Греческая философия / Под ред. М. Канто-Спербер; пер. с фр. Т. 1-2. - М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2006-2008.

В 58 г. Павел, обращенный в христианство, находился в Афинах. По субботним дням он приходил в синагогу, чтобы вести там беседы с иудеями, в прочие дни отправлялся на агору и вступал в разговоры со случайно встречавшимися ему людьми. Именно там он встретился с философами преобладающих школ той эпохи - эпикурейцами и стоиками, которые преподавали в портиках, окружавших агору. Павлу не удавалось убедить их в истинности проповеди Христа. Его считали "суесловом" (spermologos) - человеком, повторяющим - не понимая их - где-то услышанные речи и даже целые учения. Кроме того, эти философы обвиняли Павла в прославлении божеств, чуждых божествам государственным. Не имея намерения возбудить против Павла судебный процесс, как некогда против Сократа, они, однако, пожелали, чтобы его учение было рассмотрено членами ареопага. В те времена ареопагу, который собирался в залах Царского портика, вменялось в обязанность следить за воспитанием юношества. От рассмотрения дела Павел мог ожидать официального разрешения на то, чтобы учить публично. Поэтому в ареопаге он произнес пространную речь, состоящую из четырех частей: 1) Похвала Афинам ( Деян. 17, 22-23); 2) Бог как Творец и Господь, противопоставляемый идолам (24-25); 3) мы дети Бога живого и должны стремиться Его познать (26-29); 4) время откровения и покаяния пришло, удостоверением этого является воскресение Иисуса (30-31). Философы - стоики и эпикурейцы менее всего были готовы признать воскресение из мертвых. Для стоиков смерть означала возвращением в великое "Всё". Для эпикурейцев она была лишь редукцией к первичным атомам. Из собравшихся одни смеялись, а другие говорили: "Об этом послушаем тебя в другое время" ( Деян. 17, 32). Исход собеседования, таким образом, остался неясным. Тем не менее Павел не покинул Афины сразу же, хотя основать там общину он и не стремился. Только двое слушателей прониклись его учением - женщина по имени Дамарь и член ареопага Дионисий, чье имя присвоит себе некий фальсификатор V в. <...>.

Эта история, при всей своей простоте, прекрасно отражает, с одной стороны, тот интерес, который будут проявлять друг к другу христианская вера и языческая философия, а с другой стороны - то обоюдное недоверие, которое они постоянно будут испытывать при любом соприкосновении.

Ортодоксия и диссидентство

Зародившись на Среднем Востоке, христианство получило дальнейшее развитие в Римской империи, за границы которой оно почти не выходило. И не без затруднений евангельская проповедь наконец пустила корни в Риме.

В первые века своего существования Церковь была гонима, так как воспринималась как некое чужеродное образование. Но определяющим для нее оказался IV век, ибо он открывается преследованием со стороны Диоклетиана, т. е. одним из самых кровавых гонений, жертвами которых когда-либо становились христиане, а завершается рядом законов, изданных императором Феодосием, и воспоследовавшим отсюда замещением языческой религии религией христианской. Примирением, а затем и союзом власти государственной и религиозной отмечена вся история IV и V веков.

В период с 325 по 451 гг. Церковь постепенно завоевывала официальный статус. Победа, одержанная Константином у Мильвийского моста в Риме в начале 312 г., сделала его властелином Запада. Двенадцать лет спустя, в 324 г., победа в битве при Адринополе позволила Константину распространить свою власть с Запада на Восток. Основание Константинополя на месте поселения под названием Византий в 324 г. стало символом единства империи и освятило его. Это искусственное - и потому в высшей степени непрочное - единство было нарушено со смертью Константина, когда империя оказалась разделенной между тремя его сыновьями. Один из них, Констант, завладел всем Западом и выступил защитником арианства, угрожавшего единству Церкви. Племянник Константина, ставший после смерти его сына Констанция императором, Юлиан Отступник, попытался реставрировать язычество. Эта его попытка провалилась, и, наконец, император Феодосий утвердил христианскую религию в качестве государственной, переданной римлянам апостолом Петром, а язычество объявил вне закона. Но, вследствие соперничества между двумя сыновьями Феодосия, две части империи вскоре разделились и оказались в состоянии вражды. Единство было восстановлено только на четыре месяца в 423 г.

