Вопрос о том, какую роль может сыграть наша диаспора в развитии научных исследований в России, обсуждается в последнее время широко и повсеместно. Однако трудно на него внятно ответить, пока мы не поймем, зачем нужно привлекать "наших специалистов" из-за рубежа. Чего хочет от них российская наука такого, чего не может сделать сама? В частности, эта проблема стала предметом дискуссии на круглом столе, который проводила группа "СтратЭГ" совместно с Центром стратегических разработок.

"Если наша наука по-прежнему лежит в развалинах, то приглашение диаспоры является таким политическим трюком типа заманивания на пепелище, - заметил один из участников обсуждения Сергей Егерев, заведующий отделом в Российском институте экономики, политики и права (РИЭПП). - Очередная группа [реформаторов науки], приступающая к решению данной проблемы, рассматривает диаспору как золотой слиток, который закопан за океаном... Их спрашивают: а что мы вообще будем делать? Как же, говорят они, мы сейчас их проанкетируем, узнаем их болевые точки и создадим им условия для возвращения. А если не вернутся, мы им создадим информационный портал, и с этого момента начнется обмен между уехавшими и оставшимися. Вчера его не было, а завтра он будет. Потом этот проект проваливается, примерно два года тишины, а потом опять новая команда - и то же самое. Волшебная кнопка, золотой слиток и так далее. Всем нам было бы хорошо для себя уточнить, что полезный обмен между уехавшими и оставшимися существует независимо от наших пожеланий, информационные порталы давно созданы энтузиастами, и на них общаются уехавшие и оставшиеся. Они организованы по типу сетей социального выживания, и эти порталы хорошо известны".

Один из таких энтузиастов, тоже участник круглого стола, - выпускник Физтеха, руководитель группы, старший научный сотрудник Объединенного института ядерных исследований (Дубна) Валентин Горделий. Сейчас профессор Университета Аахена (RWTH) и одновременно руководитель лаборатории в Институте нейробиологии и биофизики в Исследовательском центре Юлих (ФРГ), Горделий возглавляет исследования по изучению мембранных белков. Но он всегда стремился, чтобы в этих исследованиях обязательно принимала участие и российская сторона. В конце 1990-х он, при поддержке руководства МФТИ, создал в этом институте исследовательский Центр биофизики и физикохимии надмолекулярных структур. Несмотря на полученные конкретные результаты, "технически" процесс научного взаимодействия складывается очень непросто. Об условиях работы, в которых оказываются наши ученые, желающие "работать на два фронта", Валентин Горделий рассказал "Русскому журналу".

"Русский журнал": Каковы главные направления ваших исследований? Какие задачи вы решаете?

Валентин Горделий: Основное направление наших исследований - это структура и молекулярные механизмы функционирования биологических мембран, где главные объекты - мембранные белки.

РЖ: В чем важность этого направления?

В.Г.: Мембранные белки - это третья и наименее исследованная часть генома. Ее изучение имеет исключительную важность как с фундаментальной точки зрения, так и с точки зрения сегодняшней медицины. Важность этого направления легко проиллюстрировать. Мы знаем, что геном человека сейчас расшифрован. Около 70% того, что кодируется геномом, - это растворимые белки, и 30% - это мембранные белки. Тем не менее 70% фармацевтических препаратов имеют своими мишенями именно мембранные белки.

РЖ: Почему? Какую роль мембранные белки играют в организме человека?

В.Г.: Вообще, мембранные белки отвечают за многие ключевые функции клеток. А сами мембраны играют роль своеобразных "стен" для наших клеток, дают клеткам возможность "жить". То есть биологическая мембрана - это то, что окружает клетку и позволяет ей существовать. Но это далеко не все. Так, например, мембранные белки поддерживают разность электрических потенциалов внутри клетки и снаружи. Они играют ключевую роль в передаче электрических импульсов между нейронами (нервными клетками). Наш мозг - это в какой-то степени тоже мембранная система. И энергетическая активность мозга и сердца, как и всех тканей, также обеспечивается мембранными белками. От них фактически зависит все производство энергии в нашем организме, обеспечение клеток и органелл информацией и т.д. Поэтому нарушения функций клеток, связанные со сбоем в работе мембранных белков, приводят к самым тяжелым последствиям - от неврологических заболеваний до нарушения обмена веществ.

РЖ: А в чем специфика исследований мембранных белков?

