Марина Дроговейко: Мы рады видеть присутствующих в клубе "Русского института" на нашем вечере в рамках литературного проекта "Провинция показывает зубы", и сейчас я даю слово Антону Васецкому, который представит проект и автора.

Антон Васецкий: Марина, как по-настоящему воспитанный человек, не упомянула в организаторах себя, но она слукавила: она тоже принимала непосредственное участие в организации. Пару слов о проекте, чтобы вы понимали, о чем идет речь. Несмотря на достаточно агрессивное название ("Провинция показывает зубы"), проект, наверное, вряд ли можно назвать претенциозным, он гораздо менее масштабен, чем, допустим, тот же самый "Дебют". Наши цели и задачи такие: мы ищем молодых авторов из регионов, даем им возможность выступить на площадке, пообщаться с экспертами. В эксперты мы приглашаем людей, которые имеют непосредственное отношение к литературе и литературоведению. По итогам первого сезона проекта мы планируем выпустить сборник, в котором были бы опубликованы работы наших авторов, выступавших у нас в клубе. Сегодня, как мы понимаем, у нас первый блин: в качестве эксперта должна была присутствовать Елена Наумовна Пенская, доктор филологических наук и заведующая кафедрой словесности отделения деловой и политической журналистики Высшей школы экономики. Она занимается изучением поэзии конца XIX - начала XX века. Но так получилось, что она не смогла присутствовать. Зато совершенно неожиданно у нас оказался Дмитрий Кузьмин, известный московский культуртрегер, редактор журнала "Воздух" и портала "Вавилон". Собственно, я бы хотел представить и нашего сегодняшнего автора. Это Сергей Луговик. Он открывает наш проект. Сейчас мы ему дадим возможность прочитать свои тексты, а потом предлагаем начать общаться.

Сергей Луговик: Здравствуйте! Почитаем немножко стишков и потом поговорим. Первое:

Кататония города, точка-нет
из подъездов сочится тьма
выплывает мир в неживой волне
неживая вода - зима

тяжелеет пламя в руке окна
на мостах оседает ночь
и немолчная темная тишина
проступает на коже вновь

тяжелеет пламя, темнеет тень,
расступается и - тогда
с неба медленным током течет метель,
неживая ее вода

от липкого слова музыки отделяется один слой
потом другой,
потом, в структурную чашу света впадает
тот, кто сам себя созидает,
в механические ячейки времени с головой
становится мягкий и неживой.

потом, возведенный в куб творит
электронно-вакуумные раи
шестерни вращают звездные рукава,
в пределах лампочки в тридцать ватт

световые флаги плывут-плывут,
землю удерживая на плаву
этому миру скажут - быть
долгие звуковые столбы

электричество и пространство неделимо на ноль,
который на плоскости ползет луной.

* * *

Сердце будет в зените, рука в руке,
там, где танцует трава, где поет цветок,
станем нежнее усталой воды в реке,
легче, чем воздух, станем лежать в пустом

маленьком городе, где поселилась тьма,
там, где устало лето цветным дождем,
там, где на стеклах не зацветет зима,
в городе нежном, сумеречном, моем.

ВОЗДУХ

Воздух скрывает суть вещей и положение дел,
крылья вскрывают воздух, делят на взмахи часы
усну черным как ночь, проснусь - буду как мел
когда рассвет обнаружит миру желтушную сыпь.

Руки за ночь умерших долго будут стучать в окно
пока я на завтрак съем свой уставший язык
по радио передадут про небесную синь и новь,
и то, что мир исчезает, когда перестаешь думать на миг.

А пока соседи читают Бодлера, попивая чай
про дохлую лошадь и деву прекрасную и
говорят про маятник времени, который качай - не качай -
никогда не выйдет из натруженной колеи,

будто в мире все пусто, бодрствует и определено
что дао не знает границ для своей пустоты,
и поэтому, хоть ты умри, но совсем все равно,
прячется милиционер за кустами или за милиционером кусты.

Воздуха нет, словно не стало совсем,
жаркая вечная ночь прорастает и будет легко
и птицы пустые споют заунывно тем,
кому до Бога осталось подать рукой.