Это разделение империи породило ситуацию, с которой нам и сейчас приходится считаться, - ситуацию, предопределившую различие между латинскими христианскими авторами, с одной стороны, чьи произведения читали почти исключительно на Западе, и греческими христианскими авторами - с другой стороны: они оказали прямое влияние на византийский мир, а на Западе стали известны лишь косвенно и с запозданием. Но христианство на своем начальном этапе несводимо к ортодоксии, представленной Отцами Церкви, ибо ортодоксия эта возобладала лишь после целых веков полемики и нередко ожесточенных столкновений.

Ортодоксия

Отцами Церкви мы обычно называем авторов первых христианских сочинений. Откуда происходит это выражение? Вначале слово "отец" применялось к наставнику. В Библии и у первых христиан наставники - "отцы" своих учеников (св. Павел. Первое послание к Коринфянам, 4, 15; Ипполит. Adv. Haer. IV, 41, 2; Климент Александрийский. Строматы I, 1, 1. 2 - 2. 1). Между тем в христианской древности обязанность наставлять была преимущественно закреплена за епископом. Доктринальные споры IV в. расширили границы употребления слова "отец". С этого времени оно прилагается к церковным писателям, принимаемым за полномочных представителей Церкви. Так, например, Августин говорит об Иерониме как об "отце", хотя тот никогда не был епископом. Первый список церковных писателей, признанных или отвергнутых в качестве "Отцов", находится в Decretum Gelasianum de recipiendis et non recipiendis libris VI в. В наши дни выражение "Отцы Церкви" насыщено еще б ольшим содержанием, так как оно применяется к лицам, отвечающим следующим четырем требованиям: доктринальное правоверие, святость жизни, одобрение со стороны Церкви, древность.

Диссидентство

Среди оппозиционных течений, с которыми боролись Отцы Церкви, здесь будут упомянуты только три (гностицизм, манихейство и герметизм), по причине их более крепких и тесных связей с философией. В то же время доктрины, составляющие основу этих течений, излагаются в контексте мифологии, туманность которой обусловлена с тем, что она восходит, - хотя это стараются как можно тщательнее скрыть, - ко множественным традициям, нередко чуждым по отношению друг к другу. Этой туманности, которая неизбежно скажется и на нашем дальнейшем изложении, соответствует, как можно будет убедиться далее, в высшей степени ясное выражение своих позиций у Отцов Церкви...

В общем и целом, гностицизм видит в каждой частице материи, в человеческом теле и в побуждениях души, обусловленных телом, проявления независимой космической силы, которая в нравственном плане воспринимается как злая сила. Эта злая сила вступает в космическое сражение с силой благой и нематериальной - сражение, развертывающееся и в человеческой душе. В конце этого космического сражения, проходящего различные фазы, описываемые сложной мифологией, человеческая душа, причастная обоим началам, будет, однако, спасена, по крайней мере в своей благой части.

Из этой общей концепции человеческой природы и мироздания вытекают, можно сказать, с необходимостью, характеристики такой этики, которая полагает целью человеческой жизни всецелую дематериализацию и тем самым абсолютную спиритуализацию. Освобождение от материи и возвращение в область внутреннего, т. е. к разуму, является также целью платонической этики. Потому неудивительно, что в этих двух течениях мысли - гностицизме и платонизме, - пусть даже они и противостояли друг другу, предписания аскетического плана могли совпадать: речь идет о запрете на любой вид мясной пищи, о половом воздержании и т. п. Но для платоников - начиная с самого Платона, - мир материи, не отождествляемый со злом, не является независимой силой, противостоящей идеям; чувственный мир есть отображение или копия, качество которой зависит от меры причастности к умопостигаемому образцу: между чувственным и умопостигаемым существует иерархическая связь, но они не противостоят друг другу. Вместо двух реальных сил, автономных и равномощных, мы находим в платонизме иерархически выстроенный ряд - от небытия (этически эквивалентного злу) до чистого бытия (средний платонизм) и даже Единого (неоплатонизм), пребывающего по ту сторону бытия (и этически эквивалентного благу). Платоник видит свою этическую задачу в том, чтобы поэтапно и методично приближаться к Умопостигаемому, доступному только для разума, и стремится привести свою деятельность в соответствие с полученными таким образом нормами; экстатическое соединение с первоначалом, отождествляемым с Благом, представляет особый случай.

Если для платоников этическая задача состоит в использовании разума, то для гностиков освобождение души от материи есть не следствие усилий, прилагаемых разумом, а плод знания сверхъестественного, данного в откровении и принесенного в мир божественным посредником. Обладание этим знанием является для человека способом личного участия в борьбе между злым и благим началами - борьбе, исход которой предопределен...

