Один лишь миг

«Здравствуй, пестрая осинка, / Ранней осени краса, / Здравствуй, Ельня, здравствуй, Глинка, / Здравствуй, речка Лучеса…» Строки Твардовского, конечно, сразу пришли на ум, когда увидел поворот на Глинку, большое село, центр района слева от дороги, бывшего Ельнинского большака, который и вел меня от Еленевских старинных крепостных ворот Смоленска. Село было названо в честь композитора. Твардовский запросто здоровается – и с великим земляком, и с этим селом, наверное. Ведь строки из «Теркина», из главы о наступлении и освобождении вот этих мест: сначала освободили Ельню, потом Глинку.

Гимнический лучистый дух этой строфы охватывает туриста на велосипеде с рюкзаком, подуставшего уже, – и ведет в Ельню и дальше – в Новоспасское. Здесь к дороге подступают леса, о которых писал Глинка, что, мол, леса эти непроходимые сливаются со знаменитыми Брянскими. Сразу мелькает мысль – о ком? О Сусанине, конечно! Хотя врагов он увел в топи и чащобы костромские. Но – мощный голос ему дал Глинка, уроженец этих мест, мощный, трагический голос. Ария Сусанина перед смертью в опере Глинки «Жизнь за царя» морозцем продирает. Слушая ее, я впервые подумал о Сусанине как о живом человеке, а не персонаже анекдотов и вообще официальном герое. В этом голосе и смертная тоска, и упорство, и затаенная нежность. Вот не думал, что опера может сорвать с этого персонажа наслоения сусальных славословий, да еще перебить комичный привкус. Глинка магически оживил этот образ. И у меня уже не осталось никаких сомнений, был ли в действительности Иван Сусанин, точнее, свершилась ли именно так, трагически его судьба. Свершилась, и Глинка тому свидетель. Когда он писал музыку этой арии, то говорил, что у него волосы шевелились. И писал он музыку как раз в Новоспасском.

Но сейчас, впрочем, я напевал не арию Сусанина, а один из лучших романсов Глинки – «Я помню чудное мгновенье». Ведь ехал в гости к Глинке. Правда, должен признаться, что напевал немного дурачась. (На обратном пути – с толком, чувством, расстановкой.) Ну, никто и не слышал. Только ветер да птицы. Погода была свежая, по небу во все стороны шли облачные кибитки. Изредка по дороге проезжали грузовики с лесом и легковушки. Надо было поменьше пялиться на облачные трассы, чтобы не столкнуться ненароком с железной машиной.

«Православный веселится наш народ. / И быстрее шибче воли / Поезд мчится в чистом поле!» – вспомнился дифирамб стальной машине, написанный закадычным другом Глинки Нестором Кукольником на открытие первой железной дороги в 1837 между Петербургом и Царским Селом. Эту «Попутную песню» исполнял юморист Винокур и, в общем, дал почувствовать слушателям, в чем соль романса – в энергичной музыке, а слова Кукольника уже вылетают из нее, как клубы пара из трубы.

Действительно, «Попутная песня», под нее хочется сильнее давить на педали, переключать скорости, обгонять облака. Что я, кстати, и пытался делать. Облака грозили дождем. И там, и здесь в полях по обеим сторонам от дороги то и дело повисали призрачными занавесами струи. И как-то удавалось не промокнуть. То вовремя подвернется автобусная остановка с прилепленными под крышей гнездами ласточек, то подует противный ветер, и тучи отстанут. Иногда дождь шел впереди, и колеса велосипеда наматывали светлые обручи с мокрого асфальта. Отличная погода! Да еще и макушка лета, медоносы благоухают так щедро, что на лице, на усах и бороде оседают ароматные волны, и чувствуешь себя на том сказочном пире, где пиво-мед рекой текли…

Земли вокруг лежали равнинные. Березы под облаками качали ветвями, извечные верстовые вехи русских дорог. Но в одном месте четыре сосны по две с обеих сторон образовали врата.

У необитаемой деревни передохнул, попил воды и поехал дальше. Этой же примерно дорогой на новоспасские каникулы ездил Михаил Иванович Глинка. Пейзаж, наверное, не так уж и переменился. Хотя, конечно, леса были погуще. И в поле вдруг не вырастали железные мачты высоковольтной линии. По избам еще лучины жгли. А мальчишки из придорожных деревень, наверное, могли забавы ради гнаться за экипажем.

