"Литовский акцент" - таким был подзаголовок второго фестиваля "Балтийский дом" в Москве", которым начался нынешний декабрь. Приезжая в столицу, питерский театральный фестиваль решил привезти не дайджест программ последних лет, а "свое все" - литовский театр, который традиционно оказывается гвоздем программы "Балтдома". Из шести спектаклей на этот раз пять были поставлены литовцами. А в Москве перед началом "Балтдома" вышла премьера самого известного московского литовца - молодого режиссера Табакерки Миндаугаса Карбаускиса. В сущности, до середины декабря в театре других заметных событий не было - так и прошли эти две недели "с литовским акцентом".

Карбаускис поставил Леонида Андреева - " Рассказ о семи повешенных", короткую историю о восьмерых, ждущих смерти. Сначала - о министре, которого предупредили о готовящемся на него покушении (он знает, что террористов схватят, но не может преодолеть ужаса), затем - о тех самых выданных провокатором пятерых террористах, которым теперь предстоит казнь, а с ними - о разбойнике Цыганке и туповатом крестьянине-убийце Янсоне, тоже ждущих виселицы.

Карбаускис очень далек от того самого "литовского метафоризма", который считается определяющим качеством литовского театра. Правда, от него далеки и прочие режиссеры-литовцы (кроме разве что Някрошюса, под которого этот термин и был придуман), но Карбаускис, ставящий спектакли лаконичные, сдержанные, почти суховатые, - дальше всех. На этот раз он превращает рассказ в пьесу, не традиционно раздавая его диалоги персонажам, а просто раскладывая прозаический текст на голоса, как любит делать Гинкас. Один из героев выходит то рассказчиком, то жандармом, то превращается в висельника, молодые террористы поначалу семенят гурьбой с подносами в руках, изображая слуг вокруг министра, а потом двое из них переоденутся и выйдут в виде родителей, навещающих сына перед казнью. Артисты у Карбаускиса как всегда играют с удивительной для Табакерки точностью и сдержанностью. И если на этот раз кто и выделяется из их согласного хора, то разве что Дмитрий Куличков, который играет Цыганка с неудержимой, заразительной, лихой веселостью и, кажется, ни минуты не может постоять спокойно. И лишь только он сбросит шинель другого героя и нахлобучит драную шапку, губы его тотчас разъезжаются в ухмылку, а вслед за ним расплывается и весь зал.

"Рассказ о семи повешенных" - произведение не великое, вот и спектакль Карбаускиса вышел не крупным, но каким-то удивительно ясным и чистым, лишив Андреева тех невыносимых свойств, за которые его особенно любили курсистки - надрыва, крикливой сентиментальности. Рассказ, где речь идет об ожидании смерти и каждый из героев беспрестанно прислушивается к собственным предсмертным ощущениям, получился совсем не тягостным. Здесь будущие повешенные появляются смешливым молодняком, оттирают замерзшие уши, словно с мороза, весело толкаются и вешают свои пальто в углу на вешалке. Они с визгом скатываются по крутому пандусу сцены, будто с горки, прямо к залу, дерутся подушками в тюрьме (не важно, что по Андрееву они сидят в одиночках), а уходя на виселицу, снова сбрасывают пальто и парами шагают за кулисы, где громко раздается шум волн, словно идут поплавать. Пальто остаются на "берегу" вместо трупов с синими высунутыми языками, которые так подробно описал Андреев. Эти пальто, которые и на программке к спектаклю нарисованы висящими рядком на плечиках, видимо, и есть образ смертных тел. (Наверное, оттого полумертвый от страха террорист Вася Каширин перед уходом на казнь и закутывается в толстое одеяло так, что сверху на нем едва застегивается пальто, - он пытается защитить свое жалкое тело). А тела артистов, постоянно меняющих одежки, живут в этом тряпье, как бессмертная душа: вот сбросили они пальто после казни и снова пошли кататься с горки. Видимо, именно это имела в виду самая молоденькая террористка Муся, когда говорила, что смерти нет.

Теперь про "Балтдом".

Открываться он должен был спектаклем Андрея Могучего " Д.К. Ламанческий" - вполне безумным произведением, только отдаленно напоминающим о сервантесовском романе. Здесь дело происходит в разрушаемом Доме культуры под названием "Ламанческий" (название из светящихся лампочек висит под потолком), среди гор выброшенных книг, а Дон Кихота (он же Уно) играет неистовый Александр Лыков. Поскольку второе имя Пансы (его играет артист БДТ Сергей Лосев) - Муно, ясно, что тут не обошлось без Мигеля де Унамуно и его "Жития Дон Кихота и Санчо...", а также многих других книжек и идей. Из всего этого, фантазий Могучего, льющихся потоков воды, света, видео и всяких визуальных эффектов, которые придумал художник Александр Шишкин, получился совершенно безбашенный спектакль, на который в Москве билеты разошлись с лету. Но из-за болезни Лыкова это дикое произведение к нам не приехало и зрителям пришлось удовольствоваться другим спектаклем "Балтийского дома" (он ведь, как известно, не только фестиваль, но и театр) - "Мастером и Маргаритой", зато в постановке весьма уважаемого литовского режиссера Йонаса Вайткуса. В Питере этот спектакль публика любит - и в первую очередь, из-за того же самого Лыкова, который со своим знаменитым бешено горящим взором играет Воланда. Но Лыков, понятное дело, приехать не мог, и московские зрители, пришедшие посмотреть на любимого актера, были весьма разочарованы длинным, архаическим и тяжеловесным спектаклем.

