Папой кардинал Эудженио Пачелли, занимавший с 1930 г. пост государственного секретаря Ватикана, был избран третьим голосованием 2 марта 1939 г. Белый дым над Сикстинской капеллой появился в первый же день конклава. "Annuntio vobis gaudium magnum: habemus papam, Eminentissimum ac Reverendissimum Dominum Eugenium Pacelli, qui sibi nomen imposuit Pium XII"(1) - "Возвещаем о великой радости: у нас есть папа. Это кардинал Эудженио Пачелли, принявший имя Пия XII".

Сегодня папа Пачелли стал почти мифологизированным персонажем. За свою жизнь он сумел заработать немало прозвищ(2): "Джонни Уокер" (за любовь к одиноким прогулкам), "сухопарый аристократ" (за происхождение, суровую внешность, рост и аскетичность), "святой упрямец" (за набожность и твердость характера), "папа Гитлера" (за надуманное и множеством источников опровергнутое пособничество зверствам нацистов). Одни называли его "последним средневековым папой" (за строгость, одиночество, созерцательность, чувство собственного достоинства), другие - "предвестником новых времен" или просто "современным" папой (Пачелли одним из первых начал пользоваться автомобилем). Однако чаще всего с именем папы соседствует роковое слово "молчание". Роковое, поскольку именно "молчание" папы стало поводом для двоякой интерпретации его роли в период второй мировой войны.

Следует отметить, что полемика о "молчании" папы и его пособничестве тоталитарным режимам была развязана в Европе в начале 60-х годов. В отличие от России, где прежде, по очевидным историческим причинам, изучение настоящей проблемы не пользовалось популярностью, и только сейчас оно начинает должным образом освещаться в научных работах и публицистике, Европа переживала и продолжает переживать последствия данной полемики. Споры поднялись из-за вышедшей в 1963 г. драмы "Наместник" немецкого драматурга Рольфа Хоххута. Сюжет драмы представлял политику Пия XII как попустительство злодеяниям нацизма и фашизма в годы второй мировой войны. В "Наместнике" поднимался вопрос о моральной ответственности личности, об ответственности авторитета и власти. Постановка Хоххута в некотором смысле ждала своего часа. Псевдо-сценическая расстановка сил на политической арене в тот исторический период не могла не привлечь внимания своей броской контрастностью. Бесчеловечность войны создала все условия для гротескных проявлений всех черт человеческого характера. Социальные и политические антагонизмы породили создание новых символов, ставших впоследствии эмблемами тоталитарных режимов и противоречий второй мировой войны. Речь идет не только непосредственно о символике фашизма и нацизма, но и гибридных символах, о словесных символах. Примером может служить часто упоминаемое изречение Муссолини желании украсить купол собора Святого Петра фашистским "пучком", или же избитое, но часто всплывающее в новых ракурсах наложение нацистской свастики на католический крест. К слову, в последний раз этот гибридный символ(3) вновь увидел свет с рекламных плакатов вышедшего в Германии в 2002 году скандального фильма Константина Коста-Гавраса "Аминь." (точка в конце слова входит в название). Французский режиссер греческого происхождения Коста-Гаврас поставил свою двухчасовую экранную "метафору молчания" по пьесе Рольфа Хоххута "Наместник". В фильме, как и в драме, главной характеристикой политики Ватикана является безучастность. Появление же свастики-креста на рекламных плакатах к фильму вызвало массу протестов вплоть до требования изъять их из обращения. Меж тем, символ отнюдь не нов, он порожден спецификой взаимоотношений церкви и государства в нацистской Германии. Вспомним хотя бы высказывание самого Гитлера в застольных беседах: "думаете, что массы снова станут христианскими? Никогда!... а духовенство предаст своего Бога нам.... И сменит крест на свастику. Они будут славить чистую кровь нашей нации, вместо крови Христа..."(4).

