Внешне наша жизнь складывается относительно стабильно. При этом не покидает ощущение неопределенного будущего. Как определить координаты того места, где мы находимся сегодня, что нас ждет за следующим поворотом? Как сохранить личное достоинство и "самостоянье человека, залог величия его", о котором писал Пушкин, в быстро и непредсказуемо меняющихся обстоятельствах? Обо всем этом известный артист, писатель, режиссер Сергей Юрьевич Юрский - в беседе с обозревателем РЖ Игорем Шевелевым (интервью было дано весной).

"Русский журнал": Сергей Юрьевич, поздравляю вас с наступившей наконец хорошей погодой!

Сергей Юрский: Да, спасибо, сегодняшнее состояние погоды опровергает мой обычный крутой пессимизм. Пушкинское "я не люблю весны, скучна мне оттепель" я не воспринимаю. Наоборот, для меня осень всегда - сжимание души. Весна, несмотря на возраст, дает другие ощущения. И получается, что в один период жизни ты набираешь доказательства всего тревожного, отрицательного, разрушительного, а в другой период вдруг думаешь: "Подожди, я же забыл, что было и другое". И с этим же человеком, с которым все так печально закончилось, что-то же и начиналось, и было иным. И выстраивается цепь вещей, опровергающих предыдущие. Как будто кто-то выстраивает очень доказательно все сперва в сером ряду, а потом так же доказательно - в ряду ярком, освещенном. Такой вот перекресток в единой сфере.

РЖ: Как же определить эту жизнь в целом?

С.Ю.: Я вижу то же, что видел всегда: перелом времен. Действительно, пришло новое время. И то, что ты в нем отрицаешь, не означает ничтожной его цены. Оно имеет цену, только ты ее не можешь определить. Недаром говорят, что не приведи господи жить в эпоху перемен. Это тяжело, потому что ты принадлежишь прошлому времени и все кажется не тем и не так. Но сам факт того, что ты перешел в это новое время и перемены имеют свой, еще непонятный тебе смысл, делает жизнь нескучной, делает интересной. И вот это любопытство и удивление перед тем, что мы попали в пространство какого-то чистилища, откуда следующая дорога ведет в обе стороны, - оно само по себе ценно. И даже не сам ты определяешь, где окажешься. Ты можешь только предъявить то, с чем находишься в этом чистилище. А дорога ведет или к какому-то обновлению, или к ужасному краху. Может быть и то, и другое.

РЖ: Ощущение закрытого будущего?

С.Ю.: Да, и сейчас это как никогда ощутимо. Лозунг "светлого будущего всего человечества", под которым мы жили, - эта определенность оказалась нежизненной. Судя по тому, что случилось. Но нынешняя неопределенность заставляет напомнить одно из главных слов и обращений: "Бодрствуйте!" Это так трудно, когда ты пятьдесят лет на сцене. Сегодня я пятьдесят лет на сцене.

РЖ: Сегодня?!

С.Ю.: Идет мой пятидесятый сезон, и половина его уже прошла. Пятидесятый сезон академической сцены, непрерывной игры, служения. И - ощущение чистилища, которое, кстати, выражено в названии последнего моего спектакля "Предбанник", поставленного в Театре имени Моссовета. Предбанник как возможный выход, но куда? На улицу, в жуткий холод? Или в баню, где невыносимый жар? Куда мы движемся, где ты оказался, что это за новое пространство, в котором все непривычно? Такое вот предисловие в виде сплошных вопросов.

РЖ: Но откуда-то вы ведь черпаете энергию профессии?

С.Ю.: Иногда - да. Театр, который огорчает меня переменой мышления, подходов, так называемое "постмодернистское искусство" - само стало почти классикой, ушло в прошлое, а его место заняло то, что не имеет пока названия. Вектор движения наиболее очевиден на телевидении. Это то, что размывает профессиональное искусство "фабриками звезд", "минутами славы", всем тем, из-за чего возникает вопрос: а зачем заниматься искусством, когда достаточно фокусов? Они были всегда, но считались чем-то отдельным от искусства. Столько веков потрачено, чтобы искусство стало профессиональным, но теперь оно размывается. То, что ты делал, было всеобъемлющим, касающимся всех, а теперь оказывается, что оно нужно весьма малой части людей, а для других этого вовсе не существует. И вдруг на сегодняшнем весеннем настроении пошли опровержения.