Я вдруг очнулся, как раз услышав над ухом звонкое: «Здрасьте!» И тут же увидел обгоняющих меня мальчишек на велосипедах. Некоторое время они сопровождали меня, отчаянно крутили педали, чтобы ехать впереди, в километре от деревни остановились. И я снова услышал: «До свиданья!»

Перед Новоспасским на дороге появился страж – аист. Дождавшись моего приближения, он снимался и отлетал вперед, чтобы снова строго наставить на меня свою красную пику и опять взлететь. Этот персонаж вдруг заставил меня вспомнить, как зовут Глинку студенты музыкальных заведений: МИГ. Об этом как-то узнал из отличного интервью, взятого Дмитрием Бавильским у современного композитора Ольги Раевой. Раева признавалась в любви к Глинке и рассказывала много интересного о его музыке. Этот материал можно найти в «Частном корреспонденте», называется «И здесь Глинка первый!»

На въезде в село пожалел, что не обзавелся плеером с наушниками. Сейчас можно было бы слушать… что именно? А вот начало «Руслана и Людмилы», Баяна-Лемешева: «Дела-а давно-о минувших дней…» Этот момент – после огневой, вьюжной увертюры, в которой словно бы вживе царит сам пушкинский гений, – момент перехода к первому действию, рисующему хоромы великого киевского князя Светозара и пир, плавные волны гуслей-арфы, сдержанный хор, и повторяющий его какой-то далекий аутентичный голос Лемешева-Баяна всегда действует магически, пространственно. Здесь как будто отмыкаются и медленно растворяются врата – в мир позабытых дней, мир зачарованный, застывший и ждущий знака. Этот знак – голос Баяна. Он словно бы пробуждает героев былинных времен. И мы входим в это несуществующее и все-таки бытийствующее пространство музыки и былого.

А я бы хотел и въехать туда на велосипеде? Нет, это даже звучит как-то нелепо. Пожалуй, хорошо, что не приобрел этот плеер. Всему свое время.

На усадьбе мужики косили. Ну, точнее, парни в синих робах, и не классическими косами, а этими штуками с моторчиками и пропеллерами-ножами и режущими струнами. Но запах скошенной травы был все тот же, столетней давности… Нет, лучше сказать – двухсотлетней. Глинка-то родился еще до Отечественной войны с Наполеоном. Так и есть… А музыка – разве ей двести лет?.. Послушать «Баркаролу», написанную в сентябрьском Смоленске, или «Вальс-фантазию», посвященную дочке той самой Керн, что явилась Пушкину в Тригорском. Созерцательная «Баркарола соль-мажор, 1847» произвела фурор в Париже. Баркарола – это песня лодочника. Эта вещь Глинки без слов, звуки фортепиано падают, как капли с весел, и тема увлекает, но происходит не скольжение, а скорее погружение в себя, – а это действо всегда современно.

Мимолетное благоухание скошенных трав, жужжание механических косилок, крик петухов где-то в деревне, тени деревьев, солнечные полосы на скошенных полянах, автомобиль прямо в парке, у деревянной хозяйственной постройки, и сами дерева в морщинистой коре уходящие под облака. Первое впечатление о Новоспасском еще было смутным.

Оставив велосипед с рюкзаком у крыльца дома, зашел поинтересоваться, можно ли фотографировать и не волноваться за технику, вещи. Меня успокоили: «Да кто здесь возьмет!..» И еще развеяли сомнения насчет дня недели: был вторник, а не понедельник. Понедельник, как значилось в расписании, выходной. Со счета в пути я немного сбился.

Пошел бродить по парку. Дорожки и пруды. Дубы, липы. Говорят, всего около трехсот деревьев вековые, а девять дубов посажены самим Глинкой. В последнюю войну здесь вырубали деревья. А еще раньше все разоряла солдатня Наполеона. Отец будущего композитора увез семью в Орел. Это было первое путешествие Глинки, вообще много странствовавшего. От усадьбы в середине прошлого века ничего не осталось, кроме парка. И вот – дом с белыми колоннами, различные постройки, пруды, беседки. Зримое проявление государственной воли. Все воссоздано с большим вкусом, и если не знать трагической истории усадьбы, то и не догадаешься, когда все построено. Строения удачно вписаны в древесный и речной пейзаж. Асфальта нигде не видно. А вот в Загорье, на хуторе Твардовских, вкус изменил устроителям, и рядом с избой и сеновалом, кузней и баней там проложили короткую, но широкую дорогу к огромному валуну с надписью. И валун, и этот асфальт, если прямо сказать – уродливы. Да и кирпичное административное здание на краю усадьбы портит картину.

