Русский Журнал: Первый вопрос о недавней акции матерей, которые отказались покинуть здание суда и требовали встречи с заместителем Генерального прокурора России Николаем Шепелем.

Сослан Кочиев: Эта акция не была спланированной и не была направлена против суда. Она возникла спонтанно, и возникла потому, что обвинение постоянно издевается над потерпевшими, как своими вопросами, так и своим поведением: ковыряется в носу и размазывает это по листику бумаги. Когда человек рассказывает, что у него ребенок с разорванной грудью или вся семья погибла, а прокурор перебивает его и при этом в прямом смысле размазывает сопли по бумажке - это свинство.

Мужчина в возрасте говорит, что у него в школе погиб сын с женой и тремя детьми. То есть он остался один. Он говорит, и в этот момент представитель обвинения его спрашивает: "А во сколько вы оцениваете жизнь своих родственников, будете ли вы подавать гражданский иск против Кулаева?" Да плевать потерпевшие хотели на Кулаева!

В суд уже приходят, на Кулаева не смотрят. Кулаеву уделяет внимание только пресса. Каждое судебное заседание начинается с того, что 150 фотографов залезают даже на стол к прокурору, чтобы сфотографировать Кулаева, сами не понимая зачем. Потерпевшие сами не понимают, зачем он им нужен. Суд сейчас используется потерпевшей стороной для того, чтобы не упустить шанс выяснить какие-то обстоятельства произошедшего.

РЖ:Ведь какое-то общее дело должно быть? Это же дело только одного подозреваемого в терроризме из нескольких десятков.

С.К.: Вообще, дело в целом поделено уже на пять или шесть частей, точная цифра неизвестна. Официальных постановлений о выделении дела мы видели несколько - в отношении Кулаева, в отношении сотрудников североосетинской милиции, в отношении сотрудников ингушской милиции и в отношении пособников.

В процессуальном кодексе описывается четко, в каких случаях можно выделять материалы уголовного дела в отдельное производство. И эти описания не подходят ни под одно из выделяемых дел. То есть дела выделяются из общего незаконно. Есть даже постановление пленума Верховного суда, в котором говорится, когда можно выделять материалы уголовного дела в отдельное производство. Все выделенные в данный момент дела выделены вопреки этому постановлению.

РЖ:Для чего это делается?

С.К.: Возможно, для распыления сил потерпевших и для того, чтобы сложнее было отследить раскрываемую с судебных заседаниях информацию. Все потерпевшие настаивают на объединении всех дел в один процесс. И вообще, как можно судить человека, если уголовное дело еще не закрыто?

РЖ:Что значит не закрыто уголовное дело?

С.К.: То есть не выяснены все факты, не выяснены полностью все обстоятельства дела. (Или, как в российской практике часто бывает, пока следователям не кажется, что они полностью выяснили все обстоятельства.) Как только мы видим, что уголовное дело завершено, и если видим, что уголовное дело сфальсифицировано (как иногда в российской практике случается) - тогда дело передается в суд. А тут следствие продолжается, фактически не выяснены все обстоятельства, а уже кого-то судят. При этом еще до конца не определен круг потерпевших. Потерпевшими каждый день признают все новых и новых людей. Потому что обращаются до сих пор - кто в больницах был, кто еще где-то. Как мы можем судить человека, если не установлен круг потерпевших?

РЖ:При разделении дела может получиться так, что части потерпевших придется выступать свидетелями в нескольких процессах?

С.К.: И говорить о том же самом не один раз. Вот об этом и идет речь. Почему нам важно выступить на процессе по Кулаеву? Мы бы вообще туда не ходили и ничего бы там не делали. И даже не присутствовали бы! Но если мы возьмем протоколы допросов потерпевших и свидетелей, то увидим, что в суде людей спрашивают только о том, где у вас какие болячки, какую материальную компенсацию вы хотите, какой размер шапки был у боевиков, какие у них бороды были, какой размер маски, какая одежда была на них и практически больше ничего. То есть об обстоятельствах дела и произошедшем ничего не было - ни одного вопроса не было про то, почему в этот день возле школы не было сотрудников милиции, почему эти боевики спокойно проехали, почему столько детей погибло от выстрелов снаружи школы. Фактически, если грубо взять, боевики убили 30-40, может, 50 человек, остальные - как и почему погибли?

РЖ:В каждом процессе представителям сторон предоставляется возможность задавать вопросы участникам процесса. Есть ли вещи, которые удалось выявить в ходе суда?

С.К.: Безусловно, с момента, когда адвокатов стало больше, выяснились новые подробности, которые изначально не хотели освещать.