В.Г.: Особенность этой области заключается в том, что мембранную систему очень трудно исследовать. Ведь клетки состоят из органелл, которые также окружены биологическими мембранами. Ядра, где хранится ДНК клетки, тоже имеют мембраны. Каждая мембрана содержит много различных белков. Второй основной компонент мембраны - липиды, и их в среднем около сотни различных в каждой мембране. То есть я хочу сказать, что мембрана - это многокомпонентная система и ее описание очень сложное. К тому же это еще очень тонкая пленка толщиной около 4 нанометров, обладающая свойствами жидкости в направлении ее плоскости. Это квазидвумерная система, что делает ее свойства, в том числе и физические, необычными и чрезвычайно интересными.

РЖ: Когда начались исследования мембран?

В.Г.: Бурное развитие этого направления началось в 1960-х годах. Тогда были сформулированы задачи, которые из-за их сложности были решены существенно позднее, а некоторые из них не решены до сих пор. В качестве примера можно привести знаменитую работу выдающегося немецкого биофизика Хармута Михеля, который впервые расшифровал структуру мембранного белка и получил за это Нобелевскую премию в 1988 году. Это было очень серьезное достижение, ведь тогда считалось, что, в отличие от водорастворимых белков, расшифровать структуру мембранного белка на атомном уровне с помощью рентгеноструктурного анализа невозможно. Для расшифровки структуры необходимы кристаллы этих белков соответствующего качества. Несмотря на колоссальные усилия, их долго не удавалось получить хотя бы для какого-либо мембранного белка. К сожалению, метод кристаллизации, использованный Михелем, не принес широкого успеха в этой области. Структура каждого следующего мембранного белка давалась с трудом.

Структура материи, в том числе и биологической, - это основа всего знания, и цена ее очень высока. Примерно каждый седьмой мембранный белок нового типа, структура которого была расшифрована, приносил Нобелевскую премию. Так, например, ее получил в 1997 году Джон Уокер из Кембриджа даже за расшифровку части мембранного белка - АТФсинтазы. Этот фермент играет ключевую роль в производстве биохимической энергии клетки.

РЖ: Кто лидирует в этих исследованиях?

В.Г.: Сначала это были европейские научные лаборатории (например, Институт Макса Планка во Франкфурте, возглавляемый Хармутом Михелем, Лаборатория Джона Уокера в Кембридже, группа Розенбуша-Ландау в Биоцентре Базеля). Но надо сказать, что США в конце 1990-х тоже сделали соответствующие выводы. Они разработали эффективную государственную программу развития структурной биологии мембранных белков, обеспечив их существенной финансовой поддержкой. Результаты не заставили себя долго ждать. В 2003 году Родерик МакКиннон получил Нобелевскую премию за расшифровку структуры калиевого канала - мембранного белка, играющего важную роль в обеспечении электрохимической активности клеток и, в частности, в работе сердца и мозга. В этом году, совсем недавно, в одном из ведущих научных журналов мира "Science" двумя американскими группами была опубликована работа по структуре человеческого GPCR рецептора. GPCR рецепторы составляют самый большой класс мембранных белков, но в течение многих лет, несмотря на огромные усилия ведущих лабораторий, установить их молекулярную структуру не удавалось. Это выдающаяся работа. Я искренне рад за Вадима Черезова - нашего бывшего студента, аспиранта и сотрудника, который внес ключевой вклад в этот успех. Можно лишь огорчаться, что он был вынужден уехать в середине 1990-х в США, чтобы иметь возможность эффективно использовать свой научный потенциал.

РЖ: А что удалось сделать вашей совместной группе "МФТИ - Институт нейробиологии и биофизики Исследовательского центра Юлиха"?

В.Г.: Мы расшифровали атомную структуру первого комплекса двух мембранных белков. Люди до сих пор не знали, как мембранные белки взаимодействуют, работают в паре. Нам удалось в атомных деталях показать, каким образом сигнал с одного белка передается на другой. Московский Физтех играл очень существенную роль в той части, что касалась кадров. А главный материальный вклад внес немецкий Исследовательский центр Юлиха.

РЖ: И вы как бы представляли сразу две стороны - и немецкую и российскую?

В.Г.: Да, к тому же и сам Физтеховский центр создан при существенной материальной поддержке Центра Юлиха. Мы начали этим заниматься в начале 2000-х. К сожалению, пока в России никто, кроме нашей физтеховской лаборатории, не смог расшифровать ни одной структуры мембранного белка. Необходима существенная поддержка таких исследований.