Несмотря на то, что пьеса Хоххута в свое время была достаточно популярна, по признанию режиссера фильма Коста-Гавраса, средства на воскрешение нашумевшей драмы найти было нелегко. Возможно, это связано с характером самого произведения, изданного 31-летним Хоххутом, когда большая часть исторических документов по данной проблеме была еще недоступна (напомним, что в определенной мере именно всколыхнувшая общественность постановка "Наместника" побудила папу Павла VI санкционировать работу историков над сводом "Actes et Documents du Saint-Siege relatifs a la Seconde Guerre mondiale", первый том которого вышел в 1965 г. Эта акция преследовала цель опровергнуть бездоказательные обвинения и пролить свет на действительный ход событий в отношениях Святого престола как с немецким правительством, так и с правительствами союзников и фашистским руководством Италии во время войны.

Со дня избрания папы Пия XII до начала второй мировой войны прошло всего несколько месяцев. В апреле 1939 г. папа пустил в ход весь свой дипломатический талант: чтобы предотвратить катастрофу, он настаивал на созыве конференции с участием представителей пяти европейских держав с целью мирного урегулирования конфликта. Провести конференцию не удалось, а в мае между Германией и Италией был заключен "стальной пакт", вполне реалистично оцененный Ватиканом. Доменико Тардини по этому поводу заметил, что диктаторы подписали "военный пакт для того, чтобы укрепить... мир"(5). В августе 1939 г. папа обратился к миру по радио Ватикана с воззванием, исполненным тревоги и глубокой печали: "Не сила оружия, а сила разума движет справедливостью. Велика опасность, но еще не поздно. Все можно сохранить в мире, все можно потерять в войне. Да возвратятся люди к взаимопониманию!"(6).

Историческая оценка дальнейшей деятельности папы очень неоднозначна. Его политика по отношению к режиму в Италии находила разную трактовку в работах исследователей. Позиция папы в войне до сих пор является предметом споров и противоречий. По одному из устоявшихся мнений, во время войны Ватикан дискредитировал себя сотрудничеством с фашистскими режимами и отказом открыто выступить против депортации и массового уничтожения евреев. Существует и другая точка зрения: миротворческая политика непримиримой по отношению к фашистскому режиму церкви спасла в годы войны жизнь тысячам людей, в том числе жертвам расовых преследований, а также поспособствовала свержению режима Муссолини в 1943 г.

По мнению значительного числа исследователей, в период всего фашистского двадцатилетия государству в конечном итоге не удалось включить церковные структуры в свою политическую систему. Подтверждением тому является, кроме прочего, возросший престиж церкви, как в послевоенной Италии, так и во всем католическом мире, глубокая признательность, которую мировая общественность выражала лично папе Пачелли в мирные годы его понтификата и высокие оценки вклада церковных деятелей в дело спасения жертв войны и режимов. В данном контексте, правомернее рассматривать институт церкви как своего рода ограничитель фашистского режима, нежели говорить о полном идеологическом и структурном подчинении или "порабощении" церкви фашизмом. Действительно, "наличие в стране мощной католической церкви с ее привилегиями, а также легальных католических организаций... представляло собой (наряду с рядом других факторов) характерную для Италии особенность, а именно ограниченность как в юридическом, так и идеологическом плане тоталитарного характера фашистского государства"(7).

Изучение деятельности римской католической церкви и папы в данный период выдвигает целый ряд проблем: правомерность выражения церковью политической позиции, обоснованность осуждения или оправдания церковью тоталитарного режима, формы и способы выражения церковью своей позиции по отношению к режиму, возможность или невозможность воплощения принципов церковной доктрины в условиях режима подавления, а также ведения военных действий.

В свою очередь, сложность анализа риторического наследия и оценки политики папы Пия XII как главы Ватикана по отношению к фашистскому правительству объясняется двойственностью проблематики. Во-первых, папа выступает как высшее должностное лицо государства Ватикан, которое, хотя и носит особый характер, является действующим лицом на международной политической арене. Кроме того, это государство, находящееся внутри другого государства - Италии, политическое устройство которой в рассматриваемый исторический период было прямой противоположностью тем нормам, которые являются основополагающими для Ватикана, согласно христианской социальной доктрине. Во-вторых, эти самые нормы являются также и принципами общехристианской морали и этики, которыми обязано руководствоваться католическое государство, коим, после заключения Латеранских соглашений, формально и являлась фашистская Италия. Ватикан, в данном контексте, выступает уже не с политических позиций отдельного государства, а с позиции центра мирового католицизма, обязанного отстаивать основы христианского вероучения.