В отношении пожарных. Как мне удалось выяснить, пожарных после всех событий наградили как героев. При этом в суде выяснилось, что пожарные приехали практически без воды и всего на двух машинах. Потом они сами писали в постановлении об отказе в возбуждении уголовного дела, что мы во столько-то и во столько-то начали тушить пожар. Из-за того, что у нас в машине было 200 литров воды, нам пришлось уехать, залить воды и через час вернуться. Но так как четырех с половиной тонн воды не хватило, то нам пришлось протягивать шланги. Из-за того, что шлангов не хватило, мы не смогли их дотянуть до школы. Извините, а три дня вы что делали? И час ездили? В конце концов, был штаб! Мы не будем требовать, чтобы пожарных посадили. Был оперативный штаб, руководство оперативного штаба по освобождению заложников, который должен был делать все, чтобы был элементарный порядок, чтобы спасти заложников. После первого взрыва, даже если считать, что взрыв произошел случайно. Кулаев на последнем процессе начал говорить. Когда дети начали выступать, у меня самого сердце не выдерживало. Как только дети заговорили, Кулаев открыл рот и сказал, что во время взрыва он был в коридоре, что террориста, который сидел на мине, снял снайпер. Не знаю, что с ним сейчас делают за эти высказывания, но думаю, что он их больше не повторит. Перерыв большой, "воспитательные беседы" провести успеют.

В отношении военнослужащих в протоколах об отказе в возбуждении уголовного дела пишут: да, мы действительно применяли огнеметы, применяли гранатометы, но от этого оружия пострадали только боевики. Извините, как можно выстрелить из гранатомета в школу и задеть только одного боевика? При этом гранатомет - это такое оружие, которое в радиусе, по-моему, пятнадцати метров выжигает весь кислород. И когда выжигается кислород (у человека в коже много кислорода), человек остается живым, но он даже не замечает, как у него вся кожа сгорает до мяса. Ни одного боевика не было сгоревшего от восьми огнеметов. То есть военнослужащие признались, что использовали огнеметы, признались, что использовали танки. Мы выяснили, что танки стреляли не ночью, а еще днем, в три часа. Ночью они тоже стреляли, но только разрывными снарядами. И стрелять ночью смысла-то не было, только если для того, чтобы запутать следы. А сейчас мы допросили свидетелей, и одна женщина сказала, что военные на танке заехали прямо к ней во двор, сломали ей ворота и оттуда стреляли из танка.

Еще одно обстоятельство такое, что, когда боевики только зашли в школу, они собирались отпустить всех детей в возрасте до семи лет. Детей уже посадили около дверей, потому что они громко плакали. Решили этих детей отпустить, потому что заложники в школе были как селедка в бочке, чтобы меньше было головной боли. Ведь ребенка до семи лет даже не успокоишь - ни физически, ни как иначе. Но по телевидению прошла информация о том, что заложников всего 350 человек. Они сказали, что у них только детей до семи лет 350 человек и если их выпустить, то школу просто расстреляют. И не отпустили детей.

Другое новое обстоятельство - это второй день, когда зашел Аушев. Это предстоит еще выяснить, но факт остается фактом, что после ухода Аушева боевики озверели, перестали давать заложникам воду, начались издевательства. Свидетели это подтверждают. Есть предположение, что, когда Аушева посылали в школу, возможно, ему сказали, что штаб будет вести с террористами переговоры и дадут коридор для выхода. И действительно, свидетели, которые были в заложниках, говорят о том, что их примерно в то время начали разгонять для создания коридора. Но потом что-то сорвалось и коридор закрыли. У меня лично есть предположение, что Аушеву что-то пообещали, а он это пообещал боевикам. И когда это не исполнили - боевики озверели. Или другой вариант, что Аушев сам что-то пообещал, не согласовав со штабом, для того чтобы не выйти оттуда пустым (он же вывел из школы женщин с грудными детьми). Возможно, он что-то сказал для того, чтобы кого-то выпустили.

РЖ:По количеству террористов во время процесса какие-то данные, отличающиеся от официальной версии, появились?

С.К.: Сам Кулаев на последнем заседании говорил о том, что их было 32 человека. Хорошо, 32 человека. При этом он добавил, что их приехало 32 человека, но они все были внизу, на первом этаже. Кто был наверху - он не знает, их туда не пускали. Фактически выходит, что наверху еще кто-то был. Вообще, школа огромная, я таких школ еще не видел. Если, по показаниям Кулаева, внизу было около 20-25 террористов, то 10 человек ни за что не смогли бы контролировать по периметру всю школу. Это невозможно.

