От редакции: " Русский журнал" продолжает следить за перипетиями так называемого "Новгородского дела". Обвиняемая в покушении на жизнь собственного ребенка Антонина Федорова 7 мая была освобождена из-под стражи, просидев в тюрьме с 19 апреля. Здесь мы публикуем отрывки из ее дневника.

19 апреля я вышла из дому, пока Алиса еще спала. На девять утра была назначена беседа с адвокатом, а на десять - допрос у следователя. В городе были пробки и пришлось пешком идти через мост в адвокатскую контору, где была назначена встреча с моим тогдашним защитником Анатолием Богдановым. И который в это время стоял в той самой пробке, которую я обошла. Он опоздал, но все-таки приехал, и когда я отдала ему документы, в том числе мою характеристику из фонда "Волонтеры в помощь детям-сиротам" я спросила:
- Ну что, теперь меня не арестуют?

- Теперь ему будет очень сложно это сделать, - ответил адвокат, и мы поехали.

У следователя меня ждал большой сюрприз. После дачи показаний он заявил, что задерживает меня на двое суток по какой-то причине, которую я не уловила, и что он переквалифицирует мою статью со 105 ч.1 на 105 ч.2, срок по которой от 8 до 20 лет. Я узнала, что сегодня же будет суд, на котором будет решаться вопрос об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу.

- Кто судья?

- Никитин.

- Специально подгадали?

- Причем тут мы, он сегодня дежурный.

Пока происходил этот и дальнейший диалог адвоката и следователя, я сидела и тихо орошала слезами адвокатский носовой платок, в тюрьму мне совершенно не хотелось. Об этом Никитине я слышала и раньше - ничего хорошего. Потом был обыск, в ходе которого у меня ничего не нашли и ничего не изъяли - сумочку с телефоном, деньгами и ключами я отдала адвокату, чтобы он в свою очередь отдал маме. А надо сказать, что на допрос я пришла красивая, как из сказки - в новых платьице и туфельках. За что поплатилась - новые туфли начали страшно жать, что совсем не облегчало мне существования. Следователь грозно сказал мне на прощание, когда меня уводили:
- Без фокусов там, Антонина, без фокусов.

Это, видимо, юмор такой. Потом меня повезли в ИВС (изолятор временного содержания), где я была до суда. Там меня снова обыскали, завели карточку, сняли отпечатки пальцев и оставили в двухместной камере на пару часов. Эти пару часов я просидела на железной койке (матрац мне, понятно, не выдали - сказали "Вы у нас ненадолго"). Туфли жали. Плакать уже не хотелось, хотелось есть (я же всего лишь на допрос шла, не позавтракала).
В половину третьего за мной пришел конвой, еще раз обыскал и повез в суд. По дороге я поняла, что такое клаустрофобия. Меня везли в "стакане", это такой специальный отсек в большой железной машине для перевозки людей, больше похожий на гроб - садишься на деревянную скамеечку, дверь с лязгом закрывают и ты оказываешься зажатым в сером железе, только три дырочки в двери пропускают свет и воздух. Водители конвойных машин видимо обычно возят дрова, в этом "стакане" я телепалась как в шейкере, но потом установила, что если упереться коленками в стену впереди, затылком в заднюю стенку, локтями в боковые, то в таком положении меня не будет об эти стенки колотить на каждом повороте. Но все равно очень страшно - а вдруг авария? А вдруг замок заклинит? Придется вырезать меня из этого железа. И очень тесно, и с каждой минутой кажется все теснее. В какой-то момент я поняла, что меня спасет только если я начну орать, что у меня клаустрофобия и биться в дверь, тогда меня вынут отсюда. Удержалась только потому, что любая фобия - это психическое заболевание считается, не хочется, чтобы из-за случайного приступа в дело занесли, что я еще и психованная.

Суда я дожидалась в КПЗ (камера предварительного заключения), три стены каменных, одна стена решетка. И скамейка у дальней от решетки стены. В соседних ячейках хмурые дяденьки сидят, конвойные у себя в помещении чай пьют. Хмурые дяденьки начинают мне кричать:

- Маленькая, за что тебя?

- 105 ч.2

- Ого...

Все эти товарищи УК и УПК знают так, что некоторым юристам должно быть стыдно.

- Девчата должны на воле быть, - говорят мне, и я всей душой согласна.

- Ну, может тебя еще отпустят. Кто судья-то?

- Никитин.

- А, нет, этот не отпустит, с нами поедешь.

Заключенные просят пить и курить, ни того, ни другого им не дают - изъятые сигареты лежат на столе напротив их камер так, что видно, но не дотянуться. Как издеваются. Потом в тюрьме я видела одного из тех дяденек, с которыми разговаривала тогда в КПЗ - на улице отшатнулась бы инстинктивно, настолько разбойничья рожа, а там ничего, поболтали. Всех уравняло. Потом меня в этих трижды проклятых туфлях вели наверх, на четвертый, кажется, этаж, в суд, потом вниз в камеру, когда суд удалился для принятия решения на полчаса. Потом опять наверх - для оглашения приговора (ст. 108 - на два месяца в СИЗО), потом опять вниз - ждать машину до "Белого Лебедя".

- Держись, маленькая, - сказали мне дяденьки.

Тут я расплакалась. Пожалели меня зэки. Потом в таком же "стакане" повезли в тюрьму - но я уже ученая, от клаустрофобии отлично помогает, если представить себе лестницу и начать по ней подниматься, считая ступеньки, а от синяков помогает описанная выше поза.

В тюрьме мне передали сумку с вещами и тут я успокоилась - значит родственники в курсе. Потом поместили в камеру с тремя женщинами - "этапницами", там мы должны были дожидаться обыска и потом уже распределения по камерам. Две из них были цыганками, обе за торговлю наркотиками, одна русская - за алименты. Цыганки меня накормили, дали чаю, потом начали петь песни - так мы провели время до вечера. Пакеты с сигаретами (тюремная "валюта"), лапшой быстрого приготовления ("бомжпакеты"), чай пачками - везде. В тюрьме без этого никак, сказали.

Вечером нас наконец-то серьезно обыскали (так называемый полный обыск), перетряхнули все вещи, отобрали у меня посуду (потому что она была бьющаяся, такую нельзя, а ложку алюминиевую только можно), зубную щетку (потому что электрическая), кое-что по мелочи. Также отбирают все лекарства, пересыпают все сыпучие продукты и переливают все льющиеся в другие емкости. Правда цыганка Патрина (красивая, как черт, и такая же хитрая) умудрилась протащить через "шмон" и корвалол себе, и но-шпу, и еще кучу таблеток. Но это талант.

Потом нас перевели в "нулевку", бокс, где мы должны переночевать перед распределением. В "нулевке" новые сюрпризы - нет кроватей, только деревянный настил человек для двадцати. И нет розетки, значит нельзя поставить кипятильник, то есть мы оказались без питья. Патрина (боевая очень) начала бить в дверь и вопить, но она же цыганка - слушать ее не стали. Свет в тюрьме не выключается никогда, но это в общем даже хорошо, а то в первую ночь я бы свихнулась от крысиного писка. А так, лежа на том настиле во всей имеющейся одежде и даже в пальто, я постоянно имела возможность воочию убедиться, что крысы еще не отъели мне ни лицо, ни пальцы ног.

Очень холодно, крысы, постоянный свет, спать жестко - "нулевка" это если не ад, то близко. Так прошел день и ночь. А утром нас распределили по камерам - всех в разные. Тут же на распределении оказалось, что русская алиментщица больна чесоткой. Я почти сутки провела с ней в одной камере и ничего не знала. Вообще в тюрьме подцепить болезнь дело очень простое. Чесотка, вши, сифилис, туберкулез - что угодно, результаты анализов на сифилис, например, приходят очень не скоро, можно сутки проводить в одной камере с человеком, у которого четыре креста, и не знать об этом. Туберкулез в открытой форме хотя бы видно - человек кашляет, но ведь и простуда там вполне обычное состояние.

Камера, в которой я оказалась на второй день была угловой, а это значит очень сырой. Рама была вынута из проема и поставлена рядом: это делают сами заключенные, чтобы удобнее было "тянуть дороги" (передавать записки), но поскольку мне никакие "дороги" не нужны были, постоянно открытое окно привело меня в ужас. Потом мы своими силами прислонили рамы так, чтобы хотя бы ветер не дул в камеру все время, но все равно к нам постоянно заходили голуби, которых мы кормили хлебом. На сутки человеку выдается полбуханки хлеба, но выдается почему-то вечером. Все дни, что я была в заключении я не переставала поражаться этой странной манере. Ведь за ночь хлеб засохнет, зачерствеет, почему не выдавать утром, вместе с завтраком? Где логика такого поведения? Ответа нет, я так и не догадалась.

Вселили меня в пустую камеру, первой, днем принесли постельное белье, посуду, отвели к врачу на анализы и прививку (в спину делают, от столбняка, кажется, не знаю точно от чего). Весила я 40 килограммов в одежде. Кстати, медицинскую помощь мне в тюрьме оказывали, как ни странно. Мне дали таблетки: антибиотик, валерьянку, Максиган от болей в сердце, даже давали по таблетке снотворного каждый вечер, видимо выглядела я совсем плохо. За 18 дней к врачам меня водили два или три раза. Это очень круто по местным меркам.