РЖ: Сейчас очень много говорится о взаимоотношениях с нашими учеными, работающими за рубежом. Но не все могут так удачно совмещать исследования на Западе и в России.

В.Г.: Если говорить о возвращении ученых, надо помнить, что для них важны не только деньги, но и условия, возможности работы. Ученые, как обычные люди, нуждаются в деньгах, это понятно. Но не меньше денег им нужна научная свобода, отсутствие которой делает их научную жизнь бессмысленной. Допустим, научный сотрудник решил вернуться на родину (где ему даже предложили очень приличную зарплату), но при этом он оказывается в иерархической структуре, где каждый день ему необходимо преодолевать бюрократические барьеры. Причины утечки мозгов могут быть сформулированы в нескольких предложениях. Надо признать, что человек, познавший степень научной эффективности (свободы, под которой я понимаю условия для работы, в том числе уровень и скорость обеспечения приборами и материалами для экспериментальных исследований) на Западе, уже не сможет спокойно работать дома. Если его интересует наука, через какое-то время он может упаковать чемодан, что многие и делали. Конечно, есть лаборатории, где по разным причинам есть более или менее приличные условия для эффективной научной работы. Но это все еще скорее исключение, чем правило.

РЖ: Что больше всего угнетает?

В.Г.: То, с каким трудом приходится объяснять иностранцам наши проблемы, которые, конечно, не всегда зависят от ученых. Скажем, для того, чтобы работа была выполнена, нам западные партнеры выделяют химикаты и оборудование. Но его надо перевезти сюда, а переправка занимает огромное количество времени. И тогда работа становится неэффективной. А на Западе большинство вещей, которые мне нужны для работы, я получаю мгновенно. Сегодня любой аспирант-исследователь в немецкой лаборатории составляет список того, что ему нужно для работы, в тот же день согласовывает с шефом, и лаборант по его заказу посылает факс поставщикам, с которыми заключен договор. И все, что нужно, чаще всего доставляют на следующий день. Одна проблема - не заказывать в пятницу. Тогда посылка придет в субботу и если ей необходимы специальные условия хранения, то вещества пропадут. Например, у меня есть сотрудничество с Биоцентром в швейцарском городе Базеле. Если сегодня мы к ним обращаемся, то завтра к обеду все, что просили, будет у нас в лаборатории в Юлихе. И мы не тратим времени ни на согласования, ни на переговоры, ни на таможню.

РЖ: А как это происходит в России?

В.Г.: В России?! Вот вам пример с оборудованием (3,5 тонны), которое мы переправляем два с половиной года.

Для того чтобы Физтех совместно с центром Юлиха мог продолжать начатые исследования в области мембранных белков, немецким Фондом Гумбольта и Исследовательским центром Юлиха для физтеховской лаборатории в Россию было выделено очень важное для нас оборудование (в частности, рентгеновский генератор с вращающимся анодом, который Физтех пока еще не мог себе позволить приобрести, хотя такой генератор необходим в работе с белками). Так вот, это оборудование уже два с половиной года находится в Германии и ждет своего часа.

РЖ: Почему?

В.Г.: Когда немецкая сторона подготовила все необходимые документы для отправки груза, вдруг изменились таможенные правила, они стали гораздо более строгими и сложными. Потребовались бумажные согласования с Минобрнауки, Минэкономики и Физтехом. Кроме того, речь ведь идет о передаче груза без таможенных пошлин, немецкая сторона не обязана платить пошлину за то, что она же еще и фактически дарит нашему Физтеху. Но выяснилось, что теперь такого рода "подарок" не очень просто оформить. Мы думали обратиться к брокеру, который помог бы правильно это сделать на московской таможне, однако брокер - лицо для нас недостаточно ответственное. Если выяснится, что он что-то не учел или где-то ошибся и таможня в Москве задержит груз, то брокер просто вернет нам деньги, а груз арестуют. И кто будет платить за каждый день простоя на таможне, пока мы все заново переоформим? Физтех? У него нет на это денег. Центр Юлиха? Но это непорядочно по отношению к ним. Если говорить прямо, то немалая часть такой помощи, особенно в начале становления Центра, была чистой благотворительностью.

РЖ: И что же вы теперь делаете?

