"Граждане! Не забывайтесь, пожалуйста! Д.А. Пригов. 1940 - 2007" (мемориальная ретроспектива). Выставка работает с 12 мая по 15 июня в Московском музее современного искусства в Ермолаевском переулке.

О ретроспективе мечтает всякий художник. В случае Дмитрия Александровича Пригова, однако, что-то не вяжется с этим обобщающим способом представления сделанных в разное время работ. То ли оттого, что ретроспектива происходит незаслуженно и необратимо поздно, то ли по той причине, что выставленные объекты - книжечки стихов, рисунки, наброски виртуальных инсталляций, коллажи - остаются осколками творчества, построенного вокруг проживаемой жизни - так, как одному Дмитрию Александровичу удавалось включить ее в социальный контекст. Конечно, сподвижников и единомышленников у этого человека было немало. Но была и совершенно неповторимая интонация - телесная, голосовая, - которая словно одухотворяла весь тот массив высказываний, литературных и изобразительных, какими Дмитрий Александрович заполнил нашу жизнь.

Формально о нем можно говорить как о художнике перформанса. В самом деле, чем иным была его удивительная декламация стихов, нередко сопровождавшаяся аккомпанементом ударных инструментов, как не разновидностью перформанса? Ведь Дмитрий Александрович не только интонировал свою речь, но и пел в самом буквальном смысле этого слова. Не случайно на выставке представлен фрагмент записи оперы, исполнявшейся в клубе "Дом". Два слова о записях. Вроде бы они есть на каждом этаже музея и везде звучит голос Пригова, но почему-то больше доверяешь памяти. Наверное, о Пригове, о воздействии Пригова лучше других говорят фрагменты из архива художника Вадима Захарова: на одной из пленок запечатлены зрители и их реакции, и по этим последним можно восстановить, пусть приблизительно, тот эффект, который Дмитрий Александрович производил на разные аудитории. Интуиция Захарова предельно верна: Пригов не существовал отдельно от тех, к кому он не уставал обращаться. И даже если та аудитория состояла из "подготовленных" лиц, необходимо представить себе аудиторию куда более широкую, потенциально безграничную, из которой и внутри которой вырастал голос Пригова - он и был выразителем этого анонимного сообщества.

В высказываниях Дмитрия Александровича, наряду с иронией и юмором, сквозила, смею сказать, доброта. Он не противопоставлял себя своей аудитории. Наиболее явным подтверждением этого является, пожалуй, известная публичная акция 1986 года, от которой он же пострадал. Я расцениваю расклеенные им по всему городу обращения к гражданам - шутливые по форме, серьезные по содержанию - как проявление того "публичного искусства", которое широко выходит на авансцену в наши дни. Публичный, а вернее - народный, общедоступный, коммунальный художник, каким и был Дмитрий Александрович Пригов, озабочен не своей персоной, а действенностью той связи, которая и создает этот статус. Не провокация, но приглашение к участию - вот что отличает подлинно "народного" художника. При этом ставки могут быть высоки. Так и с Дмитрием Александровичем - несанкционированное обращение к гражданам сочли формой помешательства, и художника незамедлительно поместили в психбольницу. Впрочем, в 86-м инерция медикаментозной борьбы с инакомыслием была еще сильна...

Несмотря на принципиальный интерес к стихии (к социальным "элементам"), Дмитрий Александрович был художник-формалист. Достаточно присмотреться к его "Бестиарию" или другим, менее броским, композициям, выполненным, как правило, тонкой шариковой ручкой и тонированным акварелью. Сделанность казалась ему важным критерием в том числе и современного искусства. В этом есть, конечно, парадокс. Черпая энергию в бесформенном, Пригов не переставал трудиться над его оформлением, а потому браковал свои стихи, превращал их в мусор. Но, словно освобождаясь от такого приговора, несостоявшиеся стихи становились концептуальным объектом, будь то содержимое какой-нибудь жестяной банки (а их - целая коллекция) или просто очередной скрепленный степлером "гробик отринутых стихов".

