Постановка "Хованщины" - центральный пункт в проектах нового худрука Баварской оперы Кента Нагано, известного любителя неординарного репертуара. Это название нельзя, конечно, назвать совсем уж раритетом, но все-таки из четверки русских опер, наиболее утвердившихся в западном репертуаре - "Онегин", "Пиковая дама", "Борис Годунов" и "Хованщина" - последняя является самой сложной и непонятной махиной. Одно немецкое слово чего стоит - "Chowanschtschina".

Надо сказать, что примерно такой же сложной и непонятной она является и для отечественного зрителя. Мусоргский оставил нам на редкость загадочное, запутанное и неоднозначное сочинение, в котором практически нет плохих и хороших героев, добро и зло перемешаны, а русская история выглядит как абсолютно бесперспективный клубок противоречий. Но у нас постановки рассчитаны на то, что родную историю со всеми ее расколами и стрельцами дети проходили в школе, и понять из этих постановок, как правило, ничего не возможно.

В этом отношении баварцам повезло больше, потому что Дмитрий Черняков, для которого этот дебют на одной из самых важных европейских сцен является второй работой на западе (после прошлогоднего "Бориса Годунова" в берлинской Staatsoper - международную карьеру положено начинать с родного репертуара), взялся для них распутать клубок русской истории и все расставить по полочкам. Причем - в буквальном смысле этого слова.

Постановка, в которой Черняков, как обычно, отвечает практически за все, кроме света (за него отвечает его постоянный напарник Глеб Фильштинский), отличается необыкновенной наглядностью. Одновременно на сцену втиснуто несколько неприютных пространств-бункеров, под которыми для верности высвечиваются надписи - кто есть кто. Параллельные события, разворачивающиеся в них, позволяют понять скрытые смыслы происходящего.

Всем в этих бункерах как-то тесно - и жалкой серенькой кучке народа, и шкафообразным спецназовцам-стрельцам, и высокопоставленным заговорщикам, ссорящимся в кабинете князя Голицына, и испуганным полуголым бабам всех возрастов, пытающихся развлечь чуящего смерть князя Ивана Хованского каким-то запредельным хороводом (это одна из самых надрывных сцен спектакля вытеснила более привычную, в которой публику развлекают обычно элегантными танцами в исполнении профессиональных балетных танцоров).

В общем, всем приходится тесниться, потому что режиссер ввел в спектакль двух ничего не поющих, но много о чем говорящих своим молчанием персонажей, и у обоих - по собственному бункеру на самом верху. Это и есть "верхи" - царь Петр и царевна Софья. И по мере нарастания свар и стычек всех со всеми, происходящих у "низов", мы видим, как подрастает царь, как дрожащий Петя в коротких штанишках перестает дрожать, слезает со стула, крепнет, одевается в парадное и, наконец, снимает этот никому не нужный цивилизованный наряд и надевает пухлый наряд спецназовца - только не бордового, как у стрельцов, а черного цвета. А не отличимые от него подчиненные в это время арестовывают Софью, вечно ждущую кого-то у окна и успевшую за время спектакля дождаться сначала Голицына (Джон Дазцак), а потом - и Шакловитого (Валерий Алексеев).

Круг замыкаеся. Выясняется, что все решает грубая сила. Ничего не меняется. А если и меняется, то в худшую сторону - все-таки у начальника бордовых спецназовцев Хованского была какая-то индивидуальность в виде шубы и обаяния (этому, впрочем, немало способствовала личность исполнителя - Пааты Бурчуладзе), а у начальника черных спецназовцев и того нет.

Логичный вывод, который вряд ли удивит знатоков черняковского творчества, - смерть гораздо правильнее жизни. Кульминация спектакля - его финал, в котором режиссер обошелся без развевающихся красных тряпок, изображающих горящий вместе с раскольниками скит, или какой другой оперной пиротехники, - просто в зале потихоньку начинают светить все канделябры на ярусах. Но главное - в безграничные глубины баварской сцены отъезжает тесная конструкция бункеров (в которой к тому времени набралось уже порядочно трупов - умирающий Хованский напоследок бросил бомбу в своих баб, стрельцов, вопреки помилованию, расстреляли вместе с женами). Исчезает это тяжелое грязно-бетонное пространство, вместо него - простор и свобода, только нужно снять верхние серые одежды, остаться в светлом и босиком, встать, открыть ладошки, как для медитации, закрыть глаза, как ни тяжело при этом будет аккуратному маэстро Нагано, и спеть хор, который сочинил для своей редакции "Хованщины" Игорь Стравинский (все остальное идет в редакции Дмитрия Шостаковича с купюрами).

В новом спектакле Чернякова можно найти несколько цитат из самого себя, и главная, пожалуй, в финале - из мариинского "Китежа". Но там уход на тот свет является самой важной темой и спектакля, и самой оперы. Что же касается "Хованщины", то здесь дело обстоит не совсем так, в ней много других важных тем, которые, в принципе, могут вызывать сочувствие, - от любовной страсти до веры в Бога и страданий о судьбах отечества. Все это в опере есть, тем она и велика, но режиссер профессионально делает все, чтобы этого не дать заметить зрителям, словно пытается сэкономить их эмоции до финала, а до тех пор ничего святого не показывать. И с этим не всегда удается смириться.

Самой проблематичной оказывается раскольница Марфа, которая поначалу выглядит смесью валькирии с какой-то теткой из райисполкома (в вокальном отношении заслуженная знаменитость Дорис Зоффель в этой партии тоже не очень радует - голосу не хватает плотности и чувствености). И история ее любви к Андрею Хованскому (Клаус Флориан Фогт), и история его страсти к Эмме (Камилла Нилунд) выглядят скорее насмешкой. Шакловитый о судьбах отечества поет полуголый, словно банным полотенцем прикрываясь горностаевой мантией Софьи. Скинхеды, вскинув двоеперстие, мутузят иноверующих. А главная звезда спектакля - Анатолий Кочерга в роли предводителя раскольников Досифея - обретает искренность только в самом конце, когда забывает, наконец, про двоеперстие и скидывает комичный наряд попика в пальто.

С собой на небеса он зовет не раскольников, а просто людей. Но почему нет людей на земле, так и не понятно.

Фото Вильфреда Хёсля

Источник: Сайт "Баварской оперы"