В некрологе, опубликованном в "Washington Post", умерший 23 января 2007 года Рышард Капусцинский назван "одним из самых знаменитых военных корреспондентов своего поколения". В некрологе "Los Angeles Times" он характеризуется как "самый известный польский журналист, чье творчество снискало всемирное признание". В "Guardian" кинорежиссер Джонатан Миллер говорит о "бесподобных репортажах" Капусцинского из королевского дворца Хайле Селассие. В некрологе "Daily Telegraph" он описан как "самый выдающийся польский иностранный корреспондент и свидетель многих турбулентных событий, связанных с рождением третьего мира".

Едва ли не во всех некрологах и публикациях, появившихся за последнюю неделю, говорится о мужестве Капусцинского, проявившемся в его репортажах из Африки, Центральной Америки, Ближнего Востока и других горячих регионов планеты. Бесконечно повторяются слова Капусцинского о том, что ему довелось быть свидетелем двадцати семи государственных переворотов и революций, перенести малярию, туберкулез и заражение крови, причем не где-нибудь, а в заболоченной глуши. Про него говорят, что он был на редкость бескорыстен и довольствовался малым, чтобы поведать миру незабываемые истории о бедствиях угнетенных и природе тирании; можно услышать, что он время от времени дерзко бросал вызов смерти. Вспомним, например, неоднократно описанную самим Капусцинским ситуацию, когда он чудом избежал гибели: во время гражданской войны в Нигерии вооруженная банда облила его бензином на блок-посту и чуть было не подожгла. Капусцинского спасло чувство юмора, заставившее его разразиться демоническим смехом.

Джон Апдайк боготворил этого человека. Габриэль Гарсия Маркес назвал его "подлинным мастером журналистики". Но существует одно обстоятельство, касающееся знаменитого военного корреспондента и идола нью-йоркской литературной тусовки, которому не было уделено на этой неделе серьезного внимания. Широко известно и в общем-то доказано, что Капусцинский в своих книгах постоянно фальсифицировал, а то и просто выдумывал "факты". В некрологе "New York Times", в котором Капусцинский охарактеризован как "журналист глобального масштаба", вопрос об уникальных взаимоотношениях этого мастера с правдой решен очень дипломатично: сказано, что в его работах, отмеченных "печатью магического реализма", "для передачи реальности часто использовались аллегории и метафоры".

Если "поднажать" на поклонника Капусцинского, он вынужден будет признать, что не все в книгах маэстро следует понимать буквально, но добавит, что из контекста всегда видно, где правда, а где вымысел. Это очень смелое утверждение, учитывая, что работы Капусцинского обязаны своим воздействием естественной презумпции реальности тех фантасмагорических историй, которые были добыты им в местах, где мало кто из нас когда-нибудь окажется и куда лишь немногие новостные организации могли бы, за неимением средств, послать своих корреспондентов, чтобы перепроверить и подтвердить (или опровергнуть) соответствующие сведения. Если Капусцинский имеет обыкновение смешивать то, что он действительно наблюдал (журналистика), с тем, что ему пригрезилось (беллетристика), можем ли мы быть уверены, что нам удастся отделить одно от другого при чтении?

Должны ли мы рассматривать конечный продукт творчества Капусцинского как журналистику? Почему мы склонны все простить Капусцинскому и в то же время клеймим позором Стивена Гласса, который подвел "New Republic" и другие издания, наводнив их фальсифицированными репортажами? Может быть, мы изъявляем готовность отпустить Капусцинскому все грехи, потому что он отличался более острой наблюдательностью и более богатым воображением, чем Гласс, и был достаточно умен, чтобы писать об экзотических и труднодоступных местах? И чем отличается Капусцинский от Джеймса Фрея, если говорить о сути дела, а не о качестве исполнения?

Некоторые поклонники Капусцинского дают нам понять, что его книги следует рассматривать как аллегории, характеризующие прежде всего его родину - тоталитарную Польшу. Будучи репортером правительственного агентства новостей, он не мог писать правду о своей стране и поэтому использовал опыт, приобретенный в Судане, Эфиопии, Анголе, Сальвадоре, Боливии, Иране, Чили и других местах, для того чтобы говорить о жизни в коммунистической Польше. Я ничего не имею против - до тех пор, пока адепт этого жанра не выдает себя за репортера.

