Дэн Хайнд. Угроза разуму: как Просвещение было похищено и как его вернуть. / The Threat to Reason: How the Enlightenment was hijacked and how we can reclaim it by Dan Hind. - Verso, 2007.

Марк Туэйт: Спасибо, Дэн, что согласился ответить на мои вопросы! Итак, для затравки: откуда взялась идея написать "Угрозу разуму"?

Дэн Хайнд: После 9/11 я заметил, что слово "Просвещение" ("Enlightenment") зазвучало в СМИ гораздо более настойчиво и регулярно; в одном источнике отмечено, что в Великобритании выражение "просветительские ценности" ("enlightened values") стало употребляться на страницах популярных газет в четыре раза чаще, чем до нападения на башни-близнецы. Люди начали говорить, что мы должны защищать просветительские ценности от мусульманских фанатиков. Это заставило меня задаться вопросом: чем было Просвещение в историческом плане и чему мы могли бы у него поучиться? Эта книга родилась из любопытства и из раздражения, которое вызывал у меня взвинченный тон речей, произносившихся либералами и прогрессистами, особенно накануне вторжения в Ирак.

М.Т.: Сколько времени тебе понадобилось, чтобы ее написать?

Д.Х.: Я начал делать кое-какие наброски летом 2004 года. Книга Фрэнсиса Уина "Как мумба-юмба завоевали мир" (Francis Wheen. "How Mumbo-Umbo Conquered the World") послужила последней каплей, переполнившей чашу моего терпения... Я закончил черновой вариант осенью 2005 - весной 2006 года и отослал его издателям. А окончательно отредактировал книгу осенью прошлого года, когда "Verso" подписало со мной контракт. Трудясь над рукописью, я продолжал работать на полной ставке, поэтому дело продвигалось довольно медленно.

М.Т.: Вернемся к сути вопроса: что такое Просвещение? Чем оно было и чем является сейчас?

Д.Х.: Чем было Просвещение? Вопрос на засыпку! Если говорить нейтрально, это был период политического брожения между Славной революцией в Британии и Великой французской революцией, свершившейся примерно столетие спустя. Я сказал бы так: это была серия попыток описать мир более точно путем замены догмы экспериментом и открытым обсуждением. Мир, яснее понятый, мог быть улучшен. Думаю, в этом состояла характерная для Просвещения надежда. Вот чем оно было - во всяком случае, с интересующей нас точки зрения. Есть другие способы описания этого феномена, и я вкратце излагаю их в своей книге. Но это полезная дефиниция, которую можно использовать для начала в качестве рабочей гипотезы.

М.Т.: Из заглавия явствует, что Просвещение находится под угрозой. Это действительно так?

Д.Х.: По-моему, это достаточно очевидно. Начать с того, что существуют движения, которые прямо или косвенно отвергают идеи, которые мы ассоциируем с Просвещением. Самый яркий пример: некоторые религиозные фундаменталисты утверждают, что наука не может поколебать авторитет Священного Писания. В более усложненной форме это проявляется у философов-постмодернистов, трактующих Просвещение как прикрытие для империалистических завоеваний.

В моей книге высказывается мнение, что наследие Просвещения действительно находится под угрозой и что его нужно защищать; сложность ситуации в том, что злейшие враги разума обычно выдают себя за его друзей. Наука находится под постоянным коррумпирующим давлением со стороны институтов, которые ее спонсируют. Эти институты имеют обыкновение изображать из себя (иногда очень убедительно) защитников науки. Может быть, Анжелина Джоли имела в виду именно это, сделав татуировку: "Что меня питает, то и разрушает" ("What nourishes me destroys me"). Слишком часто защитники Просвещения ведут себя как персонажи интеллектуальной версии шоу "Панч и Джуди" [популярное в Англии кукольное шоу с участием Панча, напоминающего русского Петрушку, и его подруги. - Перев.], своего рода инсценировки формальной конфронтации между Верой и Разумом, в ходе которой каждый персонаж распинается в свое удовольствие, изощряясь в риторических колкостях в адрес оппонента. Реальность не вписывается в столь ободряющие фарсовые формы. Просвещение гораздо более сложный и обескураживающий феномен, чем это готовы признать его самозваные защитники; само это слово требует постоянной бдительности: важно, чтобы его употребляли как можно более аккуратно.