Синкретический фон христианской мысли

В то время как эти еретические течения вобрали в себя, - не заявляя о том открыто, - определенное число философских учений и мифологических преданий, Отцы Церкви прямо говорят о философских истоках своих учений. Но как в случае ортодоксии, так и в случае диссидентства христианство столкнулось с проблемами, которые ранее уже вставали перед александрийскими иудеями - в первую очередь, перед Аристобулом и Филоном, - предпринявшими попытку осуществить синтез греческой и иудейской мысли.

Александрийский иудей Аристобул (II в. до Р. Х.) является автором комментария на Пятикнижие, известного нам только из цитат, приводимых христианскими авторами: Климентом Александрийским; Анатолием, христианским сенатором из Александрии, автором схолий к Аристотелю, ставшим епископом Лаодикийским во второй половине III в.; Евсевием Кесарийским. Если придерживаться этой датировки и если признать аутентичность его творчества, Аристобул являет собой первый пример соприкосновения иудейской общины Александрии с греческой философией. Осуществляя слияние между мыслью еврейской и мыслью эллинской, что приводило к более или менее насильственному синкретизму, Аристобул хотел - из соображений национальной гордости - установить зависимость второй по отношению к первой (Климент. Строматы I, 15, 72. 4; V, 14, 97. 7), искажая по мере надобности философские тексты или прибегая к методу аллегории в духе стоиков (Евсевий. Приготовление к Евангелию XIII, 12, 1).

Синкретизм Филона, который жил предположительно в период между 30 г. до Р. Х. и 45 г. по Р. Х., усилил эту тенденцию. Мы практически ничего не знаем о жизни этого значительного автора, помимо того что он возглавил делегацию александрийских иудеев. Члены посольства, о котором он рассказывает в своем Legatio ad Gaium, прибыли в Рим в 39-40 гг. по Р. Х., чтобы испросить у императора Калигулы освобождения иудеев от воздаяния культовых почестей императору. В своем весьма значимом творчестве Филон стремится показать сходство между иудаизмом и греческой философией. Основными источниками для Филона были Платон, Аристотель и стоицизм, известный ему, быть может, через Посидония. Трудно оценить степень его зависимости от неопифагоризма, которая вместе с тем представляется значительной. Филон сыграл особо важную роль как посредник между иудейской мыслью и греческой философией; это его начинание во многом определило последующее сближение между христианством и неоплатонизмом...

Столетием позже греческий философ Нумений, предложивший оригинальный синтез платонизма и пифагореизма, которым вдохновлялись Плотин и в особенности его ученик Амелий, предпринял попытку привести к согласию греческую и еврейскую мысль, сделав из Платона "говорящего на аттическом наречии Моисея" (цитация у Климента, Строматы I, 22, 150. 4).

В христианской мысли воля к синкретизму наталкивалась на две основные трудности, одна из которых была сопряжена с сотворением мира, а другая - со спасением человека. Христианство - будь то в его ортодоксальной или неортодоксальной форме, - учит, что сотворение мира есть акт божественной воли, осуществленный во времени, тогда как греческие мыслители говорят не о сотворении мира, но о некоем его "произведении", что выражает скорее причинную связь, описанную в категориях эманации, нежели акт, мыслимый во времени. С другой стороны, если для язычника спасение, обретенное через посвящение - будь то в сфере философии в собственном смысле слова или же в мистериях, - является чем-то внешним, автоматическим и не может быть утрачено, каково бы ни было последующее поведение получившего обетование о спасении, то для христианина спасение есть внутренний дар, ниспосылаемый не навсегда и могущий быть отъятым, что требует от человека неукоснительного соблюдения заповедей и неколебимой веры.

Христианство перед лицом философии

Отцы Церкви рассматривают философскую традицию не как некую данность прошлого, а как совокупность учений, обладающих актуальной значимостью. Поэтому перед ними стоит задача соотнести философские учения со смыслом христианства, чтобы выяснить, совместима ли философия верой.

Ответ на этот вопрос может быть положительным либо отрицательным. Или полный - более или менее аргументированный - отказ от языческой философии, или попытка ее усвоения. Но и в том, и в другом случае сама логика сопоставления философии и христианства приводила к контаминации, которая делает особенно интересным свидетельство Отцов: оно не только богатый источник сведений об авторах, чьи произведения утрачены, но и пример истолкования и оценки философской мысли извне. Далее мы кратко охарактеризуем главных представителей двух названных направлений, причем греческая и латинская традиции будут рассмотрены раздельно, из соображений как исторического, так и дидактического порядка.

