...все московские князья... как две капли воды похожи друг на друга, так что наблюдатель иногда затрудняется решить, кто из них Иван и кто Василий.
В.Ключевский

...словом, чувствовалось, что вот-вот она, Москва, тут же, вон за поворотом, и сейчас навалится и охватит.
М.Булгаков

Москва вызывает противоположные чувства: ее ненавидят и ее обожают. И то и другое чувство и отношение - преувеличенные почти истерически. Когда имеешь дело с таким почти кликушеством, невольно заподозришь неискренность, может быть, бессознательную. Что-то за всем этим кроется: какие-то фобии, вытесненные воспоминания, травмы. Любовь/нелюбовь к Москве явно нуждается в своем психоанализе.

У Михаила Задорнова есть юмореска, где приезжая бабенка говорит рассказчику (жанр - "случай из жизни"): "Не знаю, как у вас в Москве, а вот у нас в России..." Простодушному сатирику эпизод казался необыкновенно смешным. Однако зал, которому история рассказывалась, недоуменно молчал. И неудивительно: на таких концертах больше половины зрителей - провинциалы. Сатирик повторил фразу еще раз, интонацией показывая (как в американских сериалах в соответствующих местах смех за кадром): теперь смеяться. Тогда по залу прокатился неохотный принужденный хохоток.

Но напряжение и взаимная неприязнь между Москвой и даже не всей остальной, а просто Россией - это реальность, история которой очень давняя, начавшаяся еще в те времена, когда Москва возникала. Как Атлантида. Откуда взялась? "Кто думал-гадал, что Москве царством быти, и кто же знал, что Москве государством слыти?" - вопрошает сказание, записанное в XVII веке, но возникшее ранее. Да никому и в страшном сне привидеться не могло... Москва - город-выскочка.

И тут две темы (как в музыкальном произведении). Первая - взаимная неприязнь москвичей и немосквичей. В самой Москве она проявляется в отношениях с приезжими. Их не любят (и не только инородцев, но и пришлых русских), а приезжие отвечают тем же (или наоборот; тут не вполне понятно, чье чувство первично, изначально). Неприязнь к Москве в сочетании с влечением к ней (Москва - наваждение) напоминает явление антисемитизма: рациональные доводы бесполезны, они только прикрытие, внешнее обоснование того, что и так существует на генетическом уровне, уходит в глубины сознания (или истории).

Тема вторая: по крайней мере с XIII века (а то и раньше) русская история (так, как ее нам преподносят) - это "московская история", или история Москвы. Все прочие "истории" городов (от Новгорода до Санкт-Петербурга) и русских земель приобретают значение лишь по отношению к Москве. Российская история - это история борьбы с Москвой или союзов с нею. Славословия русских классиков Москве в XIX веке ("Москва... Как много в этом звуке // Для сердца русского...", "Москва, Москва!.. Люблю тебя как сын, // Как русский..." - и вплоть до толстовского "всем народом навалиться хотят, одно слово - Москва!"; Москва - это и есть народ) очень напоминают старинные русские летописи, отражающие точку зрения того княжества, в котором сочинялись. Русская классическая литература, продолжая летописные традиции, воплощает в основном "московский взгляд". И взгляд, разумеется, фальсифицирующий (сознательно и бессознательно).

"Сердцем" России Москва и стала на страницах литературных произведений. Когда Иван Грозный оставлял Москву и делил Россию на Москву и "все остальное" или же когда он, как представитель, напротив, московской культуры, отправлялся в поход на Новгород (очень напоминающий другой поход - на Тверь Ивана Калиты в 1327 году; оба равно "всю землю Русскую положиша пусту", как сказал летописец), он проявлял, как фотопленку, с разной точки зрения - изнутри и снаружи, - это положение Москвы как чужого, иного, враждебного города. Полурусский царь Петр, полунемец, полуголландец, ненавидевший Москву, отнявший у нее положение столицы, реализовывал общерусский взгляд на Москву - чужую и случайно ставшую столицей. (Петербург - это "другая" Москва, новый город на болоте, "своя Москва" - для Петра.) Пугачевым, народным Петром, сначала не желавшим идти походом на Москву, а потом (когда было уже поздно) выступившим против нее, в обоих случаях (равнодушия и безразличия или вражды и злоумышления) руководила все та же отчужденность от Москвы, отношение к ней как к чужому, отдельному, вольному городу.