М.Т.: Когда говоришь с тобой, создается ощущение, что ты сам удивлен собственным решением написать эту книгу. Но я удивлен тем, что ты удивлен! Представляется очевидным - тем более после 9/11, - что правящие элиты, особенно в США и Великобритании, обрели устрашающие тиранические замашки.

Д.Х.: Конечно, наши правители стали более авторитарными после 9/11. Что меня удивляет, так это легкость, с которой им удалось убедить многих из нас, что их проект является в каком-то смысле просветительским. Не странно ли: мысль о том, что Просвещение может быть сегодня возрождено в виде инсценировки на тему выяснения отношений между (западным) разумом и (исламской) верой, приобрела в общественном сознании оттенок определенной респектабельности.

М.Т.: Создан политический климат, при котором публике легко "впарить" мысль, что каждый мусульманин потенциально опасен и что наши бравые политики вынуждены будут вести бесконечную войну с исламом. Каким образом такая чушь приобрела видимость правдоподобия?

Д.Х.: Если честно, то не знаю. История показывает, что людей можно заставить бояться практически чего угодно. Пропаганда всегда работает с тем, что у нее под рукой: используя имеющиеся конкретные данные, она производит обобщения в том направлении, которое соответствует ее целям. Агрессивные кампании по культивированию предрассудков часто проводятся под лозунгом самозащиты. Изолированные инциденты и небольшие группы экстремистов служат "сподручным материалом" для лепки образа врага, способствующего, когда это понадобится, демонизации целых сообществ. И очень многие люди, вместо того чтобы думать собственной головой, поддаются такой пропаганде и даже вносят в нее свой посильный вклад. Между тем существует альтернатива: мы можем изменить предмет разговора; вполне в наших силах подвергнуть сомнению историю, которую нам навязывают и которую мы, поддаваясь искушению, сами начинаем некритически пересказывать. Это история о том, что зло - вне нас, что оно безусловно и легко распознаваемо, а наши лидеры только пытаются защитить нас от него.

М.Т.: Что ты можешь сказать о "войне с террором"? Что это за война, расистская, империалистическая или какая-нибудь другая? Могут ли термины из лексикона холодной войны (типа "империалистический") оказаться полезными для объяснения такой ужасной ошибки, как вторжение в Ирак?

Д.Х.: На прошлой неделе радио BBC употребило выражение "так называемая война с террором". Я вижу в этом хотя и маленький, но прорыв; правда, это произошло до недавних событий - "дела врачей", вызвавшего новую волну страхов. У нас в стране идут очень оживленные дебаты об американской глобальной политике, и в материалах этих дискуссий можно найти целый спектр самых разных ответов на поставленные тобой вопросы.

Теперь уже мало кто сомневается, что инициатором вторжения в Ирак была коалиция империалистов и милитаристов, торопившихся извлечь выгоду из преимуществ Америки как потенциального лидера "однополярного" мира. Им оказала поддержку целая сеть институтов, которые считали, что такая война послужит их интересам. Сорок процентов налоговых сборов Америки тратится на оборону; такие денежные потоки могут изменить вашу жизнь, если вам удастся их оседлать; и вы можете вылететь в трубу, если не окажетесь в нужном месте. Читатели, интересующиеся этой стороной дела, могут обратиться к недавно вышедшей книге Хоссейна-Заде "Политическая экономия милитаризма США" ("The Political Economy of US Militarism" by Ismael Hossein-Zade), где они найдут детальную разработку данной темы.

