Мы вышли в город выпить кофе. Сели на Ратушной в новом кафе с непроизносимым названием (на месте Пышечной, для тех, кто в теме). Эспрессо оставил желать лучшего. Спасибо ему за это желание. Вверх по площади невозможно медленно ехал велосипедист на каком-то архаизированно-улучшенно навороченном велосипеде. То ли подводные крылья, то ли пилорамы. Сидел он в седле легко, как клещ, избоченясь, лишь одной управляя рулем.

В кафе напротив вывалила группа с одного взгляда идентифицируемых русских туристов. Господи, когда они перестанут одеваться в сочетание такого розового с таким голубеньким?! По площади нарезает круги, сужающиеся к местонахождению банкомата, о. Барков в полном облачении отступника в константинопольскую ересь. О. Барков являет собой собственную тень, правда стыдливо прикрывающую самые существенные теневые свойства рясой и подрясником. О. Барков, по слухам, весьма нетрадиционно толкует Библию. Например, он утверждает, что люди построили Вавилонскую башню, но Бог этого не потерпел и ее разрушил, отчего произошли цыгане, жиды и обезьяны. Частенько подобные богословские диспуты заканчиваются побоями святого отца несогласными с ним в вопросах о Филиокве оппонентами. Мимо проводят скотчтерьера, подметающего бородой мостовую, точь-в-точь о. Барков, только вдобавок еще украшенный рогами поверх скуфейки. А ведь я его еще юным студентом помню, не терьера, а Баркова, конечно. Сколько же я живу?

Тут я понимаю, что, пожалуй, больше никогда не пойду в кино. (Ну разве что разок на Бекмакбетова, чтобы увеличить ему откат с проката.) Зачем мне в кино, когда здесь водят попа рогатого на поводке, проходит дама в такой умопомрачительной шляпке - просто Альциона какая-то, на горке Пирогова жонглируют мячиками, а потом подваливают огнеглотатели и огнеплеватели, крупный книгопродавец Розенфельд, завидев вас на противоположной стороне площади, запоет, подобно пожарной сирене, и заманит к своим разорительным полкам. Липы пахнут для меня по второму кругу. Реку-мать отразили в еще одном сложноустроенном зеркале.

Зачем мне в кино? Я в романе-театре-кино. Текст не хуже Кустурицы или Иоселиани (да, я их люблю, потому на них и похоже, а вы на что проецируете свои места обитания?). Вот пряничный город, увенчанный епископской тиарой ровнехонько наполовину разрушенного аббатства. Шестиколонный псевдопортик. Фонтан, покосившаяся набок аптека, улица Рюйтли, еще два античных псевдопортика почти лицом к лицу друг с другом. Лабиринты моей памяти, "Высокий замок", Мнемозина. "Дядя Миша", переговорный пункт, Ботсад.

Я не очень понимаю, зачем люди набиваются в огромные мегаполисы, как в метро в час пик. Неудобно, дорого, грязно, дышать нечем. Ответ друзей-интеллектуалов обычно: "А культура? Музеи-галереи, выставки, театры, клубы и стадионы". Раньше я, житель глубочайшей провинции, просто-таки задворков Европы, отвечала вопросом: "Ну и когда ты последний раз был в опере? Ага. А я за три последних года побывала в Метраполитен-опера на "Милосердии Тита" и "Тоске" (фантастика - сценография тридцатилетней давности), в чикагской Лирической опере на "Гибели богов" (Вальтруд Майер не приехала), в лондонском Колизеуме на "Прекрасной Елене", в лондонском же Барбикане на "Соломоне" Генделя, пару раз в Альберт-холле на симфонических концертах, в Таллине на геликоновских "Милосердии Тита" и "Катерине Измайловой" в программе Фестиваля св. Бригитты, в Берлине на "Летучем Голландце", "Силе судьбы" с Нормой Фантини, опять же "Милосердии Тита" с Элиной Гаранчи, из Филармонии берлинской просто не вылезала, пока она не сгорела, джазовые клубы и фестивали просто не считаю... Ну и так далее". Перечислять музеи-галереи тоже не буду даже и начинать. Замечу, что я не журналист, которого командирует издательство, я езжу не специально на представления. Езжу много, да. А почему? Потому что живу в маленьком месте. И что это за маленькое место!

