостность на атомы индивидуализма и утилитарную эстетику) В. Вейдле в какой-то степени предвосхищает рассуждения Р. Барта о самоценности текста, его эмансипации от автора.
И Вейдле, и Барт наибольшие претензии имеют к XIX столетию. Для Барта позитивизм - торжество "личности" автора, оскверняющего текст своим присутствием. Для Вейдле XIX век - век "небывалого одиночества художника, когда рушились все преграды и все опоры стиля, погибла круговая порука вкуса и ремесла" (8).
Любопытно, что крайний субъективизм искусства XX века предпочтительней, нежели выхолощенный объективизм автора XIX столетия. Ростки подобного субъективизма, уничтожающего линейность авторского высказывания, можно узреть в полифоническом романе Ф.М. Достоевского или живописи М.А. Врубеля. Предельно усложненная форма не позволяет автору узурпировать ситуацию, высвобождает колоссальные возможности интерпретации. Напряженнейшее переживание бунтующих, борющихся за свою "истину" слов, выходящих из-под контроля диктатуры монологически единого стиля, гипнотизируют читателей Достоевского (9). И у Врубеля живописные образы не опредмечены, не объектны до конца. Они расположены на пограничье различных углов, точнее "граней" зрения. Израненное об эти острые секущиеся грани пространство полотен Врубеля диссонирует, гримасничает и корчится. Мы активно вовлекаемся в тяжелую, удушливую атмосферу надвигающейся катастрофы, скандала (типичную и для романов Достоевского) (10).
Субъективизм авторского высказывания в авангардном искусстве уничтожается разложением авторского контекста в новых формах языковой изобразительности. Приводя в пример экспрессионизм и кубизм, Х. Ортега-и-Гассет пишет об интрасубъективном содержании сознания. Это мир, проскальзывающий сквозь авторский комментарий. Порожденное автором письмо не только эмансипируется от автора, но и поглощает его в себе. То, что не имеет аналогов в реальности, по мнению Гассета, не является и чисто субъективным. "Виртуальный" мир (от экспрессионизма до кинематографа) "наделен своеобразной независимостью по отношению к вообразившему его субъекту" (11).
Итак, мы выяснили, что активное присутствие в культуре Автора означает конец искусства. Одновременно - окончательная гибель Автора не поможет сформировать образ читателя (зрителя). Какова же ситуация рождения искусства? Это тот самый маленький зазор между бытием и сознанием, онтологией и гносеологией, чаемым и реально данным. Это томление, тоска по автору. В комментарии к Барту "Рождение автора" Владимир Библер пишет о том, что жажда авторства определяет культуру XX века. Рискну предположить, что эта жажда, тоска по автору - непременное условие рождения художественного события и в XVIII веке, и в эпоху Средних Веков. Стремление понять, почувствовать сопричастность акту творчества, стать, наконец, соавтором помогает зрителю спастись от хаоса бессмыслицы. Любуясь готическим собором Реймса, или дворцами в "готическом вкусе" Василия Баженова созерцатель снова и снова отважно пускается на поиски автора. Даже того, чье имя известно (как имена Баженова или Рокотова). Взвалив на себя трудность со-авторства, зритель обретает дар видения. Постигает гармонию и красоту. Но постигает только как проблеск внутри "ученого незнания". Потому что любая великая баженовская постройка или великий портрет кисти Рокотова никогда не принадлежали конкретному автору по фамилии Баженов или Рокотов. В конечном счете, любой шедевр - отказ от авторства ради того, что В.Вейдле называл "круговой порукой вкуса и ремесла". "Ученое незнание" становится гарантом эстетической подлинности. И снова тревожит, беспокоит. Побуждает отправляться искать Автора, образ которого постоянно мерцает вдали и ускользает от интерпретатора. Обязан ускользать. Тема последнего великого шедевра русской живописи XIX века - жажда идеального Автора. Шедевр этот - "Явление Мессии" Александра Иванова. Как только гениально проинтонированная Ивановым пауза сменилась нравоучительной трескотней передвижников, так всем показалось, что автора наконец-то нашли. На самом деле потеряли искусство.
Примечание:
1. Барт Ролан. Смерть автора. С. 386
3. Библер Владимир Рождение автора - тема искусства XX века (к статье Ролана Барта "Смерть автора") // Вопросы искусствознания. # 2-3. 1993. С. 9.
4. Кант И. Критика способности суждения. Часть первая. Книга первая. М., 1994. С. 71, 72.
5. См.: Алленов М.М. Русское искусство XVIII - начала XX века. М., 2001. С. 201.
6. Вейдле В.В. Умирание искусства // Самосознание европейской культуры XX века. М., 1991. С. 269.
9. См.: Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.
10. См.: Хачатуров Сергей. Идеи М.М. Бахтина о "чужой речи" и метаморфозы индивидуального высказывания... // Свое -Чужое в контексте культуры Нового времени. М., 1996.
11. Ортега-и-Гассет Хосе. О точке зрения в искусстве // Ортега-и-Гассет Хосе. Эстетика. Философия культуры. М., 1991. С. 202.
Распечатать
