17 марта в Москве была чудесная погода - первый весенний день. Пригревало солнце, сияло голубое небо, и именно из-за прекрасной погоды (стекло из Мурано, впрочем, тоже сыграло роль) я угодил в милицию. На полчаса.

За вполне длинную жизнь (успел пожить три месяца при Сталине) я в милицию попадал пять раз - скромный послужной список для среднего гражданина России мужского пола. И во всех случаях я там оказывался курьезным образом.

В первый раз это случилось поздней осенью 76-го, кажется, года. Мы с тогда еще молодым поэтом Львом Рубинштейном шли вечером по улице Горького, мимо памятника Долгорукому. Рядом с нами останавливается милицейский "ГАЗик", нас в него засовывают и везут в расположенный неподалеку участок. Запирают не в "обезьянник", а в комнату вроде "красного уголка": стоит бюст Ленина на задрапированном кумачом подиуме, возле него запыленное переходящее красное знамя из пунцового плюша, и висят по стенкам вымпелы. В комнате томятся человек десять из центровых хиппи, явно уже хорошо привыкшие к времяпрепровождению в милицейской обстановке, три проститутки и два командировочных грузина средних лет в кепках-аэродромах, один из них - удивительно похожий на Кикабидзе в фильме "Мимино". Все сидят тихо, только грузины волнуются.

У нас с Левой проверили паспорта, посмотрели прописку и поинтересовались, что мы делаем в центре, если Лева проживает в Люберцах, а я - на "Речном вокзале". "Просто гуляли" - говорим мы. "Догуляетесь" - отвечает милиционер и уходит с нашими паспортами. Сидим и ждем - долго, часа три. Хиппи наигрывают на дудочках, грузины нервничают, девушки себя ведут тихо. Наконец приходит милиционер и уводит Рубинштейна. Он не возвращается, а еще через полчаса приходит мой черед. В кабинете - милицейский капитан, он мне велит подписать протокол о задержании, из которого следует, что я в участке оказался потому, что находился на улице в виде, нарушающем общественный порядок. Нарушал я его так: у меня были довольно длинные волосы, а одет был в перешитое из офицерской шинели долгополое пальто. Я подписал бумажку, капитан мне вернул паспорт и сказал: "Иди отсюда".

На следующий день я позвонил Леве узнать, как у него дела. Выяснилось, что он не успел на последнюю электричку (мне на Речной пришлось ехать на такси, хорошо, деньги были), слава богу, ему удалось переночевать у друзей. А забрали его также по причине нарушения общественного порядка. У него была бородка, одет же был в пальтишко румынского производства с цигейковым воротником.

Ну и зачем нас арестовали? Телеги про это все же были присланы по месту работы, впрочем, никаких последствий это для нас не имело.

Во второй раз меня и художника Николая Козлова забрали в милицию в начале 80-х в Одессе, где мы гостили у друзей, и произошло это в местном Музее милиции. Что нас с Колей туда понесло, уже не помню. Наверно, потому, что был чудесный летний день, мы шлялись по городу, выпили в прибрежном кафе бутылочку кисленького белого вина "Струмок", потом пошли по какой-то улице и увидели вывеску "Музей милиции". И решили посмотреть, что там показывают.

Нам очень понравилось. В маленьком музейчике было много всего интересного и смешного. Велосипед, в раме которого контрабандисты пытались перевезти свернутые в трубочку доллары. Ржавые обрезы. Фото милиционеров 20-х и роскошных, из Бабеля, жуликов и бандитов тех же времен. Похвальные грамоты. Финки с наборными ручками из разноцветной пластмассы. Мы с Колей живо обсуждали экспозицию, а старушке-смотрительнице наше поведение не пришлось по душе. Она вызвала наряд милиции, и нас отвели в соседнее здание, где находился участок.

Проверили документы. Осведомились, зачем мы пожаловали в Одессу. Подвергли тщательному обыску.

И нашли у Коли гениальный документ, листок бумаги с грифом Академии Генштаба СССР, с машинописным текстом: "Справка. Дана Козлову Николаю Михайловичу в том, что он является сыном Козлова Михаила Михайловича". И подпись-закорючка внизу.

Дело в том, что отец Коли был большезвездным генералом, какое-то время - начальником Академии Генштаба. Коля у него свистнул пустой бланк, что, наверно, нехорошо, но написал он на нем чистую правду.

Одесские менты остолбенели. Не знаю, известен ли им был Михаил Козлов, может, и был. Как бы то ни было, они нас сразу отпустили.

В третий раз я очутился в милиции через пару лет, при Андропове. Мы праздновали день рождения покойного музыковеда и телеведущей Татьяны Диденко. Это было у нее дома, а жила она в коммуналке, с шизофренически склочной соседкой. Компания у нас была маленькая, тихая, буйству вовсе не предавались, пьяны не были, однако часов в 11 вечера соседка вызвала наряд милиции.

Нас отвезли на "ГАЗике" в отделение милиции возле метро "Краснопресненская", заперли в "обезьянники" - женщин (Таню и Свету Викерс) отдельно, мужчин (меня, художника Сергея Мироненко и рок-музыканта Васю Шумова) - отдельно.

Проверили документы. Выяснили, что Диденко - зав. отделом в издательстве "Советская музыка", Мироненко - главный художник драмтеатра в Воркуте, я - член Союза художников, а Вася Шумов числится инженером в каком-то институте. Убедительных документов не было у Светы Викерс, впоследствии одного из зачинателей клубного бизнеса в России, но зато она, в отличие от нас, хорошо знала, как следует общаться с ментами - у нее был богатый опыт по части спекуляции дефицитными шмотками.

Менты посмотрели на наши документы и отпустили без протокола. Правда, продержали, сволочи, до утра.

В четвертый раз, и до недавнего времени последний, я пообщался с милицией в городе Сочи в 94-м, где додумались устроить большую выставку с названием "Пограничные зоны искусства".

Название оказалось подходящим: участники этого мероприятия все время попадали в пограничные ситуации. Художник Алексей Исаев, видимо, подозревая, что напрасно он едет в Сочи, на перегоне между Ростовом и морем спалил свой паспорт в вагонном тамбуре, и его не селили в отель. Для него, впрочем, все потом кончилось спокойно. У архитектора Юрия Аввакумова из номера в хорошо охраняемой гостинице "Жемчужная" свистнули дорогущий фотоаппарат "Никон". Косте Звездочетову местные хулиганы сломали пару ребер. Пьяного Авдея Тер-Оганьяна пришлось за 100 долларов (в те времена куда как немалые деньги) выкупать из милиции. Дизайнершу Олю Тимянскую чудом не избили сочинские обыватели. Они ей заявили: "Понаехали всякие, вы все - пидарасы и спидоносцы", а она ответила: "Может, мы и спидоносцы, но с вами делиться не будем". А те - обиделись.

Ну а я - иду в один из дней, пообедав в прибрежной шашлычной, по аллее, обрамленной роскошными магнолиями, в сторону городской Художественной галереи, этакого уродского Парфенона, где должны были открываться "Пограничные территории". Навстречу едет милицейский "УАЗик", останавливается, и меня без слов запихивают в задний зарешеченный отсек.

Совершенно случайно в этот момент оказывается рядом Леонид Бажанов, в те времена бывший начальником департамента ИЗО Минкульта, то есть почти заместителем министра, трясет своим удостоверением и кричит: "Вы что делаете? Вы же забираете знаменитого художника! Немедленно прекратите!". Леню тоже могли заграбастать, но не стали, а меня - отпустили.

И я даже не уверен, что этот четвертый раз может считаться настоящим приводом в милицию.

Итак, про пятый раз.

17 марта в Музее Пушкина открывалась выставка "Осторожно: стекло. Современное искусство в Мурано", в которой я участвовал. Про то, как я в прошлом году побывал на венецианском острове Мурано, что там происходило и что я там сделал, читатели "РЖ", возможно, помнят по одной из моих колонок в сентябре.

Выставка, пожалуй, неплохая. Как участнику мне судить трудно, но в целом - интересно и красиво, советую посмотреть.

Перед открытием я в музее провел два дня, по мере сил участвуя в расставке экспонатов. В результате от стеклянного сверкания, свечения, переливов и тяжести-нежности оковалков стекла я устал. А на улице - чудеснейшая погода, и небо куда чудеснее, чем самое прекрасное муранство. До открытия оставался еще почти час, и я решил перед вернисажной кутерьмой прогуляться по улице.

Подхожу к метро "Кропоткинская" и слышу возглас "Никита!". Оборачиваюсь - это один из самых уважаемых московских арт-критиков, направляