Герой повести Л. Добычина "Шуркина родня" мечтает попасть в Самару: "Там, верно, не то, что здесь. Там даже было свое государство".

В Самаре действительно было свое государство, но недолго, с начала июня по начало октября 1918 года, когда городом управлял КомУч (Комитет членов Учредительного собрания), распространивший свою власть на ряд губерний.

А в 1941 году, когда решалась судьба Москвы, Самара (Куйбышев с 1935 по 1990 год) стала "запасной столицей", куда в случае необходимости предполагалось эвакуировать правительство.

Все остальное время Самара оставалась и остается провинциальным городом. Правда, политики и журналисты термин "провинциальный" все чаще стыдливо заменяют на "региональный". Видно, кто-то стесняется, что приходится жить в провинции. Ведь там не то, что в столице:

А зря стесняются. Самара недаром, подобно Саратову, Воронежу или, например, Томску, имела и имеет репутацию самостоятельного "культурного гнезда", хотя университетским городом стала сравнительно недавно.

Владислава Петровича Скобелева, университетского профессора, родившегося в Самаре в 1930 году, по праву можно назвать (если немного перефразировать название платоновского рассказа) самарским жителем. 11 ноября ему исполнилось бы 75 лет, но в конце февраля прошлого года он неожиданно скончался в Москве, где был проездом в Воронеж, куда отправился оппонировать. Неожиданно потому, что до старости оставался человеком крепким и сильным, напоминавшим комплекцией и повадками героев известной репинской картины.

Он окончил Куйбышевский пединститут, где работали ученые, которые, как вспоминал Владислав Петрович, "создавали атмосферу приличия". Важное уточнение, если принять во внимание, что учиться ему пришлось в эпоху послевоенных идеологических кампаний, когда, как напишет позднее Б. Ямпольский в романе "Московская улица", бездарность была синонимом благонадежности.

После аспирантуры три года работал в маленьком Муроме на кафедре советской литературы тамошнего пединститута, а с 1961 года в течение восемнадцати лет - в Воронежском университете. В 1970 году под его редакцией в Воронеже вышел первый в Советском Союзе сборник статей о творчестве А. Платонова. Здесь он написал и первые свои книги, а в 1973 году подготовил к защите докторскую. Однако стать доктором ему не дали по причинам, как тогда говорили, идеологического характера.

В шутку называл он себя "почетным активистом русского ВАКа", поскольку защититься ему удалось только со второй попытки, ровно через десять лет, как сорвалась первая. Но к этому времени Владислав Петрович успел перебраться в Самару (тогда еще Куйбышев), на свою историческую родину, где с 1979 года преподавал в молодом местном университете.

Идеологическое давление на "советологов", как смог он оценить, было здесь не таким сильным и перманентным. И профессиональные качества, что удивительно, оказались важнее анкеты. Уж так сложилось, что по-иному здесь, чем во многих других местах, относились к тем, кого по разным причинам преследовали и травили власти. Конечно, Воронеж и Самара, два дорогих ему города, навсегда соединились в его биографии и научной судьбе, но в Самаре, похоже, дышалось свободнее и писалось легче.

А писал он много и о разных авторах: Бабеле и А. Веселом, Бунине и раннем Ал. Толстом, А. Платонове и Тынянове, Б. Пильняке и М. Булгакове, Л. Пастернаке и И. Бродском, В. Аксенове и литературе "третьей волны" русской эмиграции. А также о поэтике рассказа и повести, о жанре романа и литературном пародировании, о теории автора и проблеме художественной деятельности.

Слово "деятельность" в названии его теоретической книги появилось, надо думать, не случайно: оно отражало важное свойство самой его личности. По натуре он был человеком исключительно активным и представлял собою тип деятеля, постоянно озабоченного воспроизведением культурного слоя (в купеческой Самаре, как ему казалось, слишком тонкого, если сравнивать хотя бы с дворянским Саратовом).

Вообще, в провинции самое трудное, может быть, и есть создание, как сформулировал однажды Ю.М. Лотман, "механизма самовоспроизведения культуры". Гораздо легче его сломать ( ломать - не строить) или просто уничтожить, чтобы никто больше не высовывался.

Вот и понимаешь, что значит личность в провинциальном городе - личность большого ученого, к которому тянутся. Соприкасаются, слушают, задают вопросы - общаются. Притягательность его личности, помогающая создать атмосферу.

По складу личности и по жизненным привычкам он был истинным провинциалом, но без всяких провинциальных комплексов и фобий. В Москву любил наезжать, а жить любил в Самаре, где завязался и развивался сюжет его биографии и где у него всегда был необычайно широкий круг общения.

Он то и дело что-то затевал и старался всех, кого только мог, приобщить к своим замыслам: то придумывал очередную конференцию, то носился с идеей нового сборника, то просил высказаться (" тезка, выскажитесь") о новой своей статье или полистать какой-то необыкновенный по уму текст своей дипломницы: Ему все было интересно, и с ним тоже никогда не было скучно.

Своей невероятной активностью и самим своим присутствием он превращал провинцию в центр, способствуя рождению самарского культурного мифа, в котором по определению играл роль героя, подвижника местной культуры. Когда он показывал Самару и рассказывал о ней, то казалось, что русское культурное пространство буквально на глазах меняет свою традиционно сложившую структуру и становится реально полицентричным.

Он был (как говорит В.Н. Топоров) человеком этого места, самарский интеллигент и infant terrible самарской интеллигенции, любитель дружеских посиделок и любимец женщин, мудрец и озорник, виртуозно владеющий языком улицы, ценитель русского авангарда и знаток обсценной лексики, настоящий филолог.

П р о в и н ц и а л в точном смысле этого слова - слова, которое исследователи русского "провинциального текста" сумели освободить наконец от негативных клишированных значений. Человек этого места и человек на своем месте.