НАБЛЮДЕНИЕ ОЗЕРА

Малиновой точкой на синем фоне растет октябрь
зеленой крестовиной по водам рябь.
рыбаки, танцующие над рыбой, безмолвия полны,
перевернулась, вросла в землю разверзнутая небесная хлябь,
и синим ртом волна пережевывает челны.

Вот все, наверное, пока.

Антон Васецкий: Вообще, я бы хотел сказать, что еще одна из попыток нашего проекта - это отойти просто от чтения и слушания стихов и прийти к общению с автором. Я не знаю, кто из вас хорошо знаком с Сергеем, а кто - нет. Сергей Луговик приехал в Москву из Переславля-Залесского. Это город, расположенный в 144 километрах от Москвы. Его население составляет около 80 тысяч человек. Ну, это чтобы вы просто представляли себе. Город имеет богатую историю. Он был основан в 1152 году, и там очень много различных храмов, памятников истории и архитектуры. По-вашему, Сергей, насколько город, среда может формировать автора? В вашем случае это было так?

Сергей Луговик: Не знаю. Ну, естественно, местность обитания накладывает какие-то отпечатки на сознание, и, естественно, какое-то формирование происходит. Опять же в Переславле, допустим, нет какой-то особой литературной среды. Есть какие-то авторы, они что-то делают, но какого-то специального человека, который вокруг себя все это концентрирует и дает этому какое-то направление, нет, поэтому и развитие, если говорить о стихах, происходит несколько в вакууме.

Антон Васецкий: А вот вы сказали... давай лучше на "ты"... Ты сказал, что есть какие-то авторы. А что это за авторы? То есть там есть какой-то журнал или фестиваль, может быть? Вообще, каким образом происходит литературная жизнь в Переславле?

Сергей Луговик: Была попытка создать фестиваль, назывался "Пересечение", фестиваль молодежного искусства. Туда люди, которые, по моему мнению, пишут что-то хорошее, не пришли, там было три человека, они читали стихи, и по этому поводу говорилось что-то невменяемое. И, соответственно, дальше ничего не пошло. Еще есть две какие-то местные газеты, где стихи тоже печатаются, но стихи, соответственно, такого плана: "Россия - мессия" или что-то такое.

Антон Васецкий: То есть я правильно понимаю, что лично для себя ты рассматриваешь единственный вариант в таком случае - просто приезжать в Москву, чтобы как-то вливаться в другую среду или хотя бы получать больше информации по поводу того, что происходит?

Сергей Луговик: Ну не знаю, в Москве, наверное, ощущается пульс, потому что что-то происходит. Всегда можно пойти на какой-нибудь вечер. В Переславле, наверное, нет каких-то журналов, они просто никому не нужны, никем не покупаются, в общем-то, и понять, что сейчас происходит в Переславле, крайне тяжело, хотя от Москвы он географически недалеко.

Антон Васецкий: А вообще в литературе Переславль, как бы это громко ни звучало, оставил свой след? Я не знаю, может быть, у вас декабристов через него провозили. Приехал Чехов, посмотрел, ему не понравилось, что-то из этой серии. Обычно небольшие города просто запоминают такие вещи и потом эксплуатируют.

Сергей Луговик: Не знаю, в Переславле, по-моему, Пришвин - единственный, кто родился. Еще там жила Марианна Гейде...

Антон Васецкий: По сути дела, получается, что единственные авторы Переславля - это Пришвин, Гейде и Луговик? ( Смех аудитории.) Друзья, я, кстати, всячески призываю: если у кого-то возникают параллельные вопросы, вы можете их также задавать, чтобы это не было игрой только в двое ворот, а по крайней мере еще в несколько. Хотелось бы спросить тебя, Сергей, вот такую вещь все-таки по поводу Переславля. Есть такой термин "региональная специфика". Вообще, для поэзии актуально это понятие, и должна ли быть в поэзии региональная специфика? Или все равно, по-твоему, есть некий общий поток, в котором ты участвуешь или не участвуешь?

Сергей Луговик: Не знаю, есть, по моему ощущению, общий голос или гул, я не знаю, его по-разному можно называть. Собственно, в регионах он как-то преломляется. Вообще, по моим последним наблюдениям, региональная специфика строится вокруг определенных сильных авторов. Допустим, есть сильный автор, есть некоторое количество человек, этим автором ушибленных, и они... не то что даже региональная специфика, а вокруг этих людей просто образуется школа, какие-то круги... Мне кажется так: говорить о региональной специфике можно, если есть какая-то личность и есть специальный человек.

Антон Васецкий: То есть, по-твоему, все-таки ключевым является некий талант, и, собственно, потом уже талант этот как раз воздействует на регионы или на что-то?..

Сергей Луговик: Да, и он как-то, соответственно, преломляется.

Антон Васецкий: Понятно. Такие нехорошие вопросы, но тем не менее: цели, задачи, средства. Ты пишешь стихи зачем?

Сергей Луговик: Не знаю, это...

Антон Васецкий: Это очень нехороший вопрос.

Сергей Луговик: Это попытка передать состояние, состояние чего-то, состояние внутреннее, в общем, не дать картинку, а дать состояние, дать скрытую форму вещи, это сложно достаточно. То есть через составление слов показать нечто, что стоит за этими словами, нечто глубокое, нечто, что глубже просто предметных форм.

Антон Васецкий: То есть ты фиксируешь какое-то эмоциональное состояние, просто делаешь слепок фотографический или все-таки что-то большее? Или, как Платон, постигаешь идею вещей, описывая их?

Сергей Луговик: Во-первых, это еще медитация, познавание себя, взгляд на себя. И, как сказал Мандельштам, это мгновение, возведенное в абсолют. Мне кажется, что это правильно.

Антон Васецкий: Когда ты отвечаешь для себя на эти вопросы, ты используешь опыт каких-то других авторов? Ведь уже существуют какие-то ответы готовые, модели, формулы.

Сергей Луговик: В любом случае, какие-то авторы влезают в подкорку и там сидят. Часто это губительно, часто это хорошо, но все равно чужой инструментарий используется в любом случае, мне кажется. Мне вообще тяжело говорить о том, что я использую сейчас, мне не так много лет, и не так давно я пишу стихи, и говорить о приемах каких-то других авторов. В любом случае, это есть, от этого не уйти...

Антон Васецкий: Но ты можешь сказать, что это за авторы или это секрет?

Сергей Луговик: Конечно, это обэриуты. Это было одно из первых моих увлечений поэзией. Сейчас, если говорить уже о классиках, это, наверное, Мандельштам, нечто необозримое и гениальное. Есть и современники - Ирина Шостаковская, Марианна Гейде...

Антон Васецкий: А ты можешь на примере своих текстов, допустим, показать, что вот конкретно, вот они, следы. Или как раз ты стараешься, чтобы этих следов не было видно?

Сергей Луговик: Они проступают, естественно. К примеру, "Каин". Мне кажется, в нем видна ушибленность Гейде.

КАИН

1

Каин убивает брата,
ночь крепче заворачивается в свои плащи,
ахиллес попирает пятой черепаший щит
боги падают навзничь и плачут-плачут
потому что давид не выстрелит из пращи

потому что ночь остывает на поле змеиным дождем
и врастает пустыми своими корнями в дерн
и в ее невидных ветвях уже созревает плод -
солнце для мира, которого нет и не будет,
которое не взойдет

2

Каин смотрит на свою ладонь на темное солнечное пятно
боги слушают голоса крови
потому что не желают слушать ничего кроме
пока ночь разбухает, распластываясь вновь

Каин роняет нож на свою ладонь
чтобы разверзлось тело и зачало в ночи
каин каин где брат твой, Авель
Каин отворачивается и молчит

3

Каин отворачивается и молчит
завороженно слушает землю, поющую смерть
кровяное семя посеянное в ночи
скоро взойдет над миром, звуча как медь
в каиновых ушах, но каин молчит, молчит

каин проглатывает язык и теряет речь
разве он сторож ему,
нет, нет, думает Каин, не мне его уберечь

4

Каин копает колодец, набирает воды
отчужденное древо мерно качает ночь
боги пьют сумеречное свое вино
пока над полем пустым ластится дланью дым