Позиция отказа

Если Христос принес истину, то не приходится ли расценивать как совершенно безразличное или ложное все остальное, т. е. все, что содержится в умственных построениях, чуждых Священному Писанию Ветхого Завета и, с другой стороны, более ранних, чем Новый Завет? Принимать во внимание подобное нагромождение ложных представлений было бы бессмысленно; надо попросту отбросить все это в целом. Такую позицию по отношению к философии заняли некоторые греческие авторы - Татиан, Гермий, Ириней, Ипполит - и ряд латинских авторов, в частности Тертуллиан, Арнобий и Лактанций. <...>

Позиция примирения

Приступим теперь к рассмотрению второй, гораздо более многочисленной, группы христианских мыслителей - тех, кто положительно оценивает вклад языческой философии в христианство. Из греческих авторов к этой группе относятся Юстин, Афинагор, Климент Александрийский, Ориген, Евсевий Кесарийский, Василий Кесарийский, Григорий Назианзин, Григорий Нисский, Немесий, Дионисий Ареопагит, Иоанн Дамаскин; соответствующие латинские авторы - Минуций Феликс, Клавдиан Мамерт и Августин.

С точки зрения этой более положительной ее оценки, философия может рассматриваться как более или менее смутное предощущение той истины, которая дана в откровении. Такая позиция имеет два аспекта - статический и динамический. Философия либо рассматривается как хранительница частичек истины, распыленных в истории, либо мыслится как пропедевтика, позволяющая постепенно продвигаться в сторону христианской истины. Этот второй подход приводит к систематизации истории, принимающей форму более или менее последовательной и упорядоченной эволюции согласно некой провиденциальной "педагогике", и, значит, языческая философия никогда не редуцируется к произвольному эклектизму, из которого выстраивалась бы философия христианская. Но сближение человеческого разума и разума божественного осуществляется в ущерб философии, которую отказываются принимать во всей ее целостности. Она допускается лишь в новом смысле - смысле углубленном, потаенном или аллегорическом, сообразно с методом, введенным александрийцами и Филоном.

... Самый значительный автор этой эпохи - Климент Александрийский. Он родился около 150 г. в Афинах в семье язычников, обратился в христианство и много путешествовал в образовательных целях. Наконец он обосновался в Александрии, где примкнул к Пантену, который обеспечивал для новообращенных образование в равной мере библейское и философское. После принятия сана Климент занялся активной литературной деятельностью и в своих сочинениях убеждал читателей в том, что христианство - это и есть "истинная философия". Вынужденный покинуть Александрию, он перебрался в Иерусалим. После того как бывший ученик Климента Александр был назначен епископом (ок. 215), он служил его полномочным представителем в Атиохийской Церкви. Дата его смерти неизвестна, но в своей записке, отправленной Оригену в 233 г., Александр говорит о Клименте как о лице, уже скончавшемся.

Климент хорошо знал греческую литературу. Его писания преизобилуют цитатами из философов - платоников и стоиков, из Гомера, Гесиода и трагиков. Он, несомненно, прибегал к антологиям и доксографическим трактатам. Но с текстами Платона Климент был знаком напрямую, даже если интерпретировал их в духе среднего платонизма. Непосредственно знаком он был и со стоицизмом. А из трактатов неопифагорейского происхождения он заимствовал, судя по всему, целый ряд соображений относительно символизма и относительно истинного благочестия. Климент использовал также источники, принадлежащие к иудейской традиции: это Аристобул, автор Послания Псевдо-Аристея к брату его Филократу и Филон.

В главных своих произведениях ( Протрептик, Педагог и Строматы) Климент стремится изложить христианское учение в его связях с иудаизмом, с греческой философией и с христианскими ересями, преследуя цель не только сохранить традицию во всей полноте, но и оправдать ее как полезную и даже необходимую. Цитаты из философов, во множестве встречающиеся в его произведениях, послужили для составления современных собраний фрагментов досократиков, стоиков, Эпикура и пифагорейцев...

... Отмежевываясь от Гермия, воспринимающего греческую философию как "бесовский подарок" (см. выше, с. 713-714), Климент считает, что она дарована Богом, который передал ее грекам при посредстве низших ангелов ( Строматы VII, 2, 6. 4), ибо традиция, заключающая в себе так много полезного, не могла быть принесена дьяволом ( Строматы VI, 8, 65 сл.). Появившись по воле самого Бога, эта философия просто не могла не быть благой. Коротко говоря, достоинство греческой традиции и заслуги греческих авторов доказывают божественное происхождение философии, а божественное происхождение подтверждает ее высокие свойства. Философия - это завет между Богом и греками, подобно тому как для евреев заветом Бога с ними выступает Закон.