Дорпат, он же Дерпт, он же Юрьев, он же Тарту, что ни говори, лучший город на Земле. А "Гениалисты" - лучшее место в Дорпате. "Гениалисты" - это клуб, недавно открытый и вскоре закрываемый. Он располагался до последнего времени в старом "восемнадцативековом" здании c лучшей барочной дверью в городе (вот вы знаете, какая в вашем городе самая лучшая, она же, впрочем, и единственная, барочная дверь?) И в это помещение вскоре по уже замшелому от старости решению мэрии переместится Музей игрушки. Клуб "Гениалистов" просуществовал каких-то неполных два года, но это уникальный феномен. Уникальный до легендарности, как первые джазовые клубы Чикаго и Нью-Йорка. Владельцы - компания интеллектуалов и фриков, полумузыкантов, полуполитиков, полукнигочеев. Программа самая разносольная: от индийцев с рагами или палестинского прогрессивного этнического джаза, европейского уровня рок-гитаристов и американских барабанщиков, полусамодеятельных разномастных групп и начинающих или маститых диджеев, показа кино в каких-то немыслимых рамах на обшарпанных стенах под живую музыку до танцев жонглеров с огнем и фестивалей виджеев. Еще они выпускают клубную культурологическую принципиально настенную газету. Многотиражная стенгазета - дацзыбао. В мини-баре стоит кожаный диван и наливают всего понемногу в картонные стаканчики. Висит гитара, сделанная топором каким-то местным умельцем. Курить выходят во двор, где многие, заплатив полтинник за вход, так и остаются трендеть на скамейке или травке всю ночь.

Очень-очень эстонское место. Сельский клуб с гофрированной жестью печкой в углу, со скамьями-подмостками и джутовыми мешками для лежания и сидения. И в то же время - бар "У конца Вселенной". Мирча-Чарли от бр. Стругацких. Здесь тусуются почти все иностранные студенты Тарту, наши семиотики включительно. Английский - лингва франка. Шведы с грузинами беседуют по душам с эстонцами, тщательно стараясь соразмерять скорости речепорождения друг с другом.

Имя "Гениалисты" придумал для своего поп-пфунк-ансамбля один из основателей клуба. Как припомнилось, это из "Звездных дневников Йона Тихого", 21-е путешествие. Как-то беседуя с владельцами-основателями, заговорили про "Швейка", эстонцы недоумевали, неужели русским тоже нравится. Очень удивились, узнав, что Гашек отчасти свой "экспириенс" вывез из России и что вообще вся эта проблематика противоречий между славянским и немецким контурами может быть понятна только пребывающему в пограничном культурном пространстве. Выяснилось, что "Солярис" они почитали за произведение русского автора, но потом все же один из "гениалистов" вспомнил и "Звездные дневники". Еще есть что-то в витающем под черепичной крышей, повторяющей форму тростниковой, духе от соседей-финнов, в варианте Каурисмяки.

Когда приходить в этот клуб, неизвестно. Можно прийти к объявленному началу и промаяться под магнитофонный саунд часа два, а потом ничего из объявленного ранее не услышать. А можно, зайдя перекусить перед концертом в итальянскую пиццерию Dolce Vita в расчете на то, что все равно вовремя не начнут, и попасть на последний запил. Но совсем ничего не услышать или не увидеть - невозможно. На живописно ободранные стены проецируются закольцованные мультики и прочая светомузыка. Забредший на огонек джанки, местный школьник, вырезающий деревянные трубки для курения шмали и мечтающий сделать стол с шахматной доской и продать через интернет, начинает стучать на барабанах в пару к диджею, к ним присоединяется еще один случайным ветром занесенный в город раста-фрик, француз Жан-Пьер.