Двойственен, таким образом, как характер риторики, так и характер практической деятельности папы. В условиях бесчеловечности войны папа, как глава католической церкви был обязан встать на защиту незыблемости церковной доктрины и отстаивать соблюдение принципов христианской морали. Как опытный политик и дипломат, папа проявлял крайнюю осторожность в высказываниях и в действиях, методом воплощения его политики была осмотрительность. С другой стороны, многие исследователи упрекают Пия XII в том, что как политик он проявил себя чрезмерно, а как глава католического Ватикана сделал ничтожно мало. При анализе деятельности папы может создаться впечатление, что его речи, в довольно общих чертах осуждающие политику фашизма, лишены конкретики и от этого не действенны. Результаты же практической деятельности по мирному разрешению конфликта и спасению жертв войны малы, по сравнению с общим числом жертв. После войны папе приходили тысячи благодарственных писем за спасение жертв расовых гонений, позже понтифика фактически обвинили в смерти миллионов евреев - то есть в непротивлении зверствам нацизма.

Тем не менее, на основе риторического анализа использованных источников с учетом отечественной и итальянской литературы, а также трудов, посвященных христианскому социальному учению, нам представляется возможным сделать вывод о том, что в 1939-1943 гг. Ватикан занимал по отношению к режиму Муссолини позицию пассивного сопротивления, принципы которого основываются на нормах общехристианской морали и социальной этики и являются непосредственной составляющей энциклик и посланий папы, опубликованных на страницах официального органа Ватикана газеты L' Osservatore Romano. Источники эти важны, прежде всего, тем, что именно они задавали тематический тон издания, определяя его генеральную линию: известно, что значительная часть публикаций в газете была посвящена комментариям к папским посланиям и энцикликам.

Бентито Муссолини как-то заметил, что послания папы состоят из общих мест. Ему трудно возразить, учитывая что хорошая речь, согласно законам риторики, должна быть построена на общих местах и апеллировать к багажу коллективной памяти. В частности, речи самого Муссолини строились на общих местах, но не духовной, а бытовой морали. В пост-латеранский период ораторский политический дискурс дуче приобрел схожесть с тронной речью христианской проповеди путем подмены узнаваемых форм-выразителей христианской морали новым содержанием, новой моралью. Новые образы как нельзя более способствовали росту популярности дуче, "обожествляя" его в глазах народа. Вот некоторые примеры реакции на выступления вождя:

" Он подобен Богу, - сказал один из "бонз", наблюдая как он [Муссолини] стоит на балконе с олимпийской невозмутимостью. - "Нет, он не подобен Богу, - заметил кто-то рядом с ним. - Он и есть Бог"(8).

Удивляет и неожиданное признание стоящей в рукоплещущей толпе крестьянки во время выступления дуче в Априлии, 4 июля 1938:

"За Богом следует он, Господь посылает нам хлеб, он его обрабатывает и его защищает, в нем отражение чувств всего народа"(9).

В своих выступлениях Муссолини выстраивает отношения между собственной персоной и аудиторией по модели отношения пастыря и паствы, страдающего отца и семьи. Однако христианская тема личности в семье подменяется здесь темой народной семейственности и единства нации:

Турин, 23 октября 1932

"... мысль о том, что чья-то семья страдает, мне лично причиняет физические страдания, потому что я знаю, знаю, ибо сам это пережил, что такое опустевший дом и голый обеденный стол. Туринские соратники, эта поистине великая духовная сопричастность, благодаря которой мы с вами в настоящий момент являемся единым целым, единым сердцем и единой душой, не может быть полной, если мысленно, с глубоким почтением мы не обратимся к Его Величеству Королю, олицетворяющему преемственность, жизненную силу и святость нашей Родины. Какими же словами мы обратимся к новому десятилетию, навстречу которому мы стремимся по прошествии прожитого двадцатилетия? Вот какими словами: идти вперед, строить и, если понадобится, сражаться и побеждать"(10).