каин смотрит на воду выливает выцветшие зрачки
в воздухе плавают траурные ветра
каин скоро напишет книгу смертей и утрат
каин бросает воду и говорит ей - теки

вытеки тело мое, выплюнь в землю которая не родит,
вода замирает, цепляясь за воздух
вода молчит, голоса крови молчат
ночь, лопнувшая в колодце, высачивает свой яд

5

Каин пишет, пишет,
на прозрачных кожах воды, на берегу, на песке,
а потом ждет и смотрит, как высовывается волна вдалеке
ночь за его плечом становится тише
серое небо больше не роняет пепел, думает каин

потому что в домах пустых, изломанных сквозняками
больше нет голосов крови, нет голосов
а на третий день брат придет и откинет камень
и иная ночь вытечет на песок

а боги будут дремать размалывая тишину
движениями вселенных, рождающихся ко дну.

Антон Васецкий: Друзья, я предлагаю принять участие в нашей беседе.

Зритель: Можно вопрос? Скажи, пожалуйста, ты стихи пишешь чаще, сидя дома в тишине и обдумывая, что происходит, или это строки, которые рождаются, когда ты находишься в этом бурлящем потоке жизни, и они зависят от того, что происходит вокруг тебя?

Сергей Луговик: Для меня необходимо личное пространство, которое полностью занимал бы я, чтобы ничто мне не мешало. Иначе работать не получается.

Антон Васецкий: Я хотел бы спросить тебя по поводу ушибленности, ты несколько раз сказал. Автору можно быть ушибленным другим автором? Или все-таки настоящий автор, ну, какой-то уже самостоятельный, серьезный, должен от этой ушибленности отказаться?

Сергей Луговик: Естественно, надо избавляться от влияния. Но другой вопрос - как это делать. И еще дело в том, что оно все равно останется в человеке... Вообще, мне кажется, нужно быть не то что ушибленным автором, а несколько уязвленным в плане желания сделать все по возможности интереснее, в плане продлить идею. Не то что придавленным талантом другого автора, а уязвленным его талантом, чтобы появился некоторый внутренний стимул к собственному творчеству.

Антон Васецкий: Если переходить на тебя, то ты вступаешь в диалог с теми авторами, что были до тебя или используешь приемы, которые были разработаны ими?

Сергей Луговик: Когда я пишу, я не думаю о том, какие приемы я буду сейчас использовать и что из этого получится. Просто я читаю потом написанное и вижу, что вот здесь, вот здесь, вот здесь торчат хвосты. Для меня это становится очевидным.

Зритель: То есть ты не знаешь, какой это будет текст, когда его пишешь?

Сергей Луговик: Когда начинаешь писать, нет какого-то определенного уже знания о том, что должно получиться. Поэтому от знания, что должно получиться, лучше избавиться сразу.

Антон Васецкий: Ты думаешь, это потом должно измениться? Все-таки твое восприятие сейчас - ты думаешь, это уже восприятие поэта? Или все-таки ты будешь как-то меняться еще в дальнейшем? Как ты себя ощущаешь, насколько ты сложившийся поэт?

Сергей Луговик: Я думаю, что я поэт не настолько состоявшийся. Надеюсь, что что-нибудь изменится. Потому что писать стихи - это привычка, которая для многих вредна. Надеюсь, что не для меня, и надеюсь также, что когда-нибудь все-таки выйду на какой-то другой уровень, когда не будет в себе сомнений, не будет к себе претензий. Потому что претензии к себе после того, что сделал и написал, это самое страшное.

Антон Васецкий: По-твоему, рано или поздно у автора в жизни наступает такой момент, когда сомнения уходят и четко понимаешь и чувствуешь, что ты делаешь?

Сергей Луговик: Мне кажется - да, такой момент должен наступить.

Антон Васецкий: А если он не случится?

Сергей Луговик: А если он не случится, тогда я переквалифицируюсь в критики.

Антон Васецкий: Друзья, скажите, у кого-нибудь есть еще вопросы, может быть, мнения или комментарии по поводу того, что вы услышали сегодня от Сергея?

Зритель: Когда ты читаешь свои стихи, что ты хочешь услышать от слушателей?