Жан-Пьер перебросил через запертые ворота свой красный сидорчик, а затем перебросился сам. Подошедшему с инвективой одному из владельцев клуба Жан-Пьер затараторил по-английски, что он пришел за красным сидорчиком, а вчера он заплатил 50 крон и got shit! Они так долго препирались на очень неспешном эстонском английском и весьма поспешно английском французском, пока уже не смогли продолжать прения по причине всеобщего и собственного пароксизма смеха. Я загибалась от хохота на низенькой скамеечке. Отряхнув с себя руки владельца, Жан-Пьер бухнулся на задницу, скрестив ноги, в полуметре от моих сандалий и стал копаться в своей раста-раста шевелюре, отдельные дреды которой доставали до самой земли, когда он встряхивал головой, чтобы посмотреть, хитро изогнувшись, на аудиторию. Подмигнув, он заявил: "You know, I am a liar", что неизбежно потянуло его на пропевание:

You know that it would be untrue

You know that I would be a liar

If I was to say to you

Girl, we couldn't get much higher

Come on baby, light my fire

Come on baby, light my fire

Try to set the night on fire

"Посмотри, - сказал он, - посмотри, вот у меня тут есть длинные, на них такие бусины. Найди самую длинную, там желтая длинная бусина". Я честно попыталась соответствовать и не без труда обнаружила искомую меченую прядь. Из этого дреда, из-под бусины, он извлек толстую иглу. Подтащив поближе красный сидор и покопавшись в нем с нетрезвой основательностью, он достал леску и кожаный ремень с отваливающейся бляшкой. Через пять минут манипуляций индийского странствующего фокусника стало понятно, что он пытается вдеть леску в иголку. Это было абсолютно невероятно. Дреды падали ему на глаза, руки не слушались, периодически гас свет над дверью, поставленный на реле, и тогда ему с громким воплем отчаянья "Shit!" приходилось взмахивать всей гривой, чтобы на движение среагировал датчик. "Мне кажется, - сказала я, - it is easier for a camel to go through the eye of this needle".

Тут подтянулись его "сотоварищи", немец и пара аутентичных англофонов. Немец причем уже по пути через бар успел обзавестись сепаратной банкой пива. На что ему его спутники стали пенять: "You are not social!"

"Дорогой Михаил Сергеевич, - воззвала я мысленно, - спасибо тебе за нашу счастливую зрелость! За то, что на моей родной маленькой, но очень гордой эстонской земле я могу теперь услышать эти слова-упреки: "You are not social!" Be ye fucking social, gays! Just be ye fucking social". Собственно, что еще нужно для счастливого общежития?

Желая поддержать градус коммуникативной этики на достойной высоте, я взялась помочь в протыкании игольного ушка. И что вы думаете! Ушко двоилось и троилось перед моими подслеповатыми глазками, но я нашла способ: недрогнувшей рукой я всадила конец лески в плоско прижатый к пальцу глазок, и все - дальше дело скользкое.

Жан-Пьер благодарил меня подметанием двора хайром и немедленно приступил к починке ремня (в сидорчике у него обнаружился даже наперсток! - мы немедленно обсудили с немцем, что в немецком языке все слова так подробны, что часто содержат не только описание предмета, но и инструкцию по употреблению), прервавшись лишь разок для того, чтобы проорать из божественной Пиаф: "Non, je ne regrette rien!"

Потом он попытался, зашивая ремень, одновременно оставшейся по-обезьяньи ловкой, но человечески нетвердой рукой прикурить сигарету и открыть банку с пивом. Сигарету уронил себе под задницу, пиво так и не открыл и сломал иглу. "It is a theater",- сказала я плюхнувшемуся рядом со мной немцу. "No, it's life!"- горячо возразил мне он. "Jeanne-Pierre live!" - заключила я. И тут Жан-Пьер задымился. Дым исходил прямо из скрещенного межножья. Я вежливо и смущенно попыталась обратить внимание компании на это пожароопасное самовозгорание, но тщетно. Пока не завопил самовозгоревшийся. А завопил он так: "My ass! My ass! My ass is on fire!" - закольцевав тем самым свой вступительный оммаж Моррисону.

Между тем с другого конца двора раздалось стройное этнически аутентичное пение по-эстонски. Вступал один голос, остальные четко и правильно, как на певческом празднике, подхватывали. Кое-кто утверждает, что слыхивал он здесь и "Черного ворона".