Поначалу я никак не могла привыкнуть к тому, как там ходят и конвоирующему приходилось постоянно мне напоминать: "Руки за спину. Лицом к стене. Стоим. Проходим." Потом походы стали проходили в тишине - несложно запомнить последовательность действий, хотя ходить держа руки за спиной и неудобно. Утром и вечером проводится проверка. В первый день проверяющие пришли с вопросом "Ну что, все живы?", что произвело на меня определенное впечатление. Если есть вопросы или заявления - их нужно задавать и отдавать проверяющим, при этом они пересчитывают, все ли живы и никто ли не сбежал.

Ближе к обеду начинается "стукалово", специальный человек с большим деревянным молотком проходит по всем камерам и стучит по столам, кроватям, решеткам. Раз в неделю проводится "большой шмон", это когда параллельно со стучанием по всему другой специальный человек перетряхивает все вещи, постельное белье, просматривает рукописи и книги. Ищут запрещенные предметы, "малявы" и брагу, которую можно поставить на хлебе (том самом, который приносят на ночь). В одной из соседних камер брагу обнаружили: я видела потому, что меня как раз вели по "галере", и проверяющие выбрасывали пакеты с бродящим хлебом из камеры, страшно ругаясь.

Ругань в тюрьме - это в общем-то даже не ругань, там так разговаривают. В первый день у меня был настоящий культурный шок, но затем привыкаешь. Полагаю, так сбрасывается стресс, или что там у них. Раз в неделю по четвергам водят в баню: ведут в сопровождении собаки всей камерой, на помывку отводится 15 минут. Час в месяц, посчитали мы. Раз в неделю по субботам ездит библиотека: тележка с книгами, выдается одна книга в неделю на человека. Мне сначала вручили какую-то жуткую фантастику, жуткую потому, что там была какая-то спецподборка - кровь, убийства, жертвоприношения. На второй неделе я попросила что-нибудь из классики и мне дали "Подростка" Достоевского.

Утром до завтрака приносят кисель. Подкрашенная розовым вязковатая жидкость, но если нет ничего лучше - даже это в радость. Первое время у меня не было ничего лучше потому, что родственники не догадались передать мне кипятильник, а мои письма с просьбами передать мне его до них еще не доходили. Без кипятильника жить в тюрьме невозможно - никакого другого питься кроме киселя там не дают, разве что жидковатый суп в обед. Время от времени развозят по камерам в большом баке "кипяток" - горячую воду для стирки (в камере, разумеется, только холодная), которую льют через "кормушку" в таз или бак, но я сомневаюсь, действительно ли там кипяченая воды, или просто горячая. Вообще в камере обязательно должен быть пластмассовый таз, металлический бак, веник и тряпки для уборки, но веника нам так и не досталось, так как "учреждение веников не закупило". Обед состоит из супа и чего-нибудь на второе - жуткие макароны в воде с добавлением растительного масла, каша или капуста. Если второе не съедят в обед, его привозят на ужин.

Я была поставлена на диету, это значит, что этот же самый суп мне привозили на полчаса раньше, чем другим, а вечером давали сливочное масло - кругляшок размером чуть больше пятирублевой монеты, завернутый в плотную коричневую бумагу. Масло шло в кашу сокамерницам, я его не ела по гигиеническим соображениям. Вечером, перед выдачей хлеба, выдают сахар: две ложки. Если в вечерний сахар утром налить кисель, то можно пить.

В каждой камере установлено радио, но включать его нет никакой необходимости, днем его на полную громкость включают на улице, чтобы заключенные не перекрикивались между собой. Станция одна, понятное дело, - "Радио России". Слушая новости, я узнала, что "Такого-то числа в Великом Новгороде состоится пресс-конференция Максима Кононенко и Алексея Чадаева о так называемом "новгородском деле"". Я догадалась, что это обо мне и ждала, когда же передадут подробности, но не дождалась - одна строчка в новостях, это вся информация, которая у меня была.

Есть такая милицейская пытка, если вы не знаете - "музыкальная шкатулка", человека заключают в одиночной камере и включают там громко радио. Через несколько суток человек готов подписать все, что угодно и поведать, о чем беседовал Гришка Отрепьев с монахами на польско-литовской границе. Про это я только читала, конечно, но вообще прослушивание "Радио России" - это карательная процедура. Слушать это день за днем опасно для психического здоровья. Меня спасало только то, что иногда, очень редко, там включали какой-то классический джаз. Да еще авторская программа Гребенщикова не вызывала явного отторжения.

