В "иностранном" отделе современного большого книжного магазина обрушивается классика: Шелли рядом с Шелдоном и Байрон - со Стайроном. Изобилие литературной старины напоминает издательскую истерию. Говорят, с некоторого времени престижно иметь библиотеку и для нее нанимают профессионалов. Но вот почему Данте вообще хорошо ставить на полку?

Не меньше почти безразличного соседства современной поп-литературы и литературной старины наблюдателя шокирует общий стиль изданий. Словно издатели не видят исторической разницы между современным любовным романом и "Принцессой Клевской" г-жи де Лафайет. Или хотят разницу скрыть, замаскировать одно под другое: эксперимент по издательскому эгалитаризму.

Переплеты "новой классики" либо "мясные", словно бы жирные, либо шероховатые (траурный креп с золотым тиснением): вместо "Незабвенному и навсегда любимому" - имя автора. Это могильные плиты. Внушительность входит в представление о великолепии. Книги толсты, иногда велики и по формату. Современная издательская гигантомания стилизована: подобные книги выходили в начале XX века, во второй половине 20-х - в 30-е, в более скромном варианте - в 1956-1961 годах.

Бывают "послереволюционные" периоды, когда необходимо массовое усмирение прошлого. Новые издания нужны для того, чтобы иметь собственные. Переиздать классику - значит присвоить литературу, приписать ее себе. Она с этих пор - наша.

"Мясная" обложка на брезгливом Шелли или траурная на беспокойном иронисте Свифте кажутся противоречием. Современная "мясная" обложка - знак новой принадлежности, обладания. Переплеты берут в плен, замыкают авторов с репутацией "сердитых" - разрушителей, парадоксалистов. Их индивидуальность обезврежена похожими обложками, воплощающими новобуржуазное представление о красоте. Любой новик очарован яркими, режущими глаз красками и большими размерами. Размеры выражают уверенность в торжестве. Внутри этих представлений мифоборцам Мильтону или Сервантесу неуютно. Сменив одежду, они стали "своими", новыми русскими буржуа.

Буржуа традиционно жаден до обладания: "мне, мне!" - скрюченные пальцы Луи де Фюнеса в "Скупом". Сейчас вокруг нас идет малозамечаемая борьба. Но не за потребителя и рынок сбыта, что само собой, а за - обладание. Книгами, зданиями, картинами, вообще "прекрасным", в идеале - "вечным", но подойдет и просто "культурное". "Культурное" сопротивляется. Но оно обречено.

У меня есть архитектурная параллель издательской практике.

Новослободская улица, от одноименного метро до теперешней Савеловской, - родные, хорошо известные с детства места. Лет пять назад я был поражен, не обнаружив здесь целого квартала. Он выступал из общего ряда к проезжей части, образуя угол и сужая тротуар. Сбоку выступающая часть стены до половины рябила в стиле модерн серой плиткой, а выше, на гладкой стене и в просторной неглубокой нише, было выбито: "МЯСО РЫБА ХЛЕБЪ" (буквы "ять" у меня в компьютере нет). По местной, очень льстящей жителям легенде, на фоне этой стены с надписью будто бы приезжали снимать фильмы с дореволюционным колоритом.

Конечно, квартал был снесен раньше, чем я заметил, еще лет на пять. На его месте - казавшееся пустым, просматривающееся пространство со стеклянными павильонами-магазинами. От их полупрозрачности, от того, что они сквозят (через них видно) и отсвечивают, они не занимают пространство, а будто бы только приземлились на нем. Конечно, это хитрость. Кроме того, они выстроены не тесно, между ними вдоволь места, словно осталось от прежних домов.

И это вместо угрюмого, окруженного толстыми, в пепельных тонах стенами района, который мы звали "Курной", иначе (будто бы по имени купца) - Курниково и боялись его (района, тени купца). В моих воспоминаниях он не бывал освещен солнцем. Попадали в него через темные арки, соединявшие со светлым миром. Там водилась особенная, не похожая ни на какую "шпана"... Конечно, это борьба за пространство. Или же его освоение, подчинение, еще - приобретение.

