Мне, я считаю, очень сильно повезло в жизни. Я с детства знал Дмитрия Краснопевцева, по моему мнению, одного из лучших русских художников XX века, - он дружил с моей матерью. Дмитрий Александрович, для меня дядя Дима, - из разряда маленьких великих художников, кое-что понявших лучше, чем великие святые коровы искусства. Про него когда-то, в конце 60-х, верно сказал случайно оказавшийся в его мастерской Генрих Белль: "Интересно. Он пишет спокойствие".

Краснопевцев, был не только удивительным живописцем, но еще и нежнейшим, умнейшим и интереснейшим человеком. А кроме того - франкоманом, причем его любовь к Франции была беспредельной. Он, абсолютно русский, внук священника, боготворил все французское.

Французского языка он не знал, вернее, знал очень специфически. У него было несколько старинных франко-русских и русско-французских словарей, которые он постоянно штудировал. Не имея почти никакого представления о французской грамматике, он повергал в замешательство русских знатоков французского языка и заезжих французов какими-то словечками, которые не то давно вышли из употребления, не то были настолько редки, что даже самые изощренные специалисты их не слыхивали.

Я предполагаю, эти слова для Димы Краснопевцева были такими же любимыми персонажами его личного молчаливого музея-театра, как стоявшие на полках в комнате, где он работал, старые разбитые кувшины, дореволюционные винные бутылки, куда он переливал советский портвейн, старые раковины, сухие ветки, засушенные рыбы, пыльные тома и дивные агаты.

А еще на стене этой комнаты висела большая гравюра первой половины XIX века - план Парижа. Краснопевцев по этой карте знал каждый проулок, каждую лестницу, все дворы Города Света в былые времена.

В Париже Краснопевцев никогда не бывал. Может быть, мечтал об этом, но, поскольку он был человеком, при всем пьянстве, очень трезво мыслящим, думаю, он эти мечтания он переводил в другое измерение - в искусство. Поездка в Париж почти до конца его жизни была нереальной. Он умер в 1996-м, то есть свою мечту уже мог бы осуществить. Но не сделал этого. Он был в годах, болел, а главное - наверно, у него давным-давно была своя Франция, не требующая знакомства с реальной "Гайкой".

Еще мне в жизни повезло, потому что моим учителем рисунка в МХУ "Памяти 1905 года" был Юрий Георгиевич Седов. Выходец из московской "пречистенской" интеллигентной семьи, он в ранней юности успел оказаться в кругу Павла Флоренского. Потом - обучение в Суриковском институте и война, которую он боевым офицером прошел от звонка до звонка. В 50-70-е он общался с Бахтиным, Успенским, Жегиным, Лотманом, Топоровым и Ивановым. Кажется, художником он был никаким, но педагогом - гениальным. Естественно, отнюдь не все его ученики стали хорошими художниками, но он делал другое.

Ставил глаз. И рассказывал то, что без него многие узнать бы не смогли. И я пришел в восторг, когда в конце 90-х в разговоре с Виктором Пивоваровым (он-то изумительный художник) мы, выяснив, что оба учились у Седова с разрывом в пятнадцать лет (Витя в середине 50-х, я в конце 60-х - начале 70-х), на одном выдохе друг другу сообщили: "Жора Седов - гений".

Седов был влюблен в Италию, в ее искусство. Он изумлял студентов знанием, на каком расстоянии от входа в собор Св. Петра находится капелла, где стоит "Пьета" Микеланджело и каков перепад овала площади, построенной Бернини. Мы слушали и недоумевали - зачем нам это знать, все равно никогда шагами не промеряем, не убедимся, прав ли Юрий Георгиевич или что-то сочиняет.

А он продолжал. Рассказывал, с какого ракурса желательно смотреть на виллы Палладио в Виченце, и в каком ритмическом порядке, в какой исторической последовательности были построены палаццо на Большом канале в Венеции.

В Италии Седов не бывал никогда. Из СССР он выехал единожды в Северный Вьетнам в составе делегации мосховских художников. Про Вьетнам он рассказывал, как поздоровался с Хо Ши Мином, а также про посещение святилища секты Каодай, где буддийские, индуистские, мусульманские, конфуцианские и христианские образа соседствовали с фотографиями Сталина, Мао, Брижит Бардо и вьетнамских игроков в пинг-понг.

И возвращался в Верону, Флоренцию, Падую, Сиену, в Ассизи, к "Темпьетто" Браманте и к Сикстинской капелле. Говорил об удивительном свете Италии и о том, почему Иванов оказался единственным русским живописцем XIX столетия общемирового масштаба.