В Новоспасском ничего подобного нет. Автомобиль, увиденный в парке, позже исчез. И можно было попытаться поймать в объектив аутентичное, как говорится, изображение. Солнце то выглядывало, то скрывалось, небо грозило дождем. Туча сваливала, и на клумбах пламенели цветы. В высшей степени музыкальная погода.

Одна из тропинок привела на берег Десны. Тут же лежало большое дерево, сваленное бобром. Подальше, прямо в реке сидела большая накренившаяся изба с остатками деревянного моста. Как позже выяснилось, это старая мельница. Вид реки и мельницы меня еще больше воодушевил. В памяти начали громоздиться мельницы французской, итальянской, голландской живописи прошлых столетий: кисти Буше, Якоба ван Рейсдала, Моне.

И в этот момент откуда-то из древесной глубины парка раздался мелодичный удар, затем другой. Звуки переливались, текли сквозь кроны лип и дубов, вязов. Это был колокольный, очень искусный перезвон.

Взрослый человек, но в первый миг я опешил и точно не мог сообразить, что это такое. То есть, откуда? Казалось, что звуки являются из листвы. В следующий момент подумал о какой-то звоннице, установленной прямо среди столетних морщинистых колонн парка, и сейчас я увижу ее, пройдя кусты, заросли. Прошел. Никакой чудесной звонницы не увидел. Но звон не умолкал, ткался в летнем воздухе. Ничего не оставалось, как только продолжать идти на него. И среди крон мне засквозило особенно лазурное небо, хотя солнца как раз не было. Меня это удивило. Потом солнце ударило в кроны, и лазурное небо вспыхнуло ярче. Из этих лазурных пятен и проистекал звон.

Наконец, я оставил позади мощные дерева парка и увидел церковь. И железную крышу, и выкрашенные купола.

Звонили на колокольне.

О церкви я совсем забыл, о том, что здесь стоит она. В усадьбу въехал не с центрального входа и церковь попросту не увидел. И это подарило мне одно из самых сильных и живых впечатлений музыкального паломничества. И ведь на следующий день уже почему-то не звонили.

Конечно, сразу вспомнилась особенная любовь маленького еще Михаила Глинки к колокольному звону. Его так поразила эта древняя музыка, что он тут же вооружился медными тазами и попытался ее воспроизвести. И в дальнейшем он любил колокольный звон. Исследователи даже видят именно в этом – источник музыки Глинки. «Колокольные попевки» различают в «Руслане и Людмиле», не говоря уже о «Сусанине». А сам композитор в «Записках» свидетельствует о первых младенческих годах: «Музыкальная способность выражалась в это время страстью к колокольному звону…»

Примечательно, что в былые времена каждая церковь имела свой строй колоколов, то есть свою сакральную музыку. Церковь в Новоспасском отличалась хорошим подбором колоколов, по свидетельству слушателей, новоспасский звон был «глубокий, бархатный и ясный, медленно плывущий над лесами» [1].

Церковь в Новоспасском – свидетельница венчания родителей композитора под присмотром крутой бабки-соучастницы заговора: братья невесты не хотели отдавать сестру за Ивана Глинку, ее троюродного брата, и он ее просто увез к алтарю из Шмакова, ее родового поместья ниже по течению Десны. В те часы бегства и венчания решалась судьба русской музыки, – все могло пойти иначе. Нет, музыка не исчезла бы, вокруг не пустыня песчаная, источник забил бы, да он уже и был. Но мировое явление русской музыки задержалось бы. Кстати, в чем-то братья своевольной невесты были и правы. Болезни, осаждавшие композитора с младых ногтей, возможно, и стали расплатой за эту женитьбу родственников, пусть и дальних. Хотя новейшие исследования не подтверждают однозначно пагубное влияние на потомство таких браков.

Ну, как бы там ни было, а в свет явился великий талант, сиречь – гений: Михаил Глинка.

В этой же церкви его и крестили. В общем, это единственное здание в Новоспасском, которое «помнит» Глинку. А еще его не забыли деревья. К ним можно прикоснуться.

В церкви при налете французов заперлись крестьяне, – и солдаты так и не смогли ворваться внутрь.