Темное, индивидуальное, капризное "местное" пространство (опасное) становится частью пространства нового: общего, хорошо контролируемого. Управляемое пространство. "Шпаны" больше нет, ее даже невозможно представить: группки взъерошенных праздных юнцов в перекошенной с форсом одежде. Неизвестно, откуда они берутся. Что такое "шпана"? Это праздность, закрытость (никто не знает, о чем они думают) и своеволие. Их потомки просят у метро "на хлебушек" (я не даю).

Публицисты, переживающие разрушение большевиками храмов, должны знать, что за 70 лет советской власти прежняя Москва не была так разрушена, как за десятилетие демократии: споро, слаженно и без сопротивления. Никакому современному представителю властей не зашивали в живот зерно (большевикам зашивали). Камни, которые отнимают, можно зашивать тоже.

Возбужденный обнаруженной в пространстве дырой, я прошелся до площади Борьбы. Там два рядом стоящих дома с грязной лепниной подъездов и декоративных балконов, с пилястрами, ложными фронтонами и угловыми "фонарями". В одном жил мой одноклассник, дом #15, в другом, тринадцатом, жил я. По преданию, принадлежали они то ли баронессе, то ли балерине, сбежавшей после революции (или они обе сбежали). На моей памяти у домов вид неприбранности, обтерханности, как у вещей, на которые не обращают внимания и не придают им значения. Но это значит и то, что их оставили в покое. Грязно-желтый цвет домов казался сохранившимся с их постройки. Конечно, на самом деле их потом еще красили, но это было тоже давно. С обратной стороны домов - "черные" лестницы. Они нас завораживали. Темно, сыро и пахло кошками. "Черный" ход с лестницами то открывали, то опять заколачивали, и тогда кто-то выламывал в трухлявых дверях рваные лазы.

Я нашел дома свежепокрашенными в ядовито-розовый цвет порошкового киселя. Вероятно, цвет регулярно возобновляется. Квартиры распродали, новые обитатели переоформили дома по своему подобию. Архитектура - идеологичнейшее из искусств (в этом с ней поспорит только книгоиздание). Она выражает обладание пространством, которому придается некоторый вид. Правда, фасад, кроме цвета, почти ничего не поменял, если не считать черных, смоляных бронированных дверей с блестящими панелями кодов.

С оборотной стороны дом а снизу доверху, как ласточкиными гнездами, покрыты застекленными балконами. Они полностью скрывают дом под собой. Новое покрытие создает иллюзию прозрачности. Стекла отсвечивают, сверкают. Балконы противоречат дому, который облепили, толпятся и толкаются. Временны и готовы взлететь.

А отремонтированные двери "черных" лестниц убраны красным модным кирпичом. К ним ведут толстые ступени с высокими парапетами. В мое время "черный" ход выводил на землю. Теперь входы стали "красными". Это ли не фигуры обладания? Понятно, что и бронированные двери, и балконы вызваны практической и очень примитивной необходимостью. Как выбор обложки для книги диктуется тем, что имеется у типографии или что дешевле. Вот бы удивились жильцы или издатели, если б им приписали философические или социологические мысли. Но сам собой создается некоторый образ вещей или места, которое они занимают. На них я смотрю. У меня возникает ощущение агрессии: яркие обложки, жадно обнимающие произведения, разноцветные балконы, которые расползаются по дому или вгрызаются в него. Его покрывают (еще и в другом значении этого прекрасного слова).

В приобретении старого дома или квартиры в нем есть преимущество перед постройкой нового, хотя бы и на его месте. Есть ни с чем не сравнимое наслаждение обладанием прежней, давней, "чужой" собственностью. Только нужно как-то отметить это "свое" обладание - цветной обложкой или красными ступенями. Мне грезится фантастический сюжет: взбунтовавшийся дом, отряхивающий балконы со стен своих, как собака - блох.