Болонья, 24 октября 1936

Я страдаю за боль народа(11)

Сравним, для наглядности, эти высказывания с отрывком из энциклики Пия XI "Мы не нуждаемся" ("Non abbiamo bisogno"):

"Ваши сердца, Почтенные Собратья, незамедлительно воссоединились с Нашим, дабы страдать с Нами в Нашей печали; ибо вы познали, что сердце Наше стало тем центром, в котором встретились, и объединились, и скрепились все ваши страждущие сердца"(12).

Интересны и следующие метафоры Муссолини:

Форли, 30 октября 1932

"... мученики фашистской революции".

"... поколение, несущее тяжкий крест войны " (lа generazionе che ha sofferto il calvario della guerra)(13)

"... итальянский народ ворвался на политическую арену, изгнал торговцев их храма и стал наконец творцом своей судьбы"(14).

Рим, 11 сентября 1937 (после выхода Италии из Лиги Наций)

"... без тени сожаления удаляемся мы от пошатнувшегося храма, в котором не трудятся на благо мира, а готовят войну"(15).

Тема войны и мира удачно раскрыта в следующих заявлениях(16):

Рим, 13 августа 1933

восхваляя подвиги итальянской авиации, Муссолини говорил, что полет итальянских летчиков "должен был освятить в небесах двух континентов фашистскую революцию".

Рим, 9 мая 1936

"Италия - "империя мира, потому что Италия желает мира себе и всем остальным, и решается на войну только когда ее к этому вынуждает насущная, неудержимая жизненная необходимость"... Итальянский народ своей кровью создал Империю... Вы будете ее достойны? (Да!) Этот крик как священная клятва (да!), и он обязывает вас перед лицом Господа Бога и перед всеми людьми жить и умирать".

Милан, 1 ноября 1936

"Вооруженный мир" (pace armata)

Говоря о "пассивном сопротивлении" Пия XII, мы упомянули и об основной черте его понтификата - о дипломатической осторожности, вызванной нежеланием скомпрометировать Ватикан и весь институт католической церкви, а также опасением навлечь еще пущие беды на репрессируемых европейскими тоталитарными режимами католиков и представителей других вероисповеданий. Дипломатическая осторожность является и непосредственной составляющей риторической манеры Пия XII. На протяжении 1943 г. папа неоднократно осуждал жестокость стран-агрессоров, однако все его многочисленные выступления на публике и по радио носили отпечаток подчеркнутой осторожности во избежание острых углов и прямых обвинений. Гневные речи произносились только за кулисами, на публике же, по словам самого папы, такой подход мог бы принести больше вреда, чем пользы. За полтора месяца до ареста Муссолини Пий XII отмечал в секретном послании Св. Коллегии: "Все наши слова, обращенные к компетентным... представителям власти, так же как и наши публичные выступления, должны быть тщательно взвешены и выверены в интересах самих жертв насилий с тем, чтобы не сделать их положение, в противоположность нашим намерениям, еще более тяжелым и невыносимым"(17). Этическую подоплеку беспристрастности еще в годы первой мировой войны в разговоре с французским дипломатом объяснил статс-секретарь Ватикана кардинал Пьетро Гаспарри: "Этот век, кажется, хотел бы, чтобы папа бросился в гущу народов в доспехах, меча гром и молнии, никого не щадя. Идея неплохая, но мы люди современные и знаем, каковы будут последствия. В результате, когда весь свет заключит перемирие, мы окажемся в разладе со всеми. Поскольку для того, чтобы дойти до самой сути системы, нам следовало бы громогласно осудить по очереди все народы, все социальные слои, все категории грешников"(18).

"Красноречивое молчание" - такое название можно было бы дать риторическому портрету понтифика. Тем не менее, в текстах папы такое молчание не следует воспринимать как "умалчивание" о каких-либо фактах или сознательный отказ признавать их реальность. Напротив, понтифик не упускает из виду ни одного проявления окружающей действительности, однако его манере присущи описательность и иносказательность. Действительно, папа "употребляет общие фразы, но абсолютно ясно, что он имеет в виду вполне конкретные случаи"(19), он "умеет говорить, никого не задев и не оскорбив, не отклоняясь от нейтралитета"(20). Впрочем, хотя Пия XII, в отличие от его предшественника, никто не осмелился назвать ярым противником какого-либо политического деятеля, некоторые его жесты прямо говорили о его симпатиях, к тому же трудно не признать, что за осознанной многословностью и многозначностью папских трактатов вырисовываются вполне определенные лица.