Я не уверен, что имеет смысл надеяться получить вполне адекватное объяснение того, что происходит, прямо сейчас, без определенной временной дистанции. Можно очертить лишь контуры доминирующих тенденций. Но даже это очень важно: иначе не удастся переломить ход событий.

М.Т.: В каком-то смысле цель твоей книги - призвать людей задуматься и спросить себя: с какими реальными угрозами мы столкнулись? Мир - неплохое место, потому что есть гомеопатия? Правильно ли я тебя понял?

Д.Х.: Да, разумеется, это важная тема книги. В связи с этим хочется вернуться к твоему удивлению по поводу моего удивления в связи с тем, что я почувствовал необходимость взвалить на себя этот груз - так сказать, ввязаться в драку. Если послушать таких мудрецов, как Дик Таверн (см. его книгу "Марш антиразума" - "The March of Unreason" by Dick Taverne), того и гляди поверишь, что зловещий альянс ароматерапевтов из New Age, активистов борьбы за права животных и других неправительственных организаций грозит разрушением западной цивилизации. Автор книги "Как мумба-юмба завоевали мир" дует в ту же дуду. Какая-то часть моего внутреннего "я" сопротивляется: очень трудно себе представить, что люди могут воспринимать всерьез такую белиберду, однако это происходит и приводит к самым серьезным последствиям.

Мы уже упомянули о религиозном фундаментализме. Так вот, проблема не в том, что в нем нет угрожающих аспектов (с которыми не справишься при помощи одной гомеопатии). Наша задача - разобраться, как он соотносится с другими силами. Например, следует пристально присмотреться к альянсу между евангелистами и некоторыми из республиканцев. Но эта линия исследований уводит нас от метафизики и приближает к сфере "неорганизованных" фактов, где перемешаны религиозные убеждения и "экономика казино", ассоциирующаяся с компанией "Энрон".

Давайте попытаемся упорядочить проблемы, распределить их рационально, в соответствии с их объективной значимостью. Давайте исследовать их на рациональных основаниях, путем проникновения в их структуру. А затем сделаем выводы, с неизбежностью вытекающие из результатов наших исследований. Некоторые могут в самом деле подумать, что Greenpeace представляет собой более серьезную угрозу для ориентации общества, чем, скажем, Exxonmobil. Что ж, это их проблема. Но я все-таки верю, что большинство разумных людей поймет, что гигантская транснациональная энергетическая компания обладает несравненно б ольшими ресурсами для отвлечения нас от реальности, чем относительно немощные НГО.

М.Т.: Не звучит ли это немного конспирологически? Ты действительно полагаешь, что фармацевтическая индустрия ставит доходы выше интересов людей и спокойно позволит умереть массе своих клиентов?

Д.Х.: Фармацевтические компании действительно ставят свои доходы выше интересов людей, и многие потребители на самом деле умерли в результате такой безжалостно-торгашеской ориентации. Кое-какие факты до сих пор держатся в секрете, предпринимаются координированные действия с целью воспрепятствовать проведению расследований и сохранить на прилавках прибыльные лекарства; эти действия могут быть юридически безупречными в том смысле, что никто из их организаторов или исполнителей не сядет в тюрьму; вот почему я поостерегся бы использовать в связи с этим слово "заговор". Но в моей книге есть материалы, касающиеся споров относительно SSRIs [антидепрессанты] и Vioxx [болеутоляющий препарат]; то, что происходило в связи с этими лекарствами, просто не укладывается в голове.

Если говорить более обобщенно, корпорации организованы таким образом, что сама их структура заставляет персонал пренебрегать общественным здоровьем и безопасностью, если у него есть для этого соответствующие стимулы и уверенность, что все сойдет с рук. Они не моргнув глазом обманут публику, если это будет в их интересах. Я сейчас не предлагаю выхода, просто констатирую факт. И если мы собираемся отнестись к проблеме "угрозы разуму" серьезно, нам следует иметь в виду это обстоятельство. Если мне позволено будет помечтать, то я хотел бы, чтобы каждый рекламный ролик фармацевтических компаний сопровождался бегущей строкой с надписью: "Теперь уже точно установлено, что корпорации нагромоздили гору лжи относительно своей деятельности, из-за которой миллионы людей всех континентов умерли, стали инвалидами и перенесли невыносимые страдания". Или я требую слишком многого?