В.Г.: На Физтехе нет людей, которые были бы достаточно компетентны в этом вопросе. К счастью моих знакомых коллег, им не приходилось заниматься такой логистикой. Я вынужден был обратиться к одному из моих коллег из Дубны, у которого есть подобный опыт. И тот согласился помочь. Но когда он приехал в центр Юлиха, оценил обстановку, он сказал: "Если бы я знал про все это, я бы не взялся за эту задачу".

РЖ: В итоге?

В.Г.: В итоге все началось сначала. Дело в том, что при оформлении груза, который ввозится в Россию, необходимо было также предъявить специальное подтверждение из немецкого посольства о том, что этот груз передается только для научных, не коммерческих целей и т.д. Форму этого документа нам дали в немецком посольстве, а также посоветовали обратиться за консультациями к коллеге - сотруднику из ИОФАНа (Институт общей физики Академии наук) с аналогичным опытом. Так оказалось, что у него всего один прибор стоимостью порядка 20 тысяч евро долго лежал на таможне в Шереметьево. За него давно пошли штрафы, и у ИОФАНа не было денег оплатить эти штрафы, поэтому наш коллега уже был готов отказаться от этого прибора. К счастью, он не сдался и все-таки после длительных мучений получил груз.

После того как наш коллега из ИОФАНа рассказал нам о своих мытарствах, я понял, что за наш груз в три с половиной тонны и стоимостью 240 тысяч евро не расплатится не только Физтех, но и центр Юлиха. Тогда мы вынуждены были вскрыть все коробки с упакованным оборудованием и переписать заново каждый кабель. Хорошо еще, что к нам отнеслись с сочувствием, включая Фонд Гумбольдта и другие немецкие инстанции, и составили новые документы.

Поймите, если я и другие, которых учили совсем другому, будут тратить столько времени на растаможивание, то мы будем банкротами в науке. Это крайне невыгодно и самой стране.

РЖ: Отсутствие грамотного менеджмента тормозит развитие российской науки?

В.Г.: Лучший показатель грамотности такого рода менеджмента, когда вы не знаете, как он работает. Я не знаю, кто занимается тем, что из Базеля все необходимое доходит к нам за сутки. Ну разве когда мне пересылают что-то сверхуникальное, я в этом случае прошу проконтролировать. И у нас есть для этого специальный человек.

РЖ: Все-таки отношения между Германией и Швейцарией - и в экономическом, и в политическом, и в историческом плане - намного проще и ближе, чем у России и Германии. Вот если бы Центр Юлиха что-то посылал в Бангладеш, то вы наверняка столкнулись бы с массой трудностей.

В.Г.: Возможно, это так, но мы же хотим, чтобы наша страна была эффективной и процветающей.

РЖ: Но все же Россия не является членом Европейского союза, и пока это так, трудности будут всегда. Однако, если бы у Физтеха была менеджерская прослойка, ваша жизнь была бы легче... Но предположим, что ваши мытарства скоро закончатся. Что дальше?

В.Г.: Будем надеяться, что эти мытарства и правда закончатся. Начнутся другие. Вот придет в Физтех оборудование. Но ведь это оборудование другой степени сложности. К нему нельзя приставить студента или аспиранта. Нужны специалисты-инженеры.

РЖ:А они есть?

В.Г.: Я бы сказал так: их еще, к счастью, в России можно найти. Если знаешь. Но посмотрите, что происходит с такими специалистами. Я, например, с удовольствием бы пригласил одного из очень талантливых коллег, опять-таки из Дубны, - Петра Константиновича Утробина. Он инженер высочайшего класса, которому можно доверить любые приборы. Но и он все чаще и чаще получает приглашения в зарубежные центры. И чтобы его оставить в России и пригласить к нам на работу в лабораторию, Физтеху надо иметь свободную, приличную в денежном отношении ставку для приглашенного инженера.

Если мы хотим всерьез противостоять утечке кадров в науке, то надо думать и о таких специалистах. Для них тоже нужно выбивать дополнительное финансирование. Чтобы наша лаборатория могла нормально работать с новым оборудованием, мне нужна по крайней мере свободная ставка для инженера-специалиста и ставка ученого, который бы курировал научные проекты. Мы должны идти по пути мобильных научных групп, которые имеют колоссальную свободу. При этом хочу еще раз подчеркнуть, что под такой свободой я понимаю комплекс условий, необходимых для эффективной научной работы.