Сергей Луговик: Когда читаю? То есть вы говорите о поощрении каком-то?

Зритель: Ну какой отклик ты хочешь услышать?

Антон Васецкий: Я перефразирую: а ты чего-то ждешь, когда читаешь стихи на публику? Вообще, в принципе, ожидаешь чего-то?

Сергей Луговик: По-моему, для человека естественно желание нравиться. Хочется, чтобы стихи нравились. Другое дело, что мне не очень хочется как-то для этого стараться. Мне хочется говорить своим языком, найти свой язык, говорить и найти свою аудиторию.

Зритель: Не все любят такой подход, но есть мнение, что поэзия - это бог, а стих - молитва.

Ты согласен с такой оценкой?

Сергей Луговик: Я согласен, стихотворение, возможно, бывает молитвой, но это не всегда так. Источники совершенно разные. Написание стихотворения инспирируется совершенно разными чувствами, и говорить о молитве... Можно говорить о конкретной вещи, можно говорить о чем угодно. Но сводить все стихи к молитве сложно. То есть это, скорее, не молитва, а медитация.

Антон Васецкий: А медитация - это...

Сергей Луговик: А медитация - это погружение в себя и изучение себя.

Антон Васецкий: И через погружение в это состояние - выход на какие-то более широкие вещи, чем ты?

Сергей Луговик: Ну да, возможно. Иногда страшно бывает от того, что написал. Непонимание себя происходит - как ты мог такое написать, а потом видишь другую свою какую-то скрытую сторону.

Антон Васецкий: А ты не уничтожаешь стихи, которые вызывают совсем какие-то странные ощущения?

Сергей Луговик: Уже две подборки уничтожил, следующая вот уже, наверное, на подходе.

Антон Васецкий: И когда произойдет какой-то переход на новый уровень, ты можешь отказаться вообще от того, что было, да? То есть это были еще не стихи, была еще не поэзия или это был еще не совсем ты?

Сергей Луговик: Да. Иначе они тянут. Во-первых, на них смотреть страшно потом, есть желание бросить и забыть о том, что что-то когда-то написано, и идти работать грузчиком. Поэтому лучше от них избавиться и избавиться от этого ощущения, что было когда-то так. То есть хочется обновления.

Антон Васецкий: Сергей, спасибо, на самом деле очень искренне все, совершенно честно, без всякого кокетства. Ребята, вам есть еще о чем-то спросить Сергея? Я просто хотел предложить почитать еще тексты, если вопросов нет и все понятно. Есть?

Зритель: Есть. Сергей, скажите честно, сколько единиц стихотворных существует, за какие вам не было бы стыдно не только перед нами, но и перед собой лично?

Сергей Луговик: Сейчас? Сейчас посчитаем. Ну вот здесь как минимум уже две, что уже радует. А на самом деле больше, мне кажется, три. В общем, что-то есть, и я вам сейчас это почитаю.

МЕДЛЕННО

1.

утро медленное, восковое
трогай его не своей рукою
пламя стекает, становится лед
в воздухе сумеречном плывет

утро талое с потолка
движется словно оно река
мягко сглатывает наши тела
ломая напополам

горизонт не виден, слеп горизонт
зеленое голубое в огне плывет
маленькое, вечное, трогательное до слез
наше утро ветер вовек унес.

2.

это будет медленно, будет тепло
ночь поворачивается неживым углом
гроздьями фонарей цветут города
перемигиваясь иногда

мы снова пробуем умереть
губами вынашивая нашу смерть
это будет медленно и тяжело
паузой между слов.

* * *

день недвижимый в серых своих домах
старых предметов между и их теней
воздух спокойный свет из окна ломал -
сквозь нераскрытые шторы всего видней

пыльные лица в невидимых зеркалах,
время жует успокоенно стопки книг,
в нити паучьи нам тишина вплела
серое золото, ломкий неловкий блик

лето на фото старых линяет вновь -
это забвение набело пишет нас
только окно на память сквозь сумму слов
там, где в размах пространства влита луна

где-то по-прежнему травы плетут венки
лету, в которое нам не родиться вновь
шумом деревьев сосен или ракит
ветер слагает песню в твое окно.