Но на русской истории и в самом деле лежит особый "московский отпечаток". Московиты или москали - наименование для всех русских (их "другое" имя), идущее с "той стороны" границы, от тех, у кого были (или не было их) основания русских не любить и кто от московской истории дистанцировался (поляки, украинцы), то есть название по имени города, который то ли случайно, то ли благодаря собственной дерзости (или наглости) "вышел в столицы". Это главное торжество Москвы: ее стали с Россией отождествлять (иностранцы), она своим именем покрыла Россию, как бык Европу.

Все тяготы, несообразности, унижения русской истории, которые еще не кончились и не кончатся, вероятно, пока Россия стоит, - московские тяготы. Тот тип города, которым сразу же стала, едва возникнув, Москва, определил и отношения с остальной, "другой" Россией (с провинциями и провинциалами), и особенности русской истории. Москва - "сердце" России; вспоминаются фантазийные сюжеты о пересадке сердца человеку: другое сердце дает другую биографию. Интересно пофантазировать: а если бы в соперничестве городов, претендующих на роль объединителя русских земель, победил другой город (полис), например, Тверь - главный соперник Москвы (когда Москва уже стала силой)? История была бы другой, и возможно, счастливее и удачливее. Тогда во время какого-нибудь грандиозного похода говорили бы: "вся Тверь поднялась" (подразумевая Россию); "Тверь идет, Тверь идет", - голосили бы мальчишки - разносчики газет в Париже 1813 года. "Тверь", кстати, в согласии со взаимным соотношением русской грамматики и фонетики, более подходит на роль собирательного существительного.

Москва начиналась как станционный двор и пограничный пункт между северным Суздальским и южным Черниговским краями. (В 1147 году Юрий Долгорукий здесь кормит и поит - задает "обед силен" - своего союзника Святослава Ольговича, новгород-северского князя.) В 1156 году Юрий обнес этот москворецкий двор деревянными стенами. Теперь тут город - новый, свеженький, маленький, удаленный от любых центров, заштатный. У него меньше шансов стать стольным, чем у любого другого на Руси, и притом достаться он должен младшему князю в семье. То есть это удел традиционного сказочного Иванушки или что-то вроде кота в сказке Пьеро (не дом и не мельница). И весь XIII век в Москве нет постоянного князя: князья меняются, и всегда они - младшие сыновья. И Москва в те времена - город приезжих. Собственно, принципиальных различий между москвичом и немосквичом не было. В Москве были все приезжие. С конца XIII века в Москву собираются, как в безопасное, тихое, удаленное от военных тревог место, и бояре со своими слугами, и простолюдины с семьями. Второй способ заселения Москвы, почти насильственный, - колонизация: пустошей множество, земля здесь пуста и бесплодна; покупаются пленники в Орде и здесь в обилии селятся; новых поселян сюда также зазывают и заманивают. Московское княжество - княжество пришлых, почти княжество-орда (голодное и жадное). В сегодняшних приезжих москвичу естественно (хотя он об этом и ничего не знает - или не хочет знать) подсознательно видеть как в зеркале собственное полузабытое прошлое (о котором он хотел бы забыть).

Московский князь (Иванушка русской истории; не зря там столько Иванов) чувствует себя обездоленным, ущербным, умаленным, надежд на великокняжеский престол у него почти нет. Отсюда его "своеобразные", по мягко-ироническому выражению Ключевского, политические методы: он "внимательно высматривает, что лежит плохо, и прибирает это к рукам", не задумываясь над старинными преданиями и обычаями или приличиями. Московский князь - хищник, необычный даже в те времена, не слишком отличавшиеся деликатностью и чистоплотностью. Города и земли выторговываются, вымениваются, как-то "вытягиваются", когда нет иного способа - захватываются (но московские князья воевать не любят: торгаши и дельцы).

"Московский князь - враг всякому великому князю, кто бы он ни был: казалось, самая почва Москвы питала в ее князьях неуважение к прежним понятиям и отношениям старшинства" (Ключевский, курсив мой; характерно это: "самая почва Москвы", гнилая, болотистая). Добавим: и к любым традиционным, установившимся отношениям. Поговорка "закон что дышло: куда повернешь, туда и вышло" - чисто московская по духу. Позднейший цинизм, расчетливость и несентиментальность москвича, вероятно, к тем временам восходит (знаменитое "Москва слезам не верит").