По своей структуре сочинения папы ближе к канонам христианского красноречия, но не к библейской простоте, а к тяжеловесности богословской традиции. Некоторыми приемами они схожи и с политической риторикой, а в целом они построены по законам убеждающей риторики.

Опубликованные в L' Osservatore Romano сочинения папы, весьма объемны, выстроены из череды длинных и сложных фраз, занимающих подчас целые абзацы. В особенности это касается двух энциклик, относящиеся к рассматриваемому историческому периоду, "Summi Pontificatus" и "Mystici сorporis". Тем не менее, замысловатая синтаксическая структура не препятствует целостному восприятию посланий. Язык их богат яркими метафорами, а живость и символичность сочинениям придают многочисленные аллюзии и цитаты из библейских текстов, большая часть которых приходится на Новый Завет, в частности, на послания апостолов и евангельские тексты.

Наиболее часто Пий XII цитирует Евангелие от Иоанна, последнее из четырех по времени написания и отличное по своему характеру от предыдущих. Оно наиболее отвлеченно и символично из всех, излагает в основном не житие Иисуса и практическую мораль, а переосмысленное в духе христианской этики учение, и поэтому как нельзя лучше соответствует характеру трудов понтифика. Вторым, по частоте упоминания, является Евангелие от Матфея, самое древнее из четырех, самое лаконичное и сдержанное по стилю выражения. Из Евангелия от Матфея чаще приводятся отдельные строки. Обращаясь же к Евангелию от Иоанна понтифик порой отсылает читателя к целым эпизодам священного писания. Нередко из текстов всех четырех Евангелий папа вспоминает те строки, которые либо составляют часть притчи, либо являются своего рода назидательным выводом, коротким пояснением.

Первым программным сочинением понтификата Пия XII стала энциклика "Summi Ponticicatus", опубликованная в L' Osservatore Romano 28 октября 1939 г. Как отмечалось, энциклика призывала к разуму и милосердию, возвращению к " естественному закону" нравственности и осуждала жестокость и бессмысленность войны, оккупацию Польши, расовые гонения, напоминала о немалых усилиях со стороны Святого престола, предпринятых для предотвращения очередной трагической ошибки, вызванной надменностью и эгоизмом власти. И все же нельзя утверждать, что данное программное сочинение, определившее во многом стратегию папы на всем протяжении его понтификата, было направлено исключительно против войны, насилия и жестокости. Энциклика направлена, прежде всего, против тех сил, которые толкнули мир на безумие и бесчестность, против безнравственности и личного эгоизма, перерастающего в национальный.

Во многом благодаря красочным метафорам, аллюзиям и цитатам в энциклике становится очевидной ее подоплека: весь текст можно представить в виде развернутой аллегории борьбы добра и зла, света и тени, положительного и отрицательного начал.

Энциклика открывается объемным вступлением, переходящим к основной теме словами: "Досточтимые братья, пока Мы пишем эти строки до Нас доносятся устрашающие известия о неистовом ураганевойны, разбушевавшемся вопреки всем Нашим попыткам отогнать его. И рука Наша отказывается писать, когда Мы думаем о безднестраданий бесчисленных душ, которым еще вчера в кругу семьи улыбался лучик скромного благополучия"(21). Противопоставление света и тьмы начинается именно с этих строк, которые, по принципу кольцевой композиции, повторятся и в конце энциклики. Все, что относится к войне или характеризует бесчеловечную политику государства, окрашено в тексте в темные тона и носит характер неожиданности, резкости, опасной стихийности. И добро и зло отождествляется с силами природы, но добро - с божественными силами света, а зло - с мрачными силами тьмы, которых не коснулся божественный разум. Так, агрессия предстает в виде " урагана", " стихийного бедствия", " бездны", " вихря", " водоворота", " бури, угрожающей перевернуть всю цивилизацию и закружить ее в своем смерче" - " началом болезне".