Еще мы побеседовали с фантастически красивым мальчиком, полувладельцем клуба. Он являет собой совершенный образец финно-угорского типа: высокие скулы и раскосые, по-рысьи, ярко-серые глаза на европейском, еще по-детски округлом лице. Рядом на скамеечке весь вечер просидел карлик - актер театра "Ванемуйне", неспешно беседуя за жизнь с каким-то русским парнишкой. Видели танцующую девчушку, влитую в свой имидж, от тапочек до шевелюры. И еще девушку-андроида, она здесь завсегдатай. Потанцевали. И пошли себе по пряничным пустынным улицам, освещенным стилизованными под газовые фонарями под все заметнее светлеющим небом.

При повороте на Главную улицу нас окликнул молодой человек в шортах, с рунами и образками на груди. Его золотые кудри чуть не шевелились в свете фонарей как у Огненного Ангела. Ангел сказал: "Офигеть, какие колготки! То есть гольфы! - глядя на мои пограничные столбы. - Они меня возбуждают". "Вот она, награда за смелость", - промелькнуло у меня. Дальнейшее сказанное звучало примерно так: "Я создал мир. Завтра у меня день рождения. Откроются все каналы и чакры, светила сойдутся в единственно возможной констелляции. На 9 июля намечен запуск Большого адронного коллайдера (последнее слово мой спутник подхватил хором). Будет конец света. И только один человек может спасти мир!" Тут он повернулся ко мне в профиль и пригладил золотые кудри. Часы на Ратуше отбили три ночи. Занималась заря.

Мой друг сказал, что новую Эстонию создали фрики. Март Лаар и Тынис Лукас со своей крезанутой тусовкой - фрики из дорпатской "Научки" 80-х, замутили все это государство, и теперь мы имеем то, что имеем. "Если у нас государство фриков, - сказала я, - то где мой легальный легалайз?"

Давеча пошли мы в "Гениалистов" незнамо на что, а попали на концерт Vennaskond'а, анонсированного каким-то новым невоспроизводимым и, возможно, несовместимым с человеческим разумом именем. Культовая панк-группа всея эстонского народа. Все же странное место, иногда набиваются сюда так, что танцевать приходится на одной ноге. На этот раз в зале восемь с половиной человек, еще с пяток владельцев и завсегдатаев бара и двора, вроде уже упомянутого карлика, актера Ванемуйне. Из этих восьми четверо случайных пьяных финнов или шведов, которым хоть Vennaskond, хоть Боб Марли, хоть "Катюша", вшистко едно. Помещение сельского клуба все то же. Печка на месте. Потолки такие низкие, что даже невысокая сцена сделала из умеренного роста музыкантов великанов под самую матицу. Мы пришли практически к началу в полночь и сидели покуривали во дворе, когда внутри ударили палочками о палочки. "Херовенько как-то поют," - меланхолично заметила я. "Ну пойдем посмотрим", - рассудительно ответил мой спутник.

Пошли посмотрели. И полно и плотно воткнулась в настоящую харизму. Стадионного масштаба драйв пришелся на восемь человек и крохотный зальчик с гофрированной печкой и джутовыми мешками. Тыну Трубецкой поет херово. Этого у него не отнимешь, и это факт, который слышен со двора, поскольку кое-какие звуковые обертона просто застревают в стенах. Это факт, который слышен в записях, особенно выровненных МП3. Но перед сценой в центре звуковой воронки этот факт становится просто несущественным, отменяется. Совершенно равнодушный, с каменной физиономией под гитлеровской челочкой, слегка ковыряющий как бы от скуки основание подставки под микрофон носком ботинка в инструментальных паузах. "Чем он их держит?" - подумала я. Между тем, ансамбль наяривал с какой-то фанатически истовой преданностью в спину вокалиста. Потом я поняла: он считает, вернее, лучше сказать, он отдает себе отчет, отвечает за всю эту музыку, all that jazz. Он, как ни странно это сказать про панк-музыканта, композитор, настоящий композитор. Плюс концептуальный поэт, кстати. Профессионал, отдрючивший свою группу до такой степени, что они в слаженности не уступают "Виртуозам" Спивакова, хотя в эффектах и аффектах сильно с ними разнятся. Причем этот эффект воспроизводим всякий раз один в один для тех, кто встанет перед сценой, будь то сто тысяч или восемь человек. Каждая композиция предполагает точный авторский расчет. Потому бас-гитара дает такой жестко-мохнатый звук, барабанные палочки трещат и отжигают с нечеловеческой скоростью, а скрипка рвется и мечется в невместном ей звуковом полоне - нельзя ей здесь, но вот попала.