"Не охотник и не мастер бить свою братию мечом", московский князь бьет ее рублем. Прямая противоположность Твери. Москва - расчетливая, торгашеская, негероическая и ультрасовременная (вот ведь с каким мифом мы обыкновенно имеем дело: Москва косная, традиционная, блинная, держащаяся за свои обычаи, прекраснодушная и гостеприимная; это миф созданный). Тверь - военная, аристократическая, наивная, нравственно отсталая, то есть живущая по тем нравственным принципам и критериям, которые уже давно в прошлом.

Тверь того времени у русского человека популярна не в пример Москве; Тверь - признанный военный вождь. Московские князья чутко ловят, откуда ветер дует. Тверские никак не могут то ли понять, что времена изменились, то ли смириться с этим. Тверской князь Александр, сын знаменитого Михаила, погубленного в Орде (причислен к лику святых), призывает на борьбу с татарами - "стоять друг за друга и брат за брата". Тверской князь (как тип) - анахронизм, это паладин, рыцарь. Московский князь - купец и лизоблюд, холуй, понимает, что лучше лишний раз в Орду съездить (и никто туда не ездил чаще московского князя). Ясно, что московский князь в итоге выиграл, но можно задуматься, какие основы национальной политики и национального (московского) характера закладывались. Тверского князя окружает атмосфера почти былинно-героическая. Московского - атмосфера торгового ряда.

"Художнику высокого стиля вообще мало дела с московскими князьями, - говорил Ключевский и продолжал: - Они отличались замечательно устойчивой посредственностью... Это князья без всякого блеска, без признаков как героического, так и нравственного величия. ... Но, не блистая особыми доблестями, эти князья ... отличались обилием дарований, какими обыкновенно наделяются недаровитые люди" - семейными добродетелями: любовь родителей и послушание детей, семейная, родовая солидарность (братья и сестры), преумножение благосостояния (семейного). Вообще, бунтарство - очень немосковское явление, противоречит самим основаниям города. Так формировались (с XIII века!) основы буржуазной по духу московской нравственности и особенной московской усредненности, культа посредственности, с которой мы и поныне имеем дело в Москве и которая окрашивала (и окрашивает) российскую (московскую, московитскую) историю.

И то, что Москва - город "для своих", - в этой "истории посредственности" вывод и эпилог. Тут целая идеология своего и своих, оттого особенно устойчивая, что исторически, генетически укорененная (издавна развивается). И проявляется эта идеология на разных уровнях (москвич - наследственный враг чужим). Можно выстроить целую пирамиду - перевернутую, удивительно крепко и непоколебимо стоящую на своем острие, - этих "своих кругов": от москвичей вообще до "моих" родственников и знакомых ("мои" - свои у каждого). Клановость - не изобретение Москвы, но очень ей пристала, она здесь дома. Однако клановость - инобытие массовости. Москва - город массы (ее символ - метро в час пик).

Но "не свой" - это, естественно, и всякий непохожий, не такой, как все ("как все" - совершенно московский критерий), отличающийся цветом, мастью (волос), мимикой или жестикуляцией, талантом или желаниями. Российские правители, один зауряднее другого (и последовательная эволюция здесь очевидна), - очень естественный вывод московской истории. Иначе и быть не могло. У города-государства (полиса), где победила масса, толпа, "все" в ущерб "одному-единственному", только такие правители (писатели, ученые, политики) и должны быть. Или такими стать. Это требование истории. По тому, как заурядность и посредственность (безличность) достигла своего последнего развития (или еще нет?), можно предположить, что московский период закончился (достиг своей цели). В прекрасной фразе Ключевского, которую мы взяли эпиграфом, замените слово "князья" на любое другое, обозначающее деятеля ("...все московские... <поэты и их издатели, чиновники и оппозиционеры, борцы за права человека, оригиналы и нарушители общественного спокойствия... > как две капли воды похожи друг на друга, так что наблюдатель иногда затрудняется решить, кто из них Иван и кто Василий"), - и она, изменив свой предмет, сохранит истинность.