По роковому совпадению, " г ражданская власть , стремится присвоить абсолютную независимость, которая принадлежит только Создателю, и заменить собой Всемогущего, подчинив страну и общество своей цели"(22). "Взгляд на государство какна цель , которой все должно быть подчинено и поставлено на службу, может только повредить подлинному и прочному процветанию наций. Так и происходит, если неограниченная властьдается государству, рассматриваемому как полномочный представитель нации, народа, этнической группы или класса, или же если государство как полновластный хозяин притязаетна это, независимо от наличия у него каких-либо полномочий"(23) . Люди же, поддавшиеся такой власти, становятся жертвами " ложного призрака блестящих речей, якобы провозглашающих разрыв с прежними верованиями, освобождение от рабства"(24). Мотив рабства повторяется не единожды - рабства "тщетности" и "пагубности" ошибочных верований. Одним из таких ложных, навеянных мнимыми авторитетами представлений - это "забвение того закона человеческой солидарности и милосердия, который следует из общности происхождения и равенства рациональной природы всех людей, какому бы народу они ни принадлежали... ибо Бог создал человека по своему образу и подобию... и от первой пары людей пошли и все остальные люди... которых Бог не переставал считать детьми своими". Все люди представляются "одной большой семьей" на земле, "благами которой, по естественному закону, все они могут пользоваться, дабы поддерживать жизнь"(25). Государство и режим становятся, таким образом, разъединяющим фактором, подчиняющим себе индивида и отделяющим его не только от единой семьи народов, но и от его собственно семьи, которая "по природе своей предшествует появлению института государства"(26).

Напротив все, что связано с Царством Божьим и церковью - "невестой Христовой", земной путь которой "усеян трудами, тревогами и испытаниями"(27), описано папой в светлых, сияющих, искрящихся на солнце тонах: "лучик скромного благополучия", "луч божественного света", "блеск и сияние христианской цивилизации", тепло "домашнего очага, в котором блестит священное пламя веры в Христа". "Свет, - заключает папа, - просвещает каждого человека, приходящего в этот мир". Очевидны в этой связи аналогии с евангельскими текстами:

1. В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
2. Оно было в начале у Бога.
3. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.
4. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.
5. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
6. Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн.
7. Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали чрез него.
8. Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете.
9. Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир.
10. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. (Ин, 1)

На протяжении всей энциклики идет очень четкое разделение мира "внутреннего" и "внешнего" - внутренней стабильности человека и церкви, с одной стороны, и внешней суеты и временности власти, с другой. Успехи этой власти папа называет "внешним триумфом", кажущимся триумфом, и спасение от бед войны придет не от нее и не от силы оружия, которое "может навязать мир, но не может создать мир истинный"(28). "Силы, которые обновят облик земли, - пишет папа, - должны исходить изнутри, из силы духа"(29).

Постоянным рефреном звучит и мотив о зыбкости новых устоев власти, о пошатнувшихся принципах нравственности и заблуждениях людей, которые, как евангельский муж безрассудный, строят свои дома на песке.

По убеждению папы, новый мировой порядок не должен "стоять на коварных песках изменчивых и эфемерных норм, необходимо оставить произвол индивидуального и коллективного эгоизма"(30). И далее: "любое здание, которое не строится прочнона учении Христа , стоит на зыбком песке, и жалка его учесть, ждет его падение"(31). Учение же Христа " построено на камне", и никакие " врата ада не одолеют ее"(32). Не претендуя на "кесарево", понтифик все же призывает верующих встать под знамена Христовы, ибо "жатвы много, а делателей мало" (Мф, 9:37) :

1. После сего избрал Господь и других семьдесят учеников, и послал их по два пред лицем Своим во всякий город и место, куда Сам хотел идти,
2. и сказал им: жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою. (Лк, 10)

В лоно церкви папа призывает и раскаявшихся грешников, потому как только учение церкви есть " путь и истина и жизнь".

Сродни языку притч, которому свойственно стилистическое несоответствие и эзопов язык(33), языку сочинений папы свойственна иносказательность и некоторое несоответствие стиля повествования и предмета речи. Однако, если стих Евангелия стилистически занижен, слог энциклик возвышеннее, нежели того требует обсуждаемая тема. Именно поэтому речи папы часто предстают излишне отвлеченными, а политическая проблематика в речах - излишне обобщенной.