Что выставка показывает и не может показать - это непрерывность линии, того движения руки, которое свидетельствует о настоящей "графомании". Я настаиваю на этимологии этого слова, на том, что определяется как "бесполезное сочинительство", то есть выступает подлинной страстью, и для чего конечный результат необходимым образом случаен. "Графомания" Пригова заключалась в таком безостановочном движении руки, из которого попеременно возникали то стихи (особенно показательна в этом отношении визуальная поэзия), то рисунки, то наброски инсталляций, то какие-нибудь маргиналии в виде монстров-загогулин, которые Дмитрий Александрович охотно раздавал. Но графомания - это и род принуждения. И поэтому можно говорить о том, что водило рукой художника, что давило своей массой на фантазию, заставляя ее принимать те или иные воплощения. Образный строй Пригова заслуживает самостоятельного рассмотрения: это и знаменитый герой-милиционер, давший жизнь одноименному перформансу, и испускающее кровавую слезу недремлющее око, и разнообразные чудовища, и, наконец, главный персонаж: поэт, художник, проповедник - все в одном лице, - сам "Дмитрий Алексаныч Пригов".

Тематическим эквивалентом этой страсти становились создаваемые Приговым реестры - они отливались как в серийные по типу сочинения ("Азбуки", "Предуведомления" и др.), так и в пространные поименные перечни внутри самих этих форм ("Умерли все..."). Дмитрий Александрович был известен своим трудолюбием. Но и это последнее - всего лишь попытка придать страсти узаконенный характер: его рука не могла не совершать своих перманентных движений. В этом смысле он был тонким инструментом, улавливающим гул и флуктуации самой среды, - выходившие из-под его пера творения напоминают род графической записи, отображающей (но и проясняющей) состояние погруженных в социальное варево умов. Я не берусь сказать в одной фразе, чем концептуальное усилие Пригова отличается от того, что делали другие художники этого же направления, но, по-видимому, Дмитрий Александрович был настолько восприимчив и открыт, что продолжал исследовать токи, посылаемые изменившейся средой - отсюда, в частности, его интерес к жанровой оболочке документального кино как способа "правдивого" изображения советского прошлого, а также самые последние записи, которые можно было бы назвать мультимедийными. К сожалению, и то и другое, как и увлечение Пригова тем, что он называл для себя новой антропологией (в том числе и современного искусства), остается за рамками обсуждаемого экспозиционного проекта.

Напоследок хочу снова вернуться к тому, что было замечено в самом начале. Каков статус ретроспективы в случае Д.А. Пригова? Что за роль отведена всем показанным на ней артефактам, если воспользоваться словом из его же словаря? Один из посетителей выставки оставил недоуменный отзыв в Интернете, кажется на сайте журнала "Афиша": дескать, целых четыре этажа заполнены чем-то, и какая же ценность в этих объектах? Хочу предостеречь себя и других против желания начать полемизировать или что-то разъяснять. Если разобраться, в этих вещах нет ничего ценного с точки зрения их вписанности в музейное пространство. Их ценность в другом. Это те неприметные фрагменты нашей жизни, которые, как уже было сказано, Дмитрий Александрович умел улавливать и оформлять. Он не был художником в традиционном понимании, несмотря на присущую ему мастеровитость и сделанность подавляющего большинства его работ. Скорее, Дмитрий Александрович всегда говорил от имени тех, кто не располагает для этого ни необходимыми поэтическими навыками, ни даже просто внятным языком. И в этой преобразованной поэтом речи - полной заговариваний и повторов, как и откровенной нелепицы, сквозь которую проглядывал абсурд самого существования, как в прежние годы, так и теперь, - в этой речи с вкраплениями глоссолалии, только составленной из бессмысленных пропагандистских штампов, угадывалось не неповоротливое "социальное тело", а скорее общность, искавшая своего выражения тогда и продолжающая искать его сегодня. Разве это в принципе доступно обозрению?

Дмитрий Александрович приводил в действие наше социальное воображаемое, вот почему его объекты, так же как и кабаковские, зависают на грани бытия и небытия. Своим другим - невидимым - концом они всегда указывают в сторону тех, кого мы должны опознать и защитить, заняв определенную позицию. И я все больше склоняюсь к тому, что вкупе с откровенной социально-политической критикой, прозвучавшей в его последних стихах, Пригов учил заступаться за слабых, за тех, для кого адекватных форм представительства в нашем обществе не существует. Сегодня, на фоне небывалой коммерциализации современного российского искусства, этот голос почти одинок. Остается надеяться на то, что появятся столь же яркие и бесстрашные художники, для которых этический посыл станет в творчестве определяющим. Как говорил, улыбаясь, на прощание Дмитрий Александрович (пусть это прозвучит предписанием), - "Живите не по лжи".

Иллюстрации:

1. Д.А.Пригов "Этот мальчик был болен";

2. Д.А.Пригов "Малевич" (из цикла "Русская живопись").

Источники:сайт Московского музея современного искусства, Gif.Ru.