ТРУП

падало, падало теплое тело
с глазами остекленелыми
ладонями солнце лаская свинцовое
выблевывая мертвое слово.

лес пятерней корней оплакивает смерть листа
город как выстрел в полуночный горизонт
ночь как весы - божественная простота -
запечатлеет дугой трассирующий патрон.
солдат, обезумевший, режет подол зари
от выкриков в спины вздрагивает тьмы цветок
от перенапряжения лопаются фонари,
выплескивая на стены желтый гниющий ток,

раскаленное небо ночью не успевает остыть
оплавленным воском стекает на чью-то ладонь
разрубленная, падает связывающая нить
со скоростью мысли двигается патрон.

распирает тело улыбки плеть
красным шаром выкатывается вся
в ловушке зрачка дергается смерть
на коленях освобождения своего прося,

со стенки неслышно соскакивает циферблат,
восходит над миром будто бы он луна
стрелки остановились, более не кружат,
сухими устами смыкается тишина.

Еще?

Антон Васецкий: Сергей, не спрашивай, а читай, конечно.

Сергей Луговик: У меня есть нечто непонятное, похожее на верлибр... не знаю, потому что это не моя форма, но я попытался это сделать.

палые цветы на твоих ладонях,
на твоих губах,
медленные цветы смешанные с дождем
пока над нами те же звезды
и то же теплое море в пыльной одежде города
отраженного дважды
тяжелая вода будет долго играть с круглыми зеркалами
из них будет течь та же земля и тьма

палые, траурные знаки рассвета
плавают бледными листьями
в твоих волосах
пока ты спишь.

Антон Васецкий: Я бы хотел задать еще пару вопросов по поводу верлибров. Ты как-то отозвался с сомнением - в чем, вообще, сомнение?

Сергей Луговик: Сомнение в том, что если писать верлибры, то надо понимать, что это не просто какие-то строчки, написанные в столбик, а что они должны обладать какой-то другой внутренней энергией, то есть должны быть очень насыщенными внутри. Поэтому я не знаю, как относиться к своим верлибрам.

Антон Васецкий: Автор сам выбирает для себя форму или форма выбирает автора?

Сергей Луговик: Не знаю. Наверное, это зависит от влияния на автора. Где-то, может в Европе, вполне возможно, что верлибр - доминирующая форма, и это нормально, и перейти к классическому стилю там уже очень сложно. В России же силлабо-тоника пока не забыта, но при этом сейчас идут активные эксперименты и поиск новых форм. Но все равно, мне кажется, большинство начинает именно с метрических текстов. Это вопрос влияния. И вообще, язык бывает полезен как некое переходное состояние, когда автору тесно в форме и он пытается как-то развязать себе руки, что-то открыть...

Антон Васецкий: То есть, по-твоему, на самом деле в конечном итоге не важно, верлибр или силлабо-тоника? Важно, насколько это ты?

Сергей Луговик: Да, насколько это ты и насколько ты интенсивен в своих текстах, насколько ты смог передать состояние напряжения или чего-то еще.

Антон Васецкий: Друзья, если у вас нет больше никаких вопросов к Сергею, если вы, в общем-то, довольны услышанным, а у кого были какие-то сомнения или, может быть, какой-то скепсис, но они остались разрешенными, то мы можем Сергея только поблагодарить, что он сегодня к нам сюда пришел, похлопать ему.

( Аплодисменты.)

Антон Васецкий: Хотелось бы сказать, что проект будет действовать до марта, и мы предлагаем всем авторам принимать в нем участие. На выходе висит афиша с е-мейлом, и вы можете туда присылать свои тексты, и если они окажутся интересными, мы также вам предложим принять участие в проекте.

Марина Дроговейко: На самом деле у нас еще есть рассылка - если будет интересно, вы можете оставить свои координаты в книжном магазине, и мы вам обязательно будем рассылать.

Антон Васецкий: То есть рассылать информацию о предстоящих вечерах.

Зритель: У меня есть еще вопрос: только поэты или еще и прозаики?

Антон Васецкий: Мы пока занимаемся только поэзией, прозу не затрагиваем. Все, спасибо.