РЖ: Опровержения в театральных ощущениях?

С.Ю.: Да, я очень часто ходил на спектакли, по поводу которых почти заранее знал, что это мне не понравится, но я должен это увидеть для того, чтобы не ругаться впустую, а знать, о чем говорю. Теперь я хожу на спектакли, которые меня интуитивно привлекают, и раз за разом не ошибаюсь - мне нравится.

РЖ: Недавно в чьем-то "Живом журнале" прочитал: был Юрский у нас на "Трех сестрах"...

С.Ю.: Это было год назад. Я посмотрел у Петра Фоменко два спектакля и убедился, что это - театр. Ведь театров не стало. Театр - это был корабль, на котором есть своя команда, есть рулевой и есть курс. Ты имеешь право сказать, что тебя не интересует, куда он плывет, - ты там уже был, ты туда не хочешь, - но это был корабль, который куда-то плыл. Теперь все исчезло: нет ни команды, ни курса, есть отдельные изделия. Фоменковский театр - это именно корабль, с курсом, с рулевым. И независимо от отношения к курсу этого корабля он вызывает у меня чувства товарищества и пожелания всего доброго. Мне это интересно.

РЖ: Но это было год назад. А сегодня?

С.Ю.: Я назову четыре впечатления самого последнего времени, и все они положительные. В кино это фильм "Остров", который соединил людей почти запретной прямой проповедью, и случилось художественное открытие. Еще это был спектакль "Захудалый род" у Женовача. Не буду вдаваться в детали того, что мне в нем очень понравилось и какая критика могла быть с моей стороны. Но я фактически увидел новый театр в Москве. С рулевым, с созданной командой, где каждый знает свой маневр и знает, какие будут действия других, и каждый виден в своем действии.

РЖ: Какое третье впечатление?

С.Ю.: Это был "Король Лир" Льва Додина. В том, что это театр, я не сомневался. Не все спектакли Додина вызывали у меня чувство приятия. Но от нескольких было чувство восторга, и всегда - чувство уважения к этому коллективу. А "Король Лир" - и вся постановка, и Семак в роли Лира, и Девотченко в роли Шута, и Игорь Иванов в почти несуществующей у Шекспира роли французского короля, мужа Корделии (очень интересный артист, который, играя крошечную роль, вдруг делает из нее то, что может быть создано артистом), - все это показывает театр! Наконец, из новой режиссуры - Дмитрий Черников, который меня заинтересовал сначала, скорее, рассказами о нем. Его "Евгений Онегин" в Большом театре вызвал у меня чувства радости и приятия.

РЖ: Спектакль, который вызвал бурю в прессе?

С.Ю.: Да, я с изумлением и огорчением узнал, что не совпадаю с оценкой театральной критики. Что подтверждает мое разочарование в ней и то состояние полуоткрытой, а теперь уже и открытой ссоры. И я могу привести доказательства того, что и почему мне понравилось в постановке Черникова. А мне очень понравилась и режиссура, и исполнение ролей актерами. Поскольку это было не только спето, но актерски принято исполнителями, и они это осуществили. Сюда бы, кстати, я отнес и более старое впечатление - Кирилл Серебренников, который меня очень интересует. Спектакль "Изображая жертву" я видел давно, теперь посмотрел фильм по телевидению, слышал обсуждение. Тут у меня сложное ощущение, но я понимаю, откуда берется это искусство. Оно потребно, оно рождено изнутри. И вот все эти впечатления опровергают ту черную картину разнузданной пошлости, которую я еще недавно видел перед собой.

РЖ: Это ощущение жизни?

С.Ю.: Да, все живо. Я рассматривал и зрителей. С этим тоже сложно, зрители переменились. Но когда ты раз за разом видишь везде много зрителей, то нельзя говорить, что театром не интересуются. Это - факт. Что они там думают, чем интересуются - это для меня вопрос сложный. Я вижу зрителей очень разных, иногда для меня странных, иногда восхищающих, но сам факт наличия этого нового зрителя, загадочного для меня, подтверждает чувство нового пространства, в котором мы живем.

РЖ: Вы сыграли "Предбанник" на сцене БДТ - это возвращение на некогда родную сцену?