Церковь придает этому месту завершенность: вот кусок пространства, где все есть. Река, лес, дом и храм. А в парке еще источник, сильный родник, вытекающий из небольшой беседки с запертым на замок деревянным ящиком, под которым, видимо, сама чаша криницы. Этот сундук родниковый наводит на мысль о чем-то сказочном. Любопытство разбирает в него заглянуть.

Надо будет набрать воды в мою пластмассовую канистру. Но пока иду в дом и блуждаю по комнатам, прекрасно убранным, с музыкальными инструментами, портретами и пейзажами на стенах, зеркалами, и на втором этаже слышу птичий щебет, заставляющий вспомнить о том, что Глинка увлекался птицами, они сопровождали его везде, в Петербурге жили в клетках на чердаке, за границей тоже, еще и кролики, ручные зайцы. Первая мысль – включена запись. Но смотрительница на мою реплику усмехается и подводит к комнате. Заглядываю внутрь и вижу птиц за сеткой. Здорово. Хотя это все канарейки, может, еще и щеглы, а у Глинки жили соловьи, варакуши, малиновки. А один из музыкантов, побывавший в его петербургском доме, говорил об особенной любви Глинки к одной из его птиц – пеночке. Узнав об этом, сразу же вспомнил известного Алана Паркера, режиссера «Стены», снявшего еще замечательный фильм «Птица», герой которого был очень странный, сам похожий на птицу и любивший одну канарейку.

Что-то птичье, пожалуй, было и в облике МИГа. Многие писавшие о нем не забывают помянуть его «несокрушимый вихор», доставлявший самому Глинке неудовольствие. Вихор и маленький рост в сочетании с раздвоенным «хвостом» фрака на дружеских рисунках художника Степанова заставляют подыскивать птичью породу этим изображениям: стриж? А вихор? Тогда – свиристель?

В птичьей комнате Глинка обычно ложился на диван и погружался в медитацию, после которой шел к роялю и долго играл, изливал в звуках созерцание и слушание птиц. Наверное, птицы сообщали ему многое. И, возможно, Глинка чувствовал себя сказочным героем, понимающим язык птиц. Замечательно, что родители не препятствовали этой страсти, как родители героя Алана Паркера. И, по приезде в Петербург на учебу в пансион, отец устроил сыну тот же птичник на чердаке над мезонином.

В день своих именин, перед поездкой во Францию Глинка отпустил на волю своих птиц.

Ходить по дому интересно, но сопровождение молчаливой смотрительницы утомительно. Как-то неловко рассматривать все молчком. Но на вопросы девушка отвечает односложно, неохотно. И все же узнаю, что обитаемых домов в деревне около десяти. Деревня пустеет. Место работы только этот музей. Прошлым летом здесь снимала фильм по Тургеневу Вера Глаголева. Спрашиваю, наверное, было весело? Девушка хмуро отвечает, что не работала из-за беременности.

Фильм – «Две женщины» – должен появиться в этом году. Правда, шансы у него не велики, с чем соглашаются и сами создатели. Кому сейчас интересны подобные экранизации? Тем более что поблизости кроваво кипит новая история. Сейчас мозаика сюжетов о происходящем на Юго-востоке Украины, выкладываемых на YouTube, способна сделать пресным любое кино, пусть даже в нем и снимались западные звезды, ну, вроде Рэйфа Файнса, героя «Грозового перевала», пресловутого «Гарри Поттера». Да и Балуев знаменит.

Но размеренная жизнь все-таки продолжается, музыку, книги не может отменить даже война.

Надо будет этот донкихотский фильм обязательно посмотреть.

Выйдя из дома, достаю канистру и отправляюсь к источнику, набираю воды, испытывая нешуточный голод.

За рекой сворачиваю к лесу как раз напротив верхней крышки гроба, а может, это и нижняя часть была. Доски выглядят новыми. Раньше пожилые люди на чердаках хранили эти ладьи. Мой тесть, правда, ограничился только гробовыми досками, – из них ему домовину и впрямь смастерили к концу первого дня смерти. Ну, а здесь кто-то бесповоротно передумал отчаливать.