Так, в частности, говорит папа, "не всякий совершенный грех, как бы он ни был тяжек, ... отделяет человека от Тела Церкви, как раскол, ересь и вероотступничество. Равным образом полностью не лишаются жизни все те, кто... сохраняют веру и христианскую надежду, и, будучи озарены небесным светом, через увещевания и внутреннее побуждение Святого Духа приводятся к спасительному страху, побуждаются к молитве и к сокрушению о своем падении "(34). Поэтому, как поясняет понтифик, каждый, кто "имел несчастье согрешить, не сделав себя, однако, через упорство недостойным сообщества верующих во Христа", должен быть встречен "с величайшей любовью" в лоне церкви. Таким всеобщим единением, по мысли папы, сможет быть достигнут мир и величие истинной веры. "Ибо не следует отчаиваться в исцелении того, что еще связано с телом; однако то, что отрезано, не может быть ни оздоровлено, ни исцелено"(35). В условиях сложной международной и внутриполитической ситуации папа просит протянуть руку помощи не мирской власти, а церкви с тем, чтобы через нее содействовать миротворческой политике "невесты Христовой": в обстоятельствах современности , отцы и матери семейств, крестные родители и особенно те, кто, будучи мирянами, простирает руку помощицерковной иерархии к распространению Царства Христова , занимают почетное место в христианской общине и могут Божьей милостью и помощью достигать высочайшей святости, которая, по обетованию Иисуса Христа, никогда не иссякнет в Церкви ".

Интересными, с точки зрения христианского красноречия представляются и послания Пия XII. В послании в связи с пятидесятилетием энциклики "Rerum Novarum", переданном по радио Ватикана 1 июня 1941 г. и позже опубликованном в L' Osservatore Romano, папа говорил о социальных вопросах современности в бесчеловечных условиях, когда "энергия, физические и духовные силы все большего числа людей истощаются под воздействием беспощадного железного закона войны"(36). Наставляя верующих на путь истинный, Пий XII вновь призывает их найти силы "внутри себя", разоблачает те формы правления, которые навязывают культ безнравственности и слепого повиновения, лишая людей их естественных человеческих прав. "Пусть вас не ужасают, - призывает папа, - внешние трудности, и пусть не приводят вас в уныние препятствия, чинимые распространяющимся в политической среде язычеством. И пусть не вводят вас в заблуждение изобретатели ошибочных и зловредных теорий, печальных течений, который способствуют не укреплению, а лишь распаду и развращению религиозной жизни... О, жалкое неведение и отвержение дела Божьего!"(37). В этом призыве папы четко прослеживается сходство с фрагментом из первого послания апостола Павла к римлянам.
На рождество 1941 г. в L' Osservatore Romano было опубликовано праздничное послание папы, открывающееся словами "на заре и при свете". Свет этот - прежде всего от "звезды, ведущей к колыбели новорожденного Христа, двадцать веков ярко сияющей на небосклоне Христианства":

1. Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят:
2. где родившийся Царь Иудейский? ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему (Мф, 2)

В послании понтифик осуждает насилие и неверие как главные черты существующего строя. Именно на него Пий XII находит своевременным возложить всю ответственность за беды и несчастья мира. " Где кроются истоки зла?" - вопрошает папа. - в людях, которые " вообразили себе нового идола , которые никого не спасет, который не противится плотским страстям, и алчности, и высокомерию", в людях, " создавших новую религию без души или душу без религии"(38). Определенно намекая на Б. Муссолини и заключение Латеранских соглашений, папа говорит: "Мы не хотели бы обойти похвалой мудрость некоторых Правителей, которые... сумели вернуть ценности христианской цивилизации на достойное место в отношениях между Церковью и Государством, защитив священность бракосочетания и религиозного воспитания молодежи. Но Мы не можем закрывать глаза на печальную картину все большего и индивидуального, и общественного отдаления от христианства, которое от разнузданности нравов перешло к ослаблениюи откровенному отрицаниюправды и тех сил, которые призваны просвещать умы, уча их отличать зло от добра"(39). Такое отдаление от христианства папа сравнивает с заразной болезнью, передающейся от одного индивида всему обществу: " Религиозная анемия , распространяющаяся как зараза, ... создала в душах такую нравственную пустоту, что никакая национальная мифологияее не заполнит... она вырвала из сердец людей, от младенцев до стариков, веру в Бога ... исказив основы воспитания и обучения , нападая и подавляя религию и Церковь Христову всеми методами и способами, с помощью речей и печати , злоупотребляя наукой и властью,"(40).

