Что такое сегодня гуманитарные науки? Возьмем для примера перечень гуманитарных факультетов МГУ: исторический, филологический, философский, экономический, юридический, факультет журналистики, Институт стран Азии и Африки (включает экономику, историю и филологию), социологический, факультет иностранных языков и регионоведения, Высшая школа перевода, факультет государственного управления, Высшая школа государственного администрирования, факультет искусств, факультет мировой политики, Московская школа экономики, Высшая школа бизнеса, факультет глобальных процессов. Много!

Как видим, кроме традиционно существовавших, появилось множество новых названий. Нисколько не подвергая сомнению эти отрасли знания - вообще никак не высказываясь о них и их полезности, поскольку я здесь некомпетентна (а в моем архаическом мире основой оценочного высказывания всегда считалось знакомство с предметом оценки), я выступаю с предложением последовать примеру других, негуманитарных наук. Там уже давно поняли необходимость более дробной их классификации. Мы говорим о точных науках и естественных, признавая разницу между математикой и, например, биологией.

Возможно, нам тоже пора говорить о социальных науках (экономике, юриспруденции, политологии и т.д.) и гуманитарных в классическом значении термина: философии, филологии, истории. Глухих границ, конечно, и здесь нет, но все же какое-то размежевание необходимо.

Такое, на первый взгляд формальное, действие должно, по-моему, привести к логическому выводу: образовательная стратегия в них тоже, видимо, должна различаться сообразно материалу.

Среди реформаторских кругов нынче модно отрицание необходимости гуманитарного образования: "большие затраты с непредсказуемым результатом". И доводы бывают сногсшибательные: "...Вот я, например, биолог, а кто в итоге лучший политолог, чем я?" Все может быть, судить не берусь. Замечу только, что подготовка биолога, как всем известно, дело несравненно более дорогое, чем любого гуманитария.

Итак, я не берусь судить, нужно ли специальное образование для деятельности в области социальных наук, или, по крайней мере, некоторых из них. Подозреваю, что все же нужно, - но не сужу. Не берусь рассуждать о том, зачем они, эти науки, нужны, какая от них польза государству и обществу, можно ли на них тратить деньги и чего ждать в итоге, - это пусть остается заботой политтехнологов. Я о традиционных гуманитарных науках - истории и филологии. И вот они точно нужны государству и обществу, так как изучают вещи, составляющие фундамент национальной культуры. Я знаю, что другая модная "фишка", как выражается современная молодежь, - с иронической улыбкой, не отменяющей убежденности, цитировать Геббельса: "Когда я слышу слово "культура", я хватаюсь за пистолет". Нехорошо это. Хотелось бы напомнить, чем закончились для человечества подобные телодвижения. Повторение нежелательно, а мы не то что на пороге событий подобного рода, но имеем такую возможность в весьма реальной перспективе.

Со всей убежденностью утверждаю, что филология как наука и гуманитарное (в традиционном значении слова) образование имеют самое прямое отношение к национальной безопасности России.

Процесс глобализации при всех своих достоинствах тем не менее чреват конфликтами и прямыми столкновениями цивилизационного характера. В сущности, он провоцирует на новый передел мира (пусть и в новых формах) и, значит, толкает к большой крови. Единственным способом преодоления этой опасности может быть только поиск гармонического сочетания национальных и общечеловеческих ценностей. Но только на основе понимания культуры и ментальности разных стран и народов возможно воспитание культурной, религиозной и этнической терпимости, от чего в буквальном смысле слова зависит выживание человечества. Для многонациональной и многоконфессиональной России это проблема не только внешнеполитическая, но и внутренняя: проблема сохранения целостности государства.

Основа знания о народе - знание его языка и литературы, поскольку именно классическая литература создает модель национального сознания и вместе с тем влияет на это сознание, обеспечивая в обществе преемственность поколений в отношении к базовым духовно-нравственным ценностям.

Политическая стабильность и социально-экономическая успешность государства в решающей степени зависят от национального единства и нравственно-интеллектуального потенциала его граждан. Для России обеспечение общенационального мира возможно лишь при выработке общероссийского национального гражданского самосознания, основанного на чувстве исторической и культурной, а не этнической общности.

Либеральных экономистов, считающих, что нарастающая нехватка трудовых резервов может быть компенсирована правильной политикой в отношении иммигрантов, нередко обвиняют в том, что они намерены заменить народ. Мне кажется, что образовательная стратегия современного государства уже это делает. Падение качества гуманитарного образования, языковой культуры, нарастающий разрыв с классической традицией, сформировавшей нравственные устои российского общества, - это настоящая угроза целостности и безопасности Российского государства. Российский человек исчезает не оттого, что в его кровь вливается кровь "чужаков". При минимальном знакомстве с русской историей всякий вспомнит, что это далеко не новость. Российский человек исчезает при размывании его культурной идентичности. Модернизация образовательных технологий не должна вести к утрате национальных традиций в образовании. Русский язык и литература, как и история, - основные школьные дисциплины, способствующие социализации новых поколений, формирующий их менталитет.