Джон Райл анализирует манеру Капусцинского выдумывать детали на примере статьи маэстро, напечатанной в 2001 году в "Times Literary Supplement" и недавно подредактированной. Райл, работающий в настоящее время в Rift Valley Institute, что называется, с документами в руках показывает, какое неимоверное количество красивостей, ошибок, фальсификаций и откровенных измышлений содержится в публикациях Капусцинского. Думаю, даже самые отчаянные фанаты этого автора не купились бы на его тексты, если бы завели себе привычку подвергать каждую страницу своего кумира более пристальному чтению. Вот и все, что я могу ответить на призыв понимать Капусцинского "в должном контексте".

Райл цитирует интервью 2001 года в "Independent", в котором Капусцинский жалуется на обилие "басен" и "фальсификаций" в писаниях современных журналистов, которые, по его словам, "должны углублять свое понимание человека и повышать уровень своей культуры, дабы научиться видеть события в соответствующем контексте. Для этого они должны больше читать". Райл хватает Капусцинского за руку, когда тот критикует других иностранных корреспондентов за низкопробные публикации, декларируя верность той самой традиции взыскательного отношения к репортерской точности, которой он не придерживался в собственной работе. Впрочем, он не отличался в этом плане особой последовательностью. В опубликованном в 1987 году интервью журналу Granta Капусцинский говорит о принятых в журналистике правилах с плохо скрываемым пренебрежением:

"Знаете, критические отзывы на мои книги бывают иногда довольно забавными. Постоянно приходится выслушивать жалобы: Капусцинский никогда не указывает даты, Капусцинский никогда не называет фамилии министров, он то ли забывает, то ли преднамеренно нарушает последовательность событий. Так оно и есть: я действительно избегаю подобной конкретики. Если вы хотите получить ответы именно на эти вопросы, то можете сходить в местную библиотеку, где нетрудно будет найти все, что вам нужно: газеты того времени, справочники, словари".

Свобода, с какой Капусцинский обращается с конкретными событиями, местами и людьми, имеет значение - по той же причине, по которой самому мэтру показалось бы странным, если бы эфиопский журналист взялся рассказать о движении "Солидарность", но приспособил бы его историю для того, чтобы дать аллегорический урок властям Аддис-Абебы. Достойная задача, но это не журналистика.

Райл считает нужным добавить, что высказанные им "критические замечания не лишают работы Капусцинского захватывающего интереса, просветляющих моментов истины и искренней симпатии к жителям тех стран, о которых он пишет; однако эти замечания нужно было сделать, чтобы предупредить читателя о том, что его книги не следует воспринимать всерьез в качестве путеводителя по реальности".

Если хотите знать мое мнение, то "путеводитель по реальности" - это отличное рабочее определение журналистики.

Некоторые почитатели Капусцинского полагают, что его специфическая "техника" может быть оправдана, поскольку она позволяет писателю достичь правды более высокого порядка, нежели журналистика "на подножном корму". Сотрудница " Slate " Меган О?Рурк пишет, что наша культура нуждается в дополнительном термине для обозначения гибрида, произведенного Капусцинским и такими писателями, как Джозеф Митчелл и Трумен Капоте, чьи книги разрушают стену между вымыслом и реальностью, документальной прозой и беллетристикой. Дэйв Эггерс создал образец этого гибридного жанра (как мне сказали, достаточно успешный) в своей новой книге "Что есть что" (" What Is the What "), которая представляет собой автобиографию "потерянного сына Судана" Валентино Ачак Денга (Valentino Achak Deng), написанную в форме романа.

Правда в маркированной упаковке, указывающей на автора как на "разрушителя стен", несколько успокаивает мое простодушное израненное сердце, но ощущение обмана остается. Любой опубликованный репортаж мог бы стать лучше - так сказать, возвыситься до правды более высокого порядка, - если бы журналист считал для себя позволительным приукрасить содержащуюся в нем историю. Дело чести журналиста, особенно иностранного корреспондента, - достичь того эффекта, которого достигает Капусцинский, без белил и румян из арсенала магического реализма. Декстер Филкинс, Джон Бернс, Энтони Шадид, Карлотта Галл и другие звезды, работающие в сфере международной журналистики, умеют задеть читателя за живое и без "аллегоризации". А конструирование нового, межеумочного "жанра" - правдивого, но лишь в той мере, в какой это нужно автору, - может только преуменьшить достижения, а то и подвиги истинных мастеров международной журналистики.

***

Кажется, и я накликал подвиги на свою голову. Поклонники Капусцинского имеют теперь возможность облить меня бензином и поджечь при помощи электронных сообщений, направленных по адресу: slate.pressbox@gmail.com. (Сообщения могут быть опубликованы с указанием фамилий авторов, если те не будут возражать. И последнее "разоблачение": ни для кого не секрет, что " Slate " является собственностью "Washington Post Co.").

Источник: http://www.slate.com/id/2158315

Перевод Иосифа Фридмана