Заключенные все равно перекрикиваются - утром, пока еще не включили "музыкальную шкатулку", и вечером, когда ее уже выключили. Утром как раз идут "этапы", поэтому подружившиеся или влюбленные товарищи успевали узнать срок, попрощаться и хоть одним глазком посмотреть на тех, кого ведут.

Любовь в тюрьме отдельная тема. Она там вполне виртуальная - не видя друг друга заключенные завязывают романы, посылают друг другу подарки и письма, перекрикиваются в том духе:

- Девять-семь! (мужской голос с улицы вечером, 97 - номер камеры)

- Кого? (женский голос из камеры на третьем этаже)

- Свету!

- Говори!

- Я люблю тебя!!

- Чего?

- Я тебя люблю!!!

Или:

- Говори!

- Я тебе пальцы отрежу, ты почему не пишешь?!

Думаю, Ромео что-то похожее говорил Джульетте, стоящей на балконе. Очень романтично.

Или:

- Ты письмо (или масло, или сигареты - подарок) получил?

- Да!

- Ответ написал?

- Да!

- Жду!

И никакого ICQ не надо, жизнь бурлит в "реале".

В тюрьме есть животные: крысы и собаки. Крысы в тюрьме явление нормальное, а собаки считаются сотрудниками. По ночам и те и другие подают голос, пока мне не давали снотворного я слышала и писк, и лай. Один из сотрудников породы ротвейлер облаял персонально меня как-то раз, а крысы ходили пешком по "галере", в первый раз я испугалась, потом не обращала внимания. В камеру не заходят и на том спасибо.

Ближе к концу заключения меня вывели из камеры и повели неизвестно куда, вывели в коридор, открыли одну из дверей... я даже вздрогнула. Евроремонт, люстры на потолке, деревянные двери - все по-человечески. После тюремных коридоров, оборвавшихся внезапно, производит очень сильное впечатление. Как оказалось, меня привели к начальнику тюрьмы, которому стало интересно, что за чудо такое у него сидит, которому в день по пачке писем, телеграмм и телексов приносят. Посадили меня на стул возле двери, подальше от него. Он спрашивал - кто я, что я, как у меня состояние и настроение, вес, здоровье, атмосфера в камере. А потом спросил:

- Вот скажите, а что такое "Джамиля"? Вы в секте какой-нибудь состоите?

Я рассмеялась и объяснила, что нет, не в секте, а в Интернете (в письмах мои друзья обращались ко мне по никнейму). Но мысль мне понравилась. А потом меня отвели обратно - из евроремонтного начальничьего коридора с обоями в каменный серый, тюремный.

Помимо врачей, адвоката и начальника тюрьмы меня водили к психологу - дважды. Отнеслась она ко мне очень по-человечески, дала какие-то тесты, чтобы мне было чем себя занять (на десять минут их хватило, к сожалению), посоветовала начать писать дневник (кое-что из него я использовала при написании этих отчетов), но говорить с ней все же было тяжело. Она была убеждена, что мне надо выплакаться - я ведь не плакала там больше - и ей как-то удавалось ввести меня в плаксивое состояние, главным образом разговорами о дочери, и я добросовестно хлюпала носом. Потом приходила в камеру, утирала сопли и все возвращалось на круги своя.

Я готовилась к восьмому мая, дата, на который была назначена "касатка" - кассационная жалоба по мере пресечения (которая вообще-то по закону должна была состояться не позднее трех суток с момента подачи жалобы, то есть еще до 23 апреля). Заранее уверяла себя, что надеяться не на что, что если человек попал в "Учреждение", то достать его оттуда очень сложно. Что назначенные мне судом два месяца я отсижу точно, а скорее всего и больше, потому что проще продлить срок содержания под стражей, чем выпустить на волю. Но седьмого числа раздался стук в дверь:

- Федорова с вещами на выход.

Я было решила, что меня переводят и расстроилась - в этой камере плохо, но хотя бы не обижают и об этом можно не беспокоиться, а в новый коллектив придется как-то вписываться, на что у меня совершенно нет ни сил, ни желания. А потом я вдруг почувствовала каким-то шестым чувством - меня освобождают. Собрала вещи, еду оставила сокамерницам...

Когда я осведомилась у конвойного - выпускают ли меня, она кивнула. Сумка и два пакета сразу показались легче. Меня провели по нескольким кабинетам, сделав обходной лист, и проводили вниз, где меня встретил оперативник, тот самый, что вручил мне первую повестку на допрос. Он был очень любезен, помог отнести сумку в машину и отвез меня в прокуратуру, где следователь Колодкин взял с меня подписку о невыезде и подписку, что я не буду встречаться с дочкой без "законного представителя". Позвонить мне не дал, выставил из кабинета, и я осталась на крыльце прокуратуры совершенно обескураженная, без денег, телефона и документов, не зная, куда податься.