Начинается дождь, да сильный, с грозой. Приходится прятаться под елью. Дождь долгий. Уже под ложечкой, как говорится, сосет нестерпимо. Место какое-то мрачное. Тучу вверху раздирает лезвие. Снова мелькает мысль о первой опере Глинки. Что костромские, что смоленские леса… «Жизнь за царя»… А «Жизнь за президента»? Ну, дурацкий, конечно, зигзаг, а слова из песни не выкинешь. В самом деле. Что бы говорила просвещенная публика о такой-то вот опере? Глинка посвятил первую оперу Николаю, которого, как мы помним, величали и Палкиным. Декабристов дважды вешали его палачи. И при нем «закручивали гайки». Тайная полиция рыскала. Цензоры даже священные тексты хотели обгладывать, если упоминались кровожадные владыки. Крамолу искали всюду. Чаадаев натерпелся, был объявлен сумасшедшим, ладно хоть не залечили, эту практику освоят врачи пролетарской власти, Полежаев за стихи угодил в солдатчину, Лермонтов – на Кавказ, Тургенев арестован и выслан в деревню за некролог Гоголю. А десять минут казни Достоевского и других петрашевцев? Минуты потом растянулись в часы и дни каторги, солдатчины. Шла война на Кавказе. Жестоко было подавлено восстание в Польше. Правда, кое-что происходило позже. Но уже характер императора волне был ясен. И что же Глинка? Испросил высочайшего дозволения посвятить свое творение именно ему. Дозволение было получено, с редакторской правкой. Глинка предполагал, как известно, переменить первоначальное и самое удачное название «Иван Сусанин» на «Смерть за царя». Николай Павлович рекомендовал назвать так: «Жизнь за царя».

Премьера оперы прошла с оглушительным успехом. Царь говорил с Глинкой и подарил ему перстень с бриллиантами. Позже Глинка писал матери, что государь на сцене обнял его в присутствии многих и, разговаривая, прошелся туда-сюда; через некоторое время снова беседовал с ним и доверил ему руководство капеллой. «Это публично Царем изъявленное внимание к моему таланту есть верх наград», – признавался Глинка.

И что же светочи отечества, не подавали ему руки? Да обнимали с жаром, пили заздравные чаши на чествовании сразу после премьеры оперы и пели канон, тут же сочиненный:

«Пой в восторге, русский хор!

Вышла новая новинка.

Веселися, Русь! Наш Глинка –

Уж не глинка, а фарфор!» – и т. д.

Авторы этого канона – Жуковский, Вяземский, Пушкин.

Недавнее подавление восстания в Польше, кстати, тоже, надо думать, сыграло роль в судьбе этой оперы. Пушкин в известном стихотворении «Клеветникам России» так оценивал эти события:

«Оставьте: это спор славян между собою,

Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,

Вопрос, которого не разрешите вы».

И дальше:

«Кто устоит в неравном споре:

Кичливый лях иль верный росс?

Славянские ль ручьи сольются в русском море?

Оно ль иссякнет? вот вопрос».

«Жизнь за царя» как раз иллюстрация этого домашнего спора. И рукоплескания первого поэта первому композитору еще и этим обстоятельством можно объяснить. Каково же наше отношение и к Пушкину, и к Глинке? Мы только радуемся этим двум гениям. И в «Жизни за царя» не чуем никакой политики. Да и «Клеветникам России» в памяти больше блещет последней эпической строфой, распахивающей почти мифологическое пространство от финских хладных скал и до стен недвижного Китая.

Ну, а если все перевести в злобу дня?

Ох, здесь нет никакой поэзии, тем более музыки, одна политика. Нет ни Глинки, ни Пушкина, один властитель с простоватой и угрожающей улыбкой. Властитель, позабывший, что на дворе все-таки не девятнадцатый и не советский век, а информационная эпоха и любые уловки, затемняющие суть дела, выглядят нелепо и жутко на фоне тех же видеороликов с мест событий.