М.Т.: Ты имеешь представление о своем "идеальном читателе"? Эта книга писалась специально для него?

Д.Х.: Знаешь, отчасти я рассчитывал привлечь внимание людей, встревоженных угрозами, нависшими над секулярным либеральным обществом в связи с деятельностью религиозных фанатиков, постмодернистов и активистов New Age с их лечением кристаллами. Я хотел поразмыслить над вопросом: не пытаются ли таким образом отвлечь публику от более серьезных проблем? А если это так, то предстоит еще пройти большой путь, прежде чем нас можно будет по праву назвать просвещенными людьми.

М.Т.: Вот ты упомянул постмодернистов. Что за странная компания! Антифундаменталисты из племени мумба-юмба? Конечно, они тоже представляют собой угрозу разуму?

Д.Х.: Я сказал бы иначе: некоторые из них хотели бы, чтобы мы так считали. Однако в данном случае опасно прибегать к слишком размашистым обобщениям. Постмодернизм возник на волне импульса - вполне, кстати, оправданного с исторической точки зрения, - заставлявшего усомниться в безупречности наследия Просвещения. Идеи и язык, которые мы связываем с Просвещением, неоднократно использовались властями европейских стран для оправдания агрессии и государственного террора. Если верить официальной пропаганде, то, вторгнувшись на Филиппины, американцы принесли в регион прогресс; теперь они делают примерно то же самое в Ираке. Поэтому у нас есть все основания задуматься над использованием идей Просвещения. Я не согласен со многими позициями постмодернистов и, честно говоря, многого в их писаниях просто не понимаю. Думаю, было бы неправильно отвергать идеи Просвещения с порога только из-за того, что в прошлом они использовались не так, как надо, хотя иногда возникает такое искушение. Постмодернисты, позиционирующие себя как "радикальные" критики разума и морали, могут сбить человека с панталыку, то есть отвлечь его от работы разума и попыток изменить мир к лучшему.

И все же угроза со стороны постмодернизма - даже если взять это течение в его наиболее радикальных антирационалистических проявлениях - бледнеет на фоне других угроз разуму. Философ может сказать журналисту, что ему никогда не удастся осветить ситуацию в прямом соответствии с истиной; возможно, это заставит журналиста ненадолго впасть в ступор или немного подорвет его уверенность в себе. Однако политики и бизнесмены убивали журналистов, когда те набредали на какую-нибудь компрометирующую их историю или просто оказывались в неправильном месте. Может быть, это слишком грубый аргумент, но факт остается фактом: постмодернисты не прибегают к убийству журналистов в процессе борьбы за дело разрушения западной метафизики. Что представляет более серьезную угрозу для вашей способности делать разумные суждения - академические ученые, которые говорят, что разум есть химера, или институты, использующие насилие для сокрытия информации, обнародование которой могло бы иметь для них пагубные последствия?

М.Т.: Меня, как и многих моих коллег, особенно возмутило общественное поведение так называемых левых бомбистов ("bombing left"). Как ты отреагировал на их (ир)рационализм?