РЖ: Фактически речь идет не о ставках, а временных позициях?

В.Г.: И о том, и о другом. Если бы я был ректором, я бы не раздумывая это сделал, поскольку у меня нет сомнений в эффективности такой лаборатории. Хотя я понимаю, что у самого ректора Физтеха очень много других важных задач, чтобы заниматься нашей лабораторией. И при этом, насколько я понимаю, у него нет отдельной инфраструктуры для помощи в делах такого рода. Не все так плохо, очень важна поддержка, которую нам оказывает факультет, но, к сожалению, его ресурсы в настоящий момент ограничены.

РЖ: Как вам представляется роль государства в этом вопросе? Конкретно Минобрнауки?

В.Г.: Думаю, от министерства здесь действительно многое зависит. Они, например, могли бы поддерживать создание таких структур и реально поддерживать развитие тех, которые доказали свою эффективность, чтобы их развитие не зависело только от энтузиазма одиночек. Это и было бы примером эффективного государственного регулирования.

Помните, в СССР пытались планировать и регулировать производство носков и космических ракет? Не всякое регулирование имеет смысл, тем более в большой стране. Потому далеко не все получалось удачно.

Необходимо сочетание государственного регулирования с предоставлением большой свободы, подразумевающей, конечно, и ответственность за результат.

Допустим, скажем, когда мы подписываем соглашение о сотрудничестве между Физтехом и Исследовательским центром Юлиха, ректор Физтеха должен чувствовать себя уверенно. Мы должны осознать, что любой руководитель не будет работать эффективно, если ему не будет дана максимальная свобода действий. Он должен руководствоваться соображениями дела, отвечать за результат, а не думать о том, как на это посмотрит конкретный чиновник, пусть и очень важный. И хорошо известно, что бесчисленные согласования чаще всего распыляют ответственность.

РЖ: Всегда ли роль российского чиновничества в этом вопросе отрицательна?

В.Г.: Не всегда. Я бы наших чиновников условно разделил на две категории. Есть часть, которая всем известна: эти люди боятся любых решений и/или думают только о своей выгоде. Но есть и те, кто очень профессионально работает и не боится взять ответственность на себя. Ценность последних велика. И такие люди во многом тоже могут помочь решить проблему построения взаимоотношений с российской научной диаспорой. От них тоже очень многое зависит.

РЖ:А научную диаспору вы действительно считаете серьезным игроком на этом поле? Ее значение не преувеличивается? Ведь далеко не все из уехавших ученых хотели бы вновь начать игру с российской бюрократией - пусть нового разлива. У многих остались такие тяжелые воспоминания, что они не готовы ни к каким профессиональным контактам.

В.Г.: Нет, потенциал диаспоры не преувеличивается. Не надо искусственно делить работающих за рубежом соотечественников на "хороших", то есть готовых к сотрудничеству, и "равнодушных", которые не хотят участвовать в совместных проектах. Люди уезжали при разных обстоятельствах, и не стоит рассуждать об этом поверхностно. К тому же это просто не продуктивно и отталкивает заодно людей, большинство из которых при создании определенных условий могли бы быть очень полезны российской науке.

Да и вообще не надо никого осуждать. Неужели России лучше было бы, если те, которые находятся сейчас за рубежом и эффективно работают, сидели бы дома, не имея возможности реализоваться в науке? Должен ли я был остановить в свое время отъезд того же самого Вадима Черезова? А ведь мог бы. Но это была середина 1990-х. Зарплату не платили месяцами. У него молодая семья, ребенок. Условия для работы были скудными. Что в результате получилось бы? Полунищенское существование и утраченная возможность научного развития и реализации в самые активные годы. Уверен, что сегодняшний Вадим Черезов гораздо полезней для науки, в том числе российской, чем тот, который мог бы получиться, оставшись тогда. Он никогда не терял связи со мной и искренне готов сотрудничать с лабораторией на Физтехе. И нет сомнений, что он может немало полезного сделать. Имеет ли кто право оценивать его патриотизм? Думаю - нет. Я, например, вообще не позволил бы никому оценивать уровень моего патриотизма. Это глубоко интимная вещь, и никто не имеет права об этом судить.

РЖ: Вы описали сложности партнерства со стороны российских институтов. А немецкая сторона - какой партнер?