Есть еще показания свидетелей о том, что в первые минуты после начала штурма были захвачены несколько террористов, которых с пакетами на голове вывели спецназовцы. Куда эти люди делись - никто не знает. Есть особо жестокие боевики, которых видели в школе, но потерпевшие не опознают их среди погибших. Например, один маленький жестокий боевик имел характерный шрам на горле от уха до уха (его когда то зарезать пытались) - среди убитых его не было. Есть боевик-снайпер, по словам свидетелей, огромного роста, больше двух метров, заходил в комнату, пригибаясь под дверным косяком. Опять же среди убитых его нет. И есть еще несколько таких примеров.

РЖ:Сколько примерно, по вашим оценкам, может продолжаться это слушание? В какой стадии находится процесс?

С.К.: Сейчас суд приступил к допросам несовершеннолетних потерпевших. В течение месяца, наверное, они закончатся. Потом перейдем еще к допросу свидетелей. Это еще несколько месяцев - два-три. То есть примерно полгода еще. Параллельно еще начнутся допросы потерпевших по делу милиционеров. В Назрань вообще никто из потерпевших не поедет. Потом еще по пособникам дело начнется.

РЖ:Кстати, про пособников что-нибудь известно?

С.К.: Я познакомился с одним из адвокатов пособников террористов. Одним из пособников является брат Хучбарова, Полковника. Этот человек долгое время жил в Москве. Так вот, этого человека привлекают как пособника за военные сапоги, найденные у него дома в Москве. Военные сапоги, которые на четыре размера больше его ноги, стали причиной того, что он записан в пособники.

Настоящими пособниками, по мнению многих в республике, являются федеральные службы безопасности. И им нужно кого-то официально подставить перед всеми.

Есть еще один случай по пособникам. Человека поймали в начале августа прошлого года, до всех событий. Он брал у кого-то тележку, якобы под дрова, и якобы возил продукты в лес боевикам. Его схватили, и в середине августа он показал фээсбэшникам, где находится банда Хучбарова. Именно та банда, которая захватила школу. То есть 15 августа боевиков спокойно поснимали и забыли про них. После теракта, когда гэрэушники поняли, как напортачили, этот человек у них до января 2005 года сидел где-то на базе в качестве раба - он стирал им одежду, стирал им носки. Они просто не знали, куда его девать. Избавиться от него они тоже боялись, и в один момент этот человек сбежал и его поймали. После поимки он якобы рассказал все и показал, где он у гэрэушников был в рабстве, а потом его передали дальше. Но пока о нем ничего не слышно.

Ни одна из сторон не дает своих оценок вскрывающимся подробностям и обстоятельствам дела. Суд идет нам навстречу. Фактически в ходе судебного процесса в отношении Кулаева должны задаваться такого рода вопросы: видели ли Кулаева, не видели Кулаева, садитесь. А после нашего прихода в процесс большую часть наших вопросов сторона обвинения начала задавать сама. Хотя они так эти вопросы задают, что при ответе все путаются. На последнем заседании прокуратура уже опережает меня и задает вопросы про Аушева. То есть нам удалось научить прокуратуру задавать вопросы про пожарных, военных и про танки. Сейчас научили еще спрашивать про Аушева и про детей, то есть про то, что террористы хотели вначале выпустить детей до семи лет. И суд нам не мешает задавать эти вопросы, несмотря на то, что к делу Кулаева эти вопросы фактически не имеют отношения. Суд идет нам навстречу и дает нам возможность высказаться. На предварительном следствии у потерпевших практически никаких показаний не брали.

РЖ:Дело большое и громкое. Из-за того, что всплывают и обнародуются такие подробности, в первую очередь в отношении силовых структур, не оказывается ли какого-то давления на потерпевших и адвокатов?

С.К.: На потерпевших оказывается давление чисто психологическое. Я же, например, не могу избавиться от двух фээсбэшников. Они меня уже просто достали. При этом они, по-моему, не знают, что оба за мной следят. Пока ограничиваются наблюдением. Один из них как-то в приказном тоне сказал, чтобы я обо всем ему докладывал. Я ему сказал: да, товарищ главнокомандующий, сейчас буду бегать и докладывать. А один вообще обнаглел: ты мне письменно докладывай о ходе суда, чтобы я не писал.

РЖ:Как относятся к потерпевшим в самой республике, в Беслане?

С.К.: Отношение разное. Есть такие разговоры, что, мол, деньги получили, зажрались и не делают ничего. Основные активисты, которые ходят на суд, либо отказались от денег, либо взяли. Но те, кто взяли деньги, они оплачивают штаб комитета, оплачивают работу адвокатов, оплачивают поездки из Беслана на суд, текущую деятельность комитета. Где они зажрались? Те, что зажрались, на суд не ходят. А дискредитируют в глазах общества именно тех, которые ходят на суд.

Беседовал Максим Абрахимов