Между тем борьба с нагрузкой школьников идет за счет резкого сокращения часов и - соответственно - программ по фундаментальным дисциплинам, в частности, по русскому языку и особенно литературе. В то же время эта нагрузка увеличивается за счет искусственно создаваемых предметов. Например, недавно в одном интервью очень влиятельного человека после жалоб на перегрузку школьников появилось предложение ввести предмет "основы семейной жизни" или что-нибудь подобное, предназначенное регулировать отношения между девочками и мальчиками и правильно выстраивать их социальные роли. Помилуйте, а литература-то на что? Она лучше внедрит это в сознание и в сердца, чем дидактическое рассуждения на специальных уроках. Великий знаток того, как воздействовать искусством на человека, Островский не без иронии писал: "Голые тенденции и прописные истины недолго удерживаются в уме: они там не закреплены чувством. <...> Чтобы истины действовали, убеждали, умудряли, - надо, чтоб они прошли через души, через умы высшего сорта, т.е. творческие, художнические. Иметь хорошие мысли может всякий, а владеть умами и сердцами дано только избранным. Это, конечно, досадно, но уж нечего делать".

Вот и о географии говорят: предмет описательный и "несовременный". Да, наверное, описательный. Но неужели наш идеал - такое образование, как в Америке, когда не только поп-звезда при случайно включенном микрофоне спрашивает на весь мир: "А что такое Австралия?", но и президент публично путает Словакию и Словению? О бессмертная госпожа Простакова, оберегающая Митрофанушку от перегрузок!

Все эти как будто разрозненные соображения ведут к одному: среди изучаемых дисциплин есть такие, где накопление знаний, а не "компетенций" невозможно отменить, не обессмыслив сам предмет. История и филология консервативны по самой своей природе (конечно, не в идеологическом, а в первоначальном смысле слова). Они призваны сохранять память нации.

Есть еще одно возражение против литературы как обязательного элемента образования: "У нас нет литературоведения, какое же может быть преподавание литературы?" В этом рассуждении парадоксально соединились два, казалось бы, генетически противоположных представления: советское - о необходимости владеть единственно верной методологией - и суперсовременное представление о том, что в филологии (и, в частности, в литературоведении) важен не литературный факт, не произведение, а язык описания.

Да, с методологией в нашем литературоведении в настоящий момент дела обстоят неважно. Язык науки - производное от методологии. С крушением марксизма у нас произошло примерно то, что у русского дворянства в послепетровскую эпоху: господа простаковы схватились за камзолы и штаны с бантиками. Вместо терпеливой выработки новой методологии, желательно своей, основанной на достаточно богатой традиции (отнюдь не изолированной от европейской) занялись охотой за "модными словами" - и побольше, по принципу "один в семи каретах поеду".

В результате вместо борьбы научных школ (которая всегда существовала, облекаясь в формы, зависимые от общего нравственного климата в стране) - вульгарная борьба тусовок за рынок. Успех зависит от менеджерских качеств участников. В итоге мы наблюдаем немалое число клоунов, "снискавших общественное признание" и полностью независимых от художественной реальности.

Замечу попутно, что такое состояние нашей науки, безусловно, делает непригодным индекс цитируемости как критерий качества научной работы. Ссылка становится товаром и маркером принадлежности к "своим", не имея отношения к достоинствам цитируемого труда (исключение - ссылки на общепризнанных классиков науки, с которыми приходится считаться всем тусовкам).

Однако в утешение своему национальному самолюбию можно сказать, что этот кризис методологии литературоведения переживает не только наше постсоветское общество. Если говорить о постструктуралистской эпохе, то тут развитие филологии стремительно удаляется от идеи первичности литературы и вторичности литературоведения. Художественное произведение все больше становится просто поводом для умственных упражнений в выстраивании все новых и новых языков описания неизвестно чего, сменяющихся по законам "от кутюр", видимо, под влиянием того, что на несколько десятилетий "рынок захватила" Франция. По последним сведениям, эти построения и вовсе уже неприлично связывать с каким-нибудь конкретным явлением искусства, с произведением.

Конечно, нашим студентам не чужда ни погоня за модой (наиболее простодушным, я бы сказала), ни здоровое научное любопытство к новым направлениям. Разумеется, аналитическое описание различных западных научных направлений, "догонять" которые с таким наивным энтузиазмом бросились их учителя, освобожденные от власти единственно верной методологии, полезно, хотя бы потому, что возвратит ныне перемешанные "модные слова" в лоно их методологий. Но вообще-то от неглупых студентов приходилось слышать: раньше требовали в приказном порядке Белинского и соцреализм, а теперь миф и дискурс.

С методологией, видимо, придется подождать, а пока смиренно ограничиться стремлением к сосуществованию разных филологических практик. Думаю, из соображений гигиены это сейчас наилучшая форма бытия литературоведения, которое, конечно же, все-таки есть, если не принимать за него охватившую мир умственную чесотку, перевернувшую с ног на голову нормальное, законное и почтенное положение литературоведения как секундарной литературы, вторичной по отношению к собственно литературе. Прежде всего классической, она ведь тоже "прирастает" - сейчас за счет ХХ века, как прирастают в процессе жизни нации смыслы старой классики.

Как преподаватель я намерена отстаивать приоритет художника перед куратором, произведения перед филологом.

Какие выводы из этих реплик, из этих "заметок на полях" по поводу современных дискуссий о гуманитарном образовании? Очень простые, диктуемые, как мне кажется, здравым смыслом. Фундаментальные гуманитарные науки как объект образовательной деятельности и как предмет преподавания - единственные, способные обеспечить национальную идентичность новых поколений, основанную на объединяющих духовно-нравственных ценностях. И на вопрос, "какой продукт они могут произвести", ответ один: российского гражданина. Продать невозможно, технопарк не создать. С тем и примите.