Стыжусь, с Юрием Георгиевичем я с 70-х потерял связь. Не знаю, как он закончил свои дни. Но уверен - итальянский свет он так и не увидел. Мне кажется, это горестно. Он разглядел этот свет на мутноватых репродукциях, но не погрелся в его лучах.

Теперь поездки - реальность. Если хочется, пока еще поехать можно куда угодно - скажем, не в Северную Корею, говорят, там очень красиво, но почему-то туда не тянет. А так - есть деньги, езжай. Вот и ездят очень многие, куда им надо или просто хочется. Что видят, что рассказывают? К счастью, каждый свое.

Сегодня я вернулся из Венеции, куда на три дня с женой ездил из крошечного и тишайшего Роверето, - спасибо знакомым, дали ключи от квартиры. Этот город, где бывал уже несколько раз, я очень люблю. Естественно, я не одинок: Венецию не любить трудно.

Впрочем, однажды я встретил человека, пылавшего лютой ненавистью к Безмятежнейшей. Летел в Венецию из Москвы, моим соседом оказался очень пьяный парень лет двадцати с подбитым глазом, говоривший с провинциальным акцентом. Когда самолет сделал разворот над Лагуной и пошел на посадку, соседа прорвало. Он, жутко матерясь, рассказал мне приблизительно следующее: "Ну и хули люди здесь, в болоте живут? Не город, а говно. Жили мы нормально в Кемерово, так родители сюда поехали. Чего их понесло? Вот Кемерово - так это город, а тут одна жижа, а люди - как лягушки. Не говорят, а квакают, хрен их поймешь". И так далее, пока мы не вышли из самолета.

Про Кемерово ничего сказать не могу, не бывал там, возможно, на самом деле замечательный город, куда лучше Венеции. Тем не менее предполагаю, что кемеровский парень, которого судьба занесла на венецианские каналы, не является представителем большинства.

Большинство людей, откуда бы они ни происходили, единожды попав в Венецию, оказываются очарованными ей - разумеется, по разным причинам.

Для меня один из важнейших компонентов лагунной магии то, что Венеция абсолютно парадоксальный, почти неестественный город. Ясно, что когда-то выходцы с континента поселились там не по своей воле - они залезли в малярийные болота, спасаясь от гуннов и лангобардов. Но сообразили, что к чему. И построили огромную империю, лозунгом которой было Cultivar el mar, lassar la tera, на старовенецианском наречии "Заниматься морем, оставить землю".

Венецианцы, вбиваясь гвоздями в приморские территории, облапошили и ограбили полмира, а на полученные средства выстроили один из красивейших городов планеты.

Про венецианские красоты, впрочем, говорить не след. Насчет них - общеизвестно. Для меня важнее другое. Венеция - город, которого не может быть, это огромная сюрреалистическая декорация для спектакля с крайне запутанным, затягивающим и вечно потусторонним сюжетом. Одновременно это просто город, где живут люди, растят детей, трудятся, едят, спят.

И, попадая в Венецию чужаком, я все пытаюсь понять, как небывалость этого города может сочетаться с полной нормальностью и будничностью. И не могу. Но в поисках ответа на вопрос как можно быстрее сворачиваю с туристских троп, по которым душной массой - не протолкнуться, не вздохнуть - движется многоязычная толпа.

Бедные обычные туристы, они не видят ту Венецию, которая, как мне представляется, реальнее, чем площадь Св. Марка и мост Риальто. А ведь сверни на два метра вправо, влево, и начинается другое венецианское волшебство. Или это всего лишь еще один морок?

Конечно, я был в Сан Марко, видел Дворец дожей, Мост вздохов, Георгия и Павла и другие обязательные красоты.

Но что самое чудное для меня в Венеции?

Покосившиеся, крайне странно построенные мостки возле пристани Колонна на острове Мурано. Встав на них, могу стоять час.

Болото на острове Торчелло. Разумеется, ротонда Св. Фоски и базилика Св. Марии с ее удивительными мозаиками на тему Страшного суда, про которые когда-то мне рассказывал Юрий Георгиевич Седов. Это очень важный повод отправиться на Торчелло. Однако, и я в этом не одинок, на этот остров всякий раз отправляюсь ради болота, расположенного позади базилики.

Я его в первый раз увидел год назад - поплыл смотреть, вдохновленный рассказами жены, посетившей его еще в 2000-м. Про это болото мне с восторгом говорил отличный архитектор Юрий Аввакумов, про него я слышал от серьезного американского ученого-экономиста, им восхищались многие другие люди. В общем-то, болото как болото. Тростник, подтухшая вода, жужжит комарье, вдали в мареве торчат колокольни Венеции. На краю болота - старый, почти развалившийся сарай.

В чем дело? Не знаю. Но это болото и этот сарай для меня не менее важны, чем собор Св. Марка со всеми его сокровищами.

Дело в необъяснимом. В том, как желтоватая бирюза тростника и кустов отражается в вязкой голубой зелени воды, а потом все растворяется в серой лазури неба и изъеденные временем доски сарая сияют серебром в зеркальном свете.

Или - остров Сан Эразмо. По-моему, единственный из венецианских островов, где нет никаких исторических и художественных достопримечательностей. Крестьянские дома, дачи, огороды с базиликом, фасолью, помидорами, петрушкой и луком. Кукуруза и тыквы, винограднички, смоковницы и бесконечное небо над головой. Я там оказался по совету венецианского друга, и сейчас не преминул вернуться.

Но даже не садясь на вапоретто, циркулирующие по Лагуне, оставаясь в самой Венеции, я находил - ноги сами вели - места, к которым потом прикипел сердцем.

Собственно, то же происходит в Москве, ведь она не только и не столько Кремль, дом Пашкова и Андроников монастырь.

Десять минут от Рива дельи Скьявоне - и греческая церковь Св. Георгия, совершенно, впрочем, итальянско-ренессансная, а во внутреннем дворике маленькое кладбище, и на нем, среди плит с греческими надписями, безымянная русская; судя по графике - середины XIX века:

"Я первый
Прибыл к вам
И первый
Вас оставил.
Не плачьте,
Мне здесь хорошо,
Я дома".

Согласен, неплохое место человек себе нашел, хотя насчет своего первоприбытия он, не исключено, заблуждается. А с другой стороны, какая разница, кто первый, кто последний?

И рядышком, еще пять минут по извилистым улочкам, переходя узенькие каналы, - церковь Сан Джованни ин Брагора. Древняя, кирпичная, скромная, без назойливого мраморного барочного ливера, в ней был крещен родившийся по соседству Вивальди, а стоит она на тихой площади. Отполированная за столетия брусчатка, в которой отражается солнце, несколько деревьев, несколько лавочек, на них сидят местные старички, да мамаши выгуливают детей.

И - небо над головой, заорет вдруг дурным голосом чайка, но нет туристского гомона: Oh, it's gorgeous! - C'est merveilleux! - Das ist wunderbar! - и прочее на понятных и непонятных языках.

Или - тоже недалеко, возле стен Арсенала, - площадь Поцци. Там даже церкви, вопреки венецианским правилам, нет. Есть несколько старых домов, на фоне местных архитектурных шедевров, не обладающих ровно никакими достоинствами. И деревьев на площади нет. Зато есть на углу кафе, на террасе которого днем в субботу местные жители пьют алый "спритц", белое вино, смешанное с "Кампари", читают газеты, обсуждают новости. Тем временем дети гоняют мяч, собаки что-то вынюхивают на полированных камнях, по очереди мочатся на покрытый железной крышкой мраморный колодец со стершимися рельефами, воробьи и голуби подъедают крошки хлеба, а в туалете, находящемся в заднем дворе, на бачке написано по-русски какой-то сволочью (не тем ли парнем, с которым я однажды летел в Венецию?) "будем срать где хотим".

Эта надпись отчего-то не стирается уже два года. Может быть, ее непонятность для хозяев кафе на площади Поцци имеет магический смысл?

И таких мест в Венеции не мало - надо только дать волю ногам и слоняться бесцельно.

Тут встает вопрос. Да, сейчас почти ничто не препятствует поездкам по знакомым и незнакомым, заранее или впоследствии любимым местам. Но можно ли исключить, что мир в целом и жители отдельных стран в очередной раз не осатанеют и не начнут друг от друга отгораживаться занавесами и стенами? К сожалению, нет. И в этом случае, не приведи господь, если доживу до него, что же я смогу рассказать? Расскажу, естественно, про то, как великолепно стоит церковь Сан Джорджио Маджоре и с какой точки Морской таможни наилучший вид на нее. Попытаюсь рассказать, насколько гениальна минималистическая Оранта в алтарной апсиде базилики Сан Лоренцо э Донато на острове Мурано, сделаю все, что в моих силах, ради передачи впечатления от венецианских палаццо.

И спроси меня про Париж - про Нотр-Дам и Лувр слова найду.

Но не уверен, что у меня это получится так же хорошо, как у Юрия Седова и Дмитрия Краснопевцева, Францию и Италию видевших только на картинках. И ведь не менее этих шедевров меня потрясли в Венеции кривые-косые мостки, болото и площадь без церкви, в сортире кафе на углу которой я обнаружил кретинскую надпись, оставленную каким-то соотечественником.

Кому-нибудь это нужно? Не знаю. Думаю, только тем, кто волен блуждать по миру без навязчивой цели, не им установленной, - в поисках ответа, где разница между правдой и неправдой. Но ответа на этот вопрос нет.