В продолжении послания папа говорит о том, каким должен быть новый общественный строй, чтобы человечество сумело подняться из руин и избежать совершенных ошибок и поклонения новым идолам. Силы к восстановлению нового порядка, по словам папы, человечеству следует черпать из Того, что является верным " путем и истиной и жизнью" (данная цитата, уже встречавшаяся в первой программной энциклике понтифика, еще не раз встретится в текстах его посланий).

Новый порядок, по замыслу Пия XII, не станет полностью отрицать достижений прежнего, он только направит в мирное русло достижения в науке, использованные действующим режимом для создания оружия и ведения кровопролитной бойни: "Мы не осудим то, что является даром Божьим, благодаря которому хлеб восходит в поле, который... в дни сотворения мира сокрыл сокровища... для нужд и дел человека и его прогресса"(41).

Основываясь на содержании и форме речей, представляется возможным утверждать, что Ватикан, в лице понтифика, занял позицию противостояния не только по отношению к фашистскому режиму Муссолини, но и представлял саму тоталитарную форму правления как некое инородное тело, противное социальному учению христианства. Тем самым, папа ставил само фашистское правительство в оппозицию здравому смыслу, природному закону, естественному человеческому существованию. Поэтому Ватикан не принял навязываемой ему роли угнетенного меньшинства, но стремился выполнять свой долг, следуя христианской доктрине, отстаивая свой авторитет, " поддерживая и утешая"(42) пострадавших от режима в период насилия и коллективного отказа от духовности, порожденного эгоистичными притязаниями "некоторых Правителей".

Суммируя сказанное, можно с полной уверенностью утверждать, что образность элементов библейских текстов упрощает понимание языка папы, разъясняет его мысль, делая ее объемной и красочной. Вместе две словесных параллели создают единую неделимую картину над текстом. Занавес слов лишь прикрывает мысль: умалчивая, папа все же говорит, не называя - называет.

Примечания:

1. Blet sj Pierre. Pio XII e la Seconda Guerra mondiale negli Archivi Vaticani. - Milano, 1999, p.17.

2. Григулевич И.Р. Ук.соч., с. 238.

3. См. Приложение с. 144.

4. Поспеловский Д. Ук.соч., с. 33.

5. Цит.по: Токарева Е.С. Ук.соч., с.242.

6. Enchiridion delle encicliche... p. 4.

7. Там же, с. 300.

8. Хибберт К. Ук.соч., с.6.

9. I discorsi di Mussolini... p. 34.

10. Ibid., p.9.

11. Ibid.; p.25.

12. Энциклика "Non abbiamo bisogno". Официальный Интернет-сайт Ватикана www.vatican.va

13. I discorsi di Mussolini...p.13.

14. Ibid., p.14.

15. Ibid., p.32.

16. Ibid., p. 17, 24, 30.

17.

18. Mariani G. Op.cit. www.pioxii.105m.com

19. Цит.по: Токарева Е.С. Ук.соч., с. 247.

20. Mariani G. Op.cit. www.pioxii.105m.com

21. Enchiridion delle encicliche... p. 25.

22. Ibid., p. 43.

23. Ibid., p. 47.

24. Ibid., p. 31.

25. Ibid., p. 34-35.

26. Ibid., p. 47.

27. Ibid., p. 21.

28. Ibid., p. 59.

29. Ibidem.

30. Ibidem.

31. Ibid., p.73.

32. Ibidem.

33. См. с. 20 настоящей работы.

34. Enchiridion delle encicliche..., p.153.

35. Ibid., p. 155.

36. Ibid., p. 1336.

37. Ibid., p. 1347.

38. L'Osservatore Romano 25 Dic. 1941.

39. Ibidem.

40. Ibidem.

41. Ibidem.

42. L'Osservatore Romano, 25 Dic. 1942.