Д.Х.: Полагаю, ты имеешь в виду Кристофера Хитченса, Йоханна Хари, Дэвида Аарановича и иже с ними, просвещенных сторонников иракской интервенции. Одной из главных причин, побудивших меня взяться за перо, было стремление сказать этим людям: "Руки прочь от Просвещения!" Поэтому в каком-то смысле моя книга - ответ этой братии. Они хотели придать англо-американскому вторжению в Ирак качество "объективно-просвещенческого" мероприятия: ведь по их представлениям вступить в союз с Америкой - значит стать на сторону прогресса. Эта идея опирается на очень эксцентричное понимание того, чем было Просвещение само по себе, и обнаруживает нежелание (или неспособность) этих людей понять, что происходит сегодня, в 2002 - 2003 годах XXI века. Очень многие, в том числе и "простые люди", с самого начала осознавали, что это вторжение обусловлено вовсе не стремлением распространить на Ближний Восток американскую модель демократии или свергнуть религиозную тиранию и что подобные действия будут иметь катастрофические последствия для иракского народа, в то время как высокоумные либералы-интервенционисты утверждали, что они гарантируют нам светлое будущее. Ясно, что люди, выступавшие против войны, имели больше прав называться наследниками Просвещения, чем "левые бомбисты"; критики американо-английской внешней политики нашли в себе смелость воспользоваться собственным разумом, а не плясать под заезженную пластинку Белого дома.

Власти проявляют большую изворотливость в измышлении причин, по которым мы должны стоять в сторонке и позволять им делать все, что они хотят. В 2002-2003 годах язык Просвещения был узурпирован нашими правителями и стал инструментом соответствующей стратегии - стратегии оболванивания. Пришло время положить конец этому шантажу, проводящемуся под лозунгом: "Или вы с нами, или вы против Просвещения"; при этом в роли глашатаев Просвещения пытаются выступать не только власти, но также и крупные корпорации. Власти (центральные и местные) и корпорации очень опасны, и всякий раз, когда я слышу их трескотню о твердой поступи прогресса и триумфальных возможностях, открывшихся перед нами благодаря успехам науки, это меня настораживает.

М.Т.: Над чем ты работаешь сейчас, Дэн?

Д.Х.: Я работаю над большой статьей о возможностях, предоставляемых нам новыми технологиями. Я не технократ-утопист (в чем может убедиться каждый, кто ознакомится с комментариями в "Guardian", раздел "Comment is Free"), но мне интересно размышлять об общественно-политическом потенциале новых технологий. Кроме того, я разрабатываю проект новой книги. Когда я говорю "разрабатываю", это означает по преимуществу, что я пялюсь на белый лист бумаги и поминутно слежу за рейтингом продаж своей "Угрозы разуму" на Amazon.com. Приходится признать, что ничто человеческое мне не чуждо.

Кроме всего прочего, я пытаюсь что-то делать и на моей основной работе, в издательстве "Random House".

М.Т.: Ты заканчиваешь "Угрозу разуму" призывом реорганизовать публичную сферу, придав ей новый импульс. Не есть ли это признак наивной смеси хабермасовского и технократического (в данном случае интернетского) оптимизма?

Д.Х.: Ну, я не настолько наивен относительно эмансипационного потенциала новых технологий. Интернет интересует меня прежде всего как ресурс, обеспечивающий новые возможности для участия в исследованиях и дебатах; думаю, некоторые обнадеживающие результаты уже были продемонстрированы, а ведь мы еще только в начале процесса. Но интернет таит в себе также и огромную опасность - как средство распространения дезинформации, грубой порнографии и недобросовестной корпоративной рекламы.

Что касается Хабермаса, то, применительно к публичной сфере, мы с ним говорим о несколько разных вещах. Хабермас описывает историю становления современного общества, прослеживая ее до Англии восемнадцатого века. Он рассказывает, как люди и институты создают пространство для дискуссии об "общественных интересах". Я же, вслед за Кантом, понимаю публичную сферу как область, в которой индивиды и группы абстрагируются от своих институциональных ролей и пытаются достичь состояния полной автономии. Разумеется, они обречены на сотрудничество с себе подобными, однако благодаря нацеленности на автономию критически настроенные индивиды имеют возможность развить в себе острую чувствительность и бдительность по отношению к тем искажениям действительности, к которым прибегают власти (в лице любых институционализированных сил) для оказания давления на свободно функционирующий интеллект. Такое понимание несовместимо с идеей, что человек может быть абсолютно свободным, оставаясь в рамках той или иной институциональной жизни (тезис, отстаиваемый иногда академическими учеными и журналистами). Кантовская концепция дихотомии общественного/личного на самом деле более экзотична и более радикальна, чем мы привыкли полагать. Кант очень далек от Хабермаса в этом отношении.