Глинка политики был совершенно чужд. Он лишь всем сердцем любил Россию. Что, впрочем, не мешало ему совершать долгие путешествия на Запад и находить там кров, слушателей и подруг, «нянек» до тридцати лет, французских актрис, итальянских певиц. С женою он развелся и больше уже не женился, хотя, как сообщают исследователи, можно предполагать, что дочка пушкинской Керн – Екатерина, сделавшая аборт, еще долго ждала, не вернется ли к ней Глинка. Но и эта любовь уже остыла. Как и все поэтические натуры, Глинка был влюбчив. Большинство из его восьмидесяти романсов – о любви. Это песенная империя любви. «Как сон, неотступный и грозный, / Мне снится соперник счастливый», «Ах! Когда б я прежде знала, / Что любовь родит беды», «Ах, ты душечка / Красна девица», «Как сладко с тобою мне быть / И молча душой погружаться / В лазурные очи твои», «Не искушай меня без нужды / Возвратом нежности твоей», «В крови горит огонь желанья, / Душа тобой уязвлена» – и так далее. Знаток романсов Глинки при этом перечне, конечно, уже услышал внутреннюю музыку. Теперь они нераздельны. А когда-то это были просто стихи, менее талантливые и очень талантливые. Но в них и тогда была музыка. Глинка ее и расслышал, усилил и явил в звуках. Это похоже на некий опыт по выплавке серебра из породы. Или золота. Ведь музыка к романсам существует и без слов. То есть эту музыку можно воспринимать как нечто сокровенное, выявленное композитором. Среди стихов попадаются и заурядные, но гений Глинки окрыляет их. Ту же «Попутную песню» Кукольника давно забыли бы без музыки Глинки. Или стихи князя С. Голицына «Один лишь миг» и другие. Раздумчивая музыка романса «Один лишь миг» превращает эту вещь в философский шедевр.

«Один лишь миг все в жизни светит»…

Ну, а голые стихи – так себе. Короткий же романс поистине глубок и дарит интеллектуальное удовольствие, как если бы нам открылась суть самих вещей, времени.

И метафора о выплавке серебра-золота применима даже в случае Пушкина. «Я помню чудное мгновенье» – уже изделие высшей звонкой пробы. Но стоит поставить запись одной фортепианной или скрипичной музыки романса – заслушаешься.

Вообще, романсы Глинки – это живое время, в них запечатлен именно живой голос России золотого века. И на Николае Первом отблески этого времени.

Современный период пытаются маркировать тоже звучно: Русской весной. Привкус этой весны вовсе не весенний, а зловеще милитаристский. Но и золотой век был таким же. Уже должно быть всем ясно, что государство – это война. Мир – лишь подготовка к очередной войне. Кругом враги, и прежде всего на Западе. Не это ли и есть искомая с особенным усердием в последнее время национальная идея?

…Увезите меня подальше отсюда, – в этой гадкой стране я уже достаточно всего натерпелся, с меня довольно! Им удалось отнять у меня все, даже святой восторг перед моим искусством – мое последнее прибежище. – Это вопль не современного наблюдателя, из тех, кого взбеленившиеся архипатриотичные писаки именуют национал-предателями, а сентенция автора «Жизни за царя». Находило и на Глинку. И неспроста же он то и дело хлопотал о разрешении на выезд за границу. Что-то его все время туда влекло, то в Германию, то в Италию, то в Париж, или вот загорелась мечта об Испании. Наверное, манила его не одна только музыка. «Западные» страницы его «Записок» красочны и оптимистичны. Путешественник с жадностью постигает новый мир, ему все интересно.

Но мысль его работает в восточном направлении: «Тоска по отчизне навела меня постепенно на мысль писать по-русски». И вот еще: «Мысль о национальной музыке (не говорю еще оперной) более и более прояснялась…» И станет эта мысль – уже о национальной оперной музыке – вполне зрелой по возвращении из первого путешествия за границу. Глинка напишет «Жизнь за царя» и заслужит, например, такой отклик: «…это первое их художественное произведение, в котором нет ничего подражательного. Ученость облечена в нем в форму такую простую и доступную. Как поэма и музыка это такой правдивый итог всего, что Россия выстрадала и излила в песне; в этой музыке слышится такое полное выражение русской ненависти и любви, горя и радости, полного мрака и сияющей зари… Это более чем опера, это национальная эпопея». Отклик западного ценителя, брата известного Проспера Мериме – Анри, увидевшего в опере действо священного характера, религиозный и патриотический обряд.