С.Ю.: Не знаю, возвращение ли, но как гастролер я постоянно там играл. Я играл там и Фому Опискина, и "Железный класс" играл, и "Провокацию". Поскольку в БДТ огромный зал, то, играя "Предбанник" у себя на малой сцене, мы сначала попробовали его в Театре имени Моссовета на большой сцене. Все получилось. А приехали туда - ничего, ни единой реакции. Конечно, потом отдельные люди что-то мне говорили, но это - разговоры на лестнице. Дышащий коллектив зрителей либо складывается, либо нет. И, говорю откровенно, на первом спектакле, который мы играли там, он вовсе не сложился. Стены неприятия не было - было внимание и взаимное удивление. При этом я ставлю актерам за этот спектакль высшую оценку, потому что они сохранили все месиво взаимоотношений на сцене. И финальные - в такт музыке - аплодисменты ничего не искупают. И аплодисменты еще до музыки ничего не искупают. Потому что контакта нет. На втором спектакле контакт был несомненный. Причины - неизвестны. Но есть глубокое общение, секунды услышанного вовремя смеха, хмыканья, ощутимого даже в полутьме выражения лиц. Ты не видишь, но ты ощущаешь эти лица, которые осознают правильность своего здесь присутствия и делают осмысленным наше присутствие на сцене. Это все замечательно. Только это и остается.

РЖ: При этом ваша популярность, как у нас в стране, так за рубежом, феноменальна.

С.Ю.: Знаете, сегодня очень часто слышишь: "Мы сейчас были у вас на спектакле". - "Да, ну хорошо". А ты видишь, что человек другое что-то хочет сказать, не о спектакле. И все выливается в одно: "Давайте мы с вами сфотографируемся". У всех есть фотоаппараты, их миллионы. Все рисуют свою жизнь. И те, кто находятся на плаву, медийные лица (можно назвать их как угодно) должны быть вписаны в биографию автографом, фотографией, совместной фотографией. И это важнее, чем посмотреть, что из человека сейчас проистекает. Может, ничего уже не проистекает? А может, проистекает, но издали ничего не слышно.

РЖ: А коллеги на спектаклях в БДТ были, театральная среда, ведь Юрский для питерской публики - это особое явление?

С.Ю.: Нет, из тысячи двухсот зрителей были два-три приятеля. Сейчас вообще мало смотрят друг друга - нет времени, все заняты своей жизнью, и я занят своей жизнью. Я безумно благодарен питерской публике - надо было прийти, чтобы заполнить большой зал, купить билеты, которые на гастролеров всегда дороже, потратить целый вечер. Актеры из БДТ частью были на гастролях, частью заняты, частью больны, все ведь уже в возрасте. Это нормально. Обмена веществ не произошло. Среда отсутствует. И БДТ уже иной. Я очень хочу посмотреть там спектакль (про него мне говорили люди, которым я доверяю) "Власть тьмы" в постановке Чхеидзе и с Ивченко в главной роли. Интуитивно чувствую, что это хороший спектакль. Я видел в БДТ хорошие спектакли, но сам репертуар театра - это в основном западные пьесы. Хорошие и хорошо сыгранные, как "Калифорнийская сюита". Пьесы похуже, но отлично сыгранные, как "Квартет", где играют мои любимые и близкие люди. Но, вообще говоря, куда плывет этот корабль? На корабле много отличных офицеров, знающих, как распоряжаться парусами, как запускать машину, и сами они великолепно выглядят - но куда корабль плывет? Мне казалось, что БДТ, товстоноговский театр - это исследование сегодняшнего дня. Иногда через классику, через новое ее осмысление, через набухающие общественные проблемы. А сейчас что, БДТ видит общественную проблему в виде полного исчезновения всяких проблем?

РЖ: И все же - в чем для вас сегодня глубина жизни, которая сохраняет смысл?

С.Ю.: Глубина для меня теперь только во взаимоотношениях спектакля, выражающего сегодняшний день, со зрителем, сидящим сейчас в зале. Вот - глубина. Когда доходит ритм спектакля, когда доходит юмор - не ярко выраженный, а внутренний юмор, который переливается в зал и вдруг находит отклик. Когда внезапная смена ситуации на сцене вызывает не смех, что все так резко переменилось, а полное понимание, что случилась драма. И зритель замирает. Вот это и есть глубина связи. А все остальное - обсуждение, что хорошо, что плохо, - это поверхностно и для меня не очень интересно. Или когда возникает непонимание в ходе спектакля, о чем я говорил, то, значит, никаких связей нет вообще. Тогда каждый сам по себе и непонятно зачем.