В.Г.: Здесь я говорю о своем опыте. Как правило, с европейским партнерами иметь дело достаточно просто. Если договорились о взаимовыгодном сотрудничестве, то так оно и будет. Они все понимают. Поверьте, они тоже знают, что такое экономический кризис, что такое "утечка мозгов" (у них ведь тоже немало талантливых ученых работает в США). Поэтому они готовы на компромиссы, а не на паразитическое сотрудничество.

Немецкая сторона после подписания соглашения старается и по сути, и по букве выполнять условия договора. И эту надежность мы должны как можно более рационально использовать.

Иногда приходится слышать, а не получает ли зарубежная сторона больше, чем мы? А не использует ли она сотрудничество для перетягивания лучших к себе? Скажу так: разве неизвестно, что абсолютное большинство (прежде всего большинство научной молодежи) уезжает сразу, без всякого сотрудничества? Именно они быстро теряют контакт с родной лабораторией и часто покидают Россию безвозвратно. Я не сомневаюсь, международное научное сотрудничество, при правильной его постановке, может внести значительный вклад как в развитие самой науки в России, так и в приостановку "утечки мозгов". Ну, а уж совсем скептикам я бы ответил так. Представьте, что некто решил стать чемпионом мира по дзюдо. Для этого надо, конечно, выступать на международных соревнованиях. Но он боится, как бы чего не вышло. Правила-то есть и судья есть. Но ведь и "засудить" могут, и даже может партнер "припечатать" тебя на виду у всего мира к татами. "Нет уж, лучше я буду сидеть дома, точно "как бы чего не вышло", - решает он. Это-то все так, но чемпионом мира такой "боец" никогда не станет. Это "философия" людей слабых, боящихся принимать серьезные решения и брать на себя ответственность. Конечно, к "международным соревнованиям" серьезно готовиться надо. Думать надо, работать надо. Но это так и в любом деле, если, конечно, хочешь его делать, как следует.

Сейчас очень благоприятное время: в стране есть ресурсы, еще живы некоторые научные школы и направления, за рубежом есть огромный потенциал диаспоры. То есть существует много благоприятных факторов для того, чтобы в России произошел научно-технический прорыв. Но для этого все ресурсы - и экономические, и кадровые - должны быть грамотно использованы. Важно, куда они направляются, на чем сосредотачиваются и насколько эффективно используются.

РЖ: В самые тяжелые годы нашим ученым старались помочь научные сообщества других стран. В частности, значительную помощь оказывала Германия.

В.Г.: Я знаю множество примеров бескорыстной помощи, когда западные ученые помогали нам просто из профессиональной солидарности. Профессор И.Халатников, бывший директор Института теоретической физики им. Ландау (ИТФ), крупнейший физик-теоретик, рассказал об истории поддержки их института со стороны Исследовательского центра Юлиха. Я хочу вспомнить имена некоторых из тех, кого лично знаю: профессора Георга Бюлдта, также профессора Еахима Тройша. Последний сам физик-теоретик, который был до недавней поры генеральным директором этого Центра в Юлихе, инициировал безвозмездную помощь для студентов базовых кафедр, аспирантов и сотрудников ИТФ. Это было в те времена, когда приличные студенты Физтеха не доживали в институте и до старших курсов, а сразу уезжали в США. И тогда им были выделены по тем временам приличные стипендии без специально оговоренных условий. Никто из стипендиатов не был обязан приезжать в Центр Юлиха и "отрабатывать" хоть в каком-то виде свои деньги. Им платили только за то, чтобы они продолжали обучение и исследования в России. Но сейчас в стране уже иная ситуация. Нас сейчас никто не поймет, если мы обратимся за такой помощью. У нас сейчас в стране другая ситуация: мы уже не терпим бедствие, и недопустимо вешать финансовую сторону проекта только на западных партнеров. В науке мы можем себе позволить сотрудничать на равных. Если, конечно, ее организация будет соответствовать критериям эффективности. Один из таких критериев - научное сотрудничество с ведущими зарубежными лабораториями. Глубоко убежден, что это одно из важных условий быстрого подъема российской науки. И наши соотечественники, успешно работающие сейчас за рубежом, могут сыграть здесь значительную роль.

Беседовала Ольга Орлова

Материалы по теме:

Анатолий Вершик: "Сейчас в Россию приезжает меньше западных ученых, чем во времена железного занавеса..."