Того, что Бог заместил философию верой, недостаточно, чтобы доказать порочность философии. Новый Завет пришел на смену Ветхому, но не упразднил его, а дополнил. Ветхий Завет и философия вместе открыли путь для христианства. Даже если обвинять философию в заимствованиях из еврейской традиции, этого недостаточно для ее осуждения. Это лишь свидетельствует о том, что в философии не содержится ничего дурного.

Такое понимание роли философии в прошлом подводит к пониманию той роли, которая должна быть признана за нею отныне. Поскольку философия служила предуготовлением к вере, она не может заключать в себе истину и замещать собою веру; с другой стороны, в ней можно обнаружить много заблуждений; так, например, она слишком часто смешивала Бога с его творениями ( Протрептик, 5, 67). Но она может быть полезным вспомогательным средством, позволяющим оградить веру от нападок извне. Более того - если прибегнуть к стоической терминологии, - философия, не будучи по отношению к истине ни действующей, ни необходимой причиной, может рассматриваться как причина вспомогательная ( Строматы I, 20, 99). Значит, можно использовать предоставляемые ею доказательства для подтверждения божественных учений: нельзя достигнуть истинного познания Бога, не отрешаясь от плоти и от мира, познание Бога есть божественный дар и проч. Таким образом, философия помогает укреплению веры.

Философия есть пропедевтика. До христианства она была для души предуготовлением, посредством естественного разума, к откровению, даруемому верой. Теперь она средство, обеспечивающее доступ к рациональному познанию того, что дано верой на уровне откровения. Так формулируется и генерализуется идея божественного наставления или, по выражению Евсевия, "приготовления к Евангелию". Это божественное наставление может пониматься двояко. Можно считать, что Бог воспользовался философской традицией как средством возвысить людей до веры. Но можно также считать, что Бог использует веру, чтобы впоследствии возвысить нас - посредством философии - до интеллектуального постижения истины. В первом случае философия выступает по отношению к вере как средство воспитания, во втором случае вера оказывается средством воспитания по отношению к философии.

Обе эти пропедевтики мы найдем в творчестве Климента, и парадоксальным образом он оправдывает первую посредством второй. Действительно, христианин должен стремиться перейти от веры к истинному знанию <...>. Вера <...> относится к знанию <...> так, как предвосхищение <...> относится к научному знанию <...>, и обладатель знания по отношению к невежественному верующему - то же, что взрослый по отношению к ребенку. Желающего достигнуть знания без философии, без диалектики и без исследования природы можно уподобить тому, кто хочет собрать урожай винограда без возделывания лозы ( Строматы I, 9). Итак, философией можно пользоваться только при господстве веры, но она необходима, поскольку открывает доступ к знанию.

Такое обоснование получает выработанная Климентом концепция знания <...> в ее противопоставлении соответствующей концепции гностиков. Речь не идет более о растворении догматических учений в некоем высшем рациональном знании. В рамках этой же концепции обосновывается иерархия наук, выстроенная Климентом под влиянием Филона. Как философия является служанкой теологии, так энциклопедические науки (свободные искусства), в свою очередь, служат философии, и стать независимыми от нее они могли бы только в результате заблуждения, сопоставимого с отделением философии от теологии. Единство человеческой способности к познанию, которая - при разнообразии объектов своего приложения - оказывается повсюду одной и той же, приводит нас к пониманию того, что философия может без каких-либо затруднений прилагаться к вере и сочетаться с ней в единой мудрости ( Строматы I, 5, 30).

Но в чем состоит эта философия? Она должна иметь своим содержанием христианскую истину. В качестве философии, обязанной стимулировать рациональное познание этой истины, ей следует быть "научно доказательной". Поэтому Климент отвергает такую историю философии, которая рассматривалась бы сама по себе, в изначальном смешении противоречий и заблуждений, без введения критериев, позволяющих отделить в ней хорошее от дурного. Он, напротив, принимает философию, рассматриваемую с эклектической точки зрения, согласующейся с нормами христианской истины: "Под философией я понимаю не стоицизм, не платонизм, не эпикуреизм, не аристотелизм, а то, что каждая из этих школ говорит истинного, научающего праведности в соответствии со священной наукой; это эклектическое целое я и называю философией" ( Строматы I, 7, 37. 6). Вера предоставляет "критерий знания" ( Строматы II, 4, 15. 5), делающий возможным этот двоякий труд разделения и синтеза. Таковы принципы, лежащие в основе апологетического эклектизма, который будет существовать на протяжении многих веков.