Путешествие на Запад явно сослужило хорошую службу композитору. Приобщившись к западному миру, Глинка резко и свежо увидел мир отчий. Он писал: «Мы, жители Севера, чувствуем иначе, впечатления или нас вовсе не трогают, или глубоко западают в душу. У нас или неистовая веселость, или горькие слезы. Любовь… у нас всегда соединена с грустью. Нет сомнения, что наша русская заунывная песня есть дитя Севера; а может быть, несколько передана нам жителями Востока…»

Западные впечатления вылились и в такие вещи, как «Арагонская хота», «Ночь в Мадриде» и другие. Ну и вообще определенно надо сказать, что без немецких премудростей в музыке, которые Глинка неутомимо постигал, его гений не воплотился бы вполне. Как писал Глинка из Берлина, все искусства, а следовательно, и музыка, требуют чувства и формы: «Первое – дар Высшей благодати, второе приобретается трудом, – причем опытный и умный руководитель – человек вовсе не лишний…» Вот за формой Глинка и совершал свои вояжи. О нем в «Кратком биографическом словаре» так и пишут, что из-за границы вернулся оформившимся мастером. Все это перекликается с размышлениями современного философа Мамардашвили о том, что «русская культура всегда избегала форм, и в этом смысле она ближе хаосу, чем бытию». Форма приходила с Запада, зачем же об этом забывать. Но «дар Высшей благодати» – откуда-то из иных сфер. И разве это умаляет русское соединение формы и чувства? Вот оперы Глинки. Или его романсы. «Романс», кстати, означает в своем изначальном смысле песню на романском языке. И только безумец будет открещиваться от очевидной родословной. Мы говорим с европейцами на одном языке, не уставал повторять Мамардашвили.

В Германии Глинка учился у теоретика З. Дена, это были уроки по теории композиции. И, конечно, многое постигал, внимая творениям любимого Бетховена, Моцарта, Баха, итальянских, французских, польских композиторов.

Хорошо, что Николаю Павловичу не пришло в голову после выступления декабристов ввести санкции на европейскую музыку. Смешное предположение? Ну, идеологи советской системы как раз до этого и додумались. Нынешние идеологи пока дотянулись только до еды. Один неистовый оратор недавно так пылко клял гамбургеры, что мне даже захотелось наконец попробовать это пресловутое кушанье… да лень всё поехать за Днепр, там у нас единственный неведомый «Макдональдс».

…А пока я после ливня и грозы щепал лучины смолистые и разводил костер в лесу на правом берегу Десны, спеша до темноты приготовить вермишель, сдобрить оливковым маслом, сыром, порезать лук.

Утром, оставив лагерь под елками, поехал на велосипеде к усадьбе и увидел Десну в тумане. Надо было спешить сфотографировать дом и беседки в тумане. Туман рассеивался на глазах. Я буквально гнался за ним – сначала по безлюдной дороге мимо молчаливой церкви, потом по дорожкам парка, на мостках через пруды… Не успевал! Рыба в прудах плескалась. В предчувствии солнца запевали птицы. Под крышу у колонн ныряли ласточки с кормом для птенцов. На берегу одного пруда маячила фигура рыболова.

Солнце прорывалось из пелены небесной. Из деревни доносились какие-то современные звуки. И понятно было, что – не схватить и не удержать этой неуловимой новоспасской сути, обнажившейся, возможно, на миг. «Один лишь миг»… Его даже и описать невозможно. Отчет о путешествии на родину русской музыки должен быть музыкальным. Никто, конечно, из новых музыкантов, за это не возьмется. Глинка плохо идет на экспорт. Даже и у нас Чайковский числится первым. И мне так казалось, хотя только его «1812» и люблю. Но все переменилось после паломничества к Глинке, которое, конечно, началось не на этой дороге от Еленевских ворот Смоленска, а значительно раньше. В Новоспасском этот музыкальный поход получил завершение, точнее – подлинное одушевление. И, как говорится, блажен, кто не видел всего этого, но полюбил.

Новоспасское Глинка любил, но именно здесь его здоровье почему-то расстраивалось, ему становилось не по себе, одолевали боли, и композитор уезжал – в Смоленск, Москву, Петербург и снова за границу.

«…Живу единственно надеждой удрать на Запад в конце апреля», – писал за год до смерти Глинка своему другу Булгакову.

Вот заразил его рассказами о путешествиях «любознательный, бодрый и приятного нрава старичок», дальний родственник, да еще подарил многотомную «Историю о странствиях вообще…» А. Ф. Прево д’Экзиля.

И скончался Глинка за границей, в Берлине, где принялся изучать церковную музыку. Правда, верная сестра сумела перезахоронить великого брата на родине.

Жаль, что не в Новоспасском.

Но – слава Богу, он здесь родился.

Примечания:

[1] Л. Д. Благовещенская. «Колокола в жизни и творчестве М. И. Глинки» http://sibmus.info/texts/blagoves/kolokola_v_tvorch_glinki.htm

Фото автора

       
Print version Распечатать