Я впервые, собственно, поняла, что такое панк. Patch-work, мелко и крупно нарезанный мусор опознаваемых музыкальных традиций, при этом уложенный в схему развития объединяющей идеи - концепции и сюжета. Его можно читать, хотя иногда приходится это делать очень-очень быстро. Все комфортно опознаваемые контуры вздыблены, взрыты против шерсти, как наждаком, торчат заусенцами. Замедляются и разгоняются противно оригинальной размерности. Французский шансонный вальсок взрывается пулеметной очередью из голливудского боевика, усиленной по объему в разы, а потом разражается грязными и рваными в клочья гитарными запилами эстонской хуторской плясовой. Которая как-то умудряется содержать в себе опознаваемые метрические и ритмические змейки вальса. Пародия в своем классическом романтическом определении. Она же гегелевская триада, однако не сыто-синтетично благостная, а дразнящая раздвоенным языком. Гидрой языков.

Пародия как есть. И продуктивность ее именно в создании зазоров, вот в этом - против шерсти, когда каждый волосок дыбом, являющий пустоту вокруг себя. Музыка может с этим работать по многочисленным параметрам. Измени высоту тона в притертой к ушам композиции звуков, измени скорость, измени голос, смени аудиторию. Разумеется, пародия срабатывает только для того, кто различит исходники. Панк многие просто не читают, а между тем в авторизованном оригинале, к каковым, несомненно, относится Тыну Трубецкой, он весьма и весьма читабелен. Я различала, пытаясь даже менять модусы движения под быструю смену традиций. Оделась я очень удачно. Светло-оливковая двойная индийская юбка до пят, поверх индийское мусульманское сари, темно-оливковое с черными узорами, а на ногах тапочки ниндзя с раздвоенным носком. Понятное дело, что играли они для меня, так их слушала я практически в одиночку.

Музыка, та музыка, которая от Автора, всегда для одного-единственного слушателя. Автор определяется как? Да по себе и определяется. Каков "я", таков у него и автор. Это у тех, кто не знает о своей исходной шизофрении, заданной, ну скажем, асимметрией полушарий мозга, у "я" нет автора, нет хозяина-наблюдателя. Это и есть настоящая шизофрения, когда разные "я" никак не могут встретиться и договориться, поскольку не подозревают о существовании друг друга. И, как ни странно, это никакая не свобода, а совсем наоборот. Хозяином становится любой, например такой, как Тыну. Не самый худший, потому что ироничный, он учит иронии других на примере своих музыкальных композиций.

Та музыка, которая для социума, то есть используется социумом в своих коммунальных целях, именно что сплачивает ряды, слепляя из единиц целое - толпу единомышленников. Об этом писал китайский философ, поэт и музыкант Цзи Кан ("звук совершенной музыки есть согласие, и только", известное дело, как с индивидуальностью в Китае обстоит), Платон-сука признавал только музыку, призывающую граждан к объединению. Вот потому-то и поют хором и слушают хором.

Due to YouTube сравните три записи "Гиперболоида инженера Гарина". И ведь прочел книжку-то, правда, мало что от нее оставил, перевел радикально в лирику.

Жалко, что нет современной. Зато история.

1993 год. Мальчик Тыну в таллинском клубе. Юный, фашистская челка, гитлерюгенд такой. Дерзкий, гадкий мальчишка, если бы не каменное выражения лица - чистый персонаж с обложки MAD.

Здесь практически музыкально идентичная запись, но сделанная на Певческом поле. Все в том же переломном для шестой части суши мира году. Почувствуйте, что называется, разницу.

А вот результаты трудов по сплочению нации, которые можно было наблюдать нынешним летом на Панковском певческом фестивале в Раквере. Президент Ильвес общается со своим народом. Особенно хорош представитель народа с булавкой в башке. Так для эстонцев "Гиперболоид инженера Гарина" стал чуть ли не национальным гимном. За пятнадцать лет наросла нация фриков, поскольку, если фриков собирается очень много в одном месте, они уже образуют культуру. На этот раз, кажется, довольно милую. Хутор Вавилон.