М.Т.: Кто твой любимый писатель? Назови, пожалуйста, свои любимые книги (книгу).

Д.Х.: Если говорить об эпохе Просвещения, то Юм, конечно, самая неординарная и в некоторых отношениях самая симпатичная фигура. Я планирую этим летом расширить свое знакомство также с Дидро и Мэдисоном, но они не относятся к числу моих любимых писателей. Думаю, ни для кого не окажется сюрпризом, что я глубоко восхищаюсь Ноамом Хомским. Его (написанная совместно с Эдвардом Херманом) книга "Производство согласия" ("Manufacturing Consent") до сих пор не утратила острой актуальности. "Корпорация" ("The Corporation") Джоэля Бейкана - образец того, как можно и нужно вести полемику: доводы автора просто убийственны для его оппонентов. Эта написанная в спокойном тоне книга убедительна, лаконична и сокрушительна; ее главное достоинство в том, что она стопроцентно достигает поставленной цели. Что касается чтения ради удовольствия, то я недавно ознакомился с новым для себя жанром - графическим романом (graphic novel). Два из них представляются мне выдающимися произведениями искусства: это "Дом увеселений" ("Fun House") Элисон Бечдел и "Бедный ублюдок" ("The Poor Bastard") Джо Мэтта. На мой взгляд, эти книги просто великолепны, каждая по-своему.

Я не считаю себя большим авторитетом по части беллетристики. Но, думаю, никто не пожалеет о времени, потраченном на чтение "Мастера и Маргариты" Булгакова (я читал этот роман в переводе Гленни) или "Ста лет одиночества" Маркеса. Не могу не сказать несколько слов об "Илиаде": в этом произведении есть нечто такое, чему я не перестаю удивляться. Переработки Кристофера Лога (Christopher Logue's re-workings) могут послужить неплохим введением для тех, кто только собирается прочесть эту вещь целиком. "Илиада" не столько моя любимая книга, сколько загадка, которую я не могу - и не хотел бы - разрешить.

М.Т.: Какой урок мог бы извлечь из твоей книги читатель?

Д.Х.: Главный урок, который я извлек для себя, работая над этим материалом, состоит в том, что Просвещение не может быть приватизировано: оно не принадлежит группе экспертов. Просвещение - это, прежде всего, публичные дебаты по фундаментальным вопросам, волнующим общество: кто должен управлять государством? как ограничить власть правящей элиты? как достичь согласия в оценке существующего положения? Мы можем многому поучиться у исторического Просвещения и использовать его опыт для того, чтобы стать более просвещенными людьми. Чтобы не заблудиться в дебрях истории идей, я посоветовал бы опереться прежде всего на наследие таких мыслителей, как Бэкон и Кант: они многое могут рассказать о тех возможностях, которые предоставляет нам знание, и о тех опасностях, которые подстерегают нас, когда мы становимся объектом манипулирования, производящегося при помощи "дискурса знания". Я убежден, что путь к более справедливому миру лежит через познание мира: чем лучше мы разберемся в его устройстве, тем больше будет у нас шансов изменить его к лучшему.

И давайте не будем ничего принимать на веру. Каждый должен приложить свою долю усилий, чтобы понять, чем было Просвещение и чем оно могло бы стать для нас сегодня.

М.Т.: Спасибо, что согласился уделить нам время, Дэн. Желаю успеха в работе над новой книгой!

Источник: "Ready Steady Book"

ПереводИосифа Фридмана