Далее в программе были два главных хита фестиваля: "Песнь Песней" Эймунтаса Някрошюса и "Эдип-царь" Оскараса Коршуноваса. И сюрпризы: неизвестный в России, но, как объявлено, модный в Литве режиссер Цезарис Граужинис с двумя спектаклями и сделанная на сцене "Балтдома" постановка Ольги Субботиной для трех актрис, где главной приманкой служила Лия Ахеджакова.

Хиты, само собой, не осрамились. "Песнь Песней" - пронзительный и простой, как детская игра, спектакль, где сельская любовная история приподымается ввысь библейским текстом, - уже приезжала в Москву год назад. А Оскарас Коршуновас привез спектакль трехлетней давности - наверное, не лучшую свою постановку, но очень эффектную, яркую и агрессивную, которую стоило посмотреть. Действие трагедии Софокла он поместил на детскую площадку среди всевозможных лесенок, качелей и каруселей, где скакали и крутились серые человечки с огромными головами пупсов. Именно их царем был Эдип - молодой мужчина в костюме и галстуке, строящий свои речи перед кукольным народцем в жанре предвыборных выступлений. Тут в роли хора пищали людишки в масках Микки Маусов, а их корифей в образе огромного безглазого игрушечного медведя басил скрежещущим звуком робота. Да и прорицатель Тиресий, эдаким чертом выскакивавший из песочницы, оказывался черным, будто обугленным, Буратино.

Напридумал всего Коршуновас на пятнадцать спектаклей. И взрыв, после которого от грибка в песочнице оставался один столб, а хор в искореженных масках выглядел, как стая горгулий. И полуголого Эдипа, ставшего античным героем в пиджаке, повязанном через плечо. И малышовые качели, которые, словно весы в руках богини, подбрасывали вверх каждого, кто спорил с Эдипом, будто оценивая легковесность их слов. И даже знавшего все тайны старика-пастуха, что весь спектакль сидел на краю детской площадки, но не желал рассказывать правду о страшном прошлом, словно ветеран, который догадывается, что бывает после таких разоблачений. В общем, это был спектакль-монстр, но смотреть его было интересно. С сюрпризами дела обстояли хуже.

Впрочем, спектакли Цезариса Граужиниса, поставленные в его крошечной "Цезарис групп", смотреть тоже было любопытно. Новый вильнюсский театр, где работают только пять молодых актеров, учеников Граужиниса, два года назад окончивших институт, показал сразу две камерных постановки: по английской пьесе "Покушения" и немецкой - "Арабская ночь", которую уже не раз ставили в Москве. Граужинис, хоть и учился в Москве, у Гончарова и Захарова, продемонстрировал холодноватый и формальный европейский театр. И в том, и в другом спектакле перед зрителями была маленькая пустая сцена, а на ней - пять актеров, пять стульев плюс экран. Актеры играли энергично и гротескно (что очень принято у литовцев), но "внешне", да и обе пьесы, выбранные Граужинисом, были чисто "разговорные", чего не слишком любят в русском театре. Зато текст англичанина Мартина Кримпа звучал забавно - он выглядел даже не пьесой, а бойко разыгранным постмодернистским коллажем из пародийно звучащих разностильных фрагментов: то будто бы перебираются разные сценарии для фильма (детектива? боевика?), потом кажется, что для выборов, для торговой рекламы, для патриотической или фашистской листовки, для террористического воззвания. Получалась история про манипуляцию сознанием: все сюжеты и темы, которыми лихо жонглировали актеры в строгих офисных костюмах, перехватывая реплики друг у друга, крутились вокруг женщины по имени Анна. То казалось, что нам предлагают расследование, и она убита, то - что она убийца. То, что Анна - бизнес-женщина, богачка, то - что одинокая и неустроенная, синий чулок, то - душа компании, устроительница вечеров для тех, кому за 30, то - террористка. Она была одиночкой - охотницей за головами, потом - справедливой мстительницей за убитую семью, малолетней актрисой порно, красавицей-матерью, мечтающей очистить страну от черных, евреев и подобного сброда. И все это - в диком темпе, без переходов. У нас таких текстов не ставят, поэтому следить за превращениями сюжета было занятно, хотя для полутора часов выглядело это слишком однообразно.

Расстроили "Чокнутые королевы". То есть на самом деле в них ничего особенно грустного не было - классическая антрепризная поделка с тремя известными актрисами. Обидно было, что, во-первых, актрисы хорошие и не слишком замыленные в антрепризной халтуре - и Ахеджакова, и Эра Зиганшина, и малоизвестная Мария Кузнецова из Александринки (разве что кто-то помнит ее Крупскую в "Тельце"). Да и у Субботиной, вроде, режиссерская репутация до сих пор не была подмочена. Но что их всех заставило взять многозначительную и нудную пьесу Даниэля Калля с классическим сюжетом: встретились три тетки в замкнутом пространстве (причем, одна - с приветом, другая - истеричка, а третья - болтает без умолку), - понять не удалось. И ладно бы сделали классическую веселую антрепризную залипуху, так нет - нагородили многозначительной ахинеи с немецкими обертонами: то расскажут, как сумасшедшая сестра труп папаши держала дома и таскала по комнатам, то - как ее нормальная сестра ходила плевать на могилу папы. Впрочем, говорят, спектакль этот в Барнауле имел успех. Понять можно: Ахеджакову любят в любом виде, а мутную пьеску в отсутствии информации, видимо, приняли за продвинутую современную драматургию и ради любимой актрисы отнеслись с почтением. Но в Москву, особенно на фестиваль, привозить ее все же не стоило. Впрочем, к "литовскому акценту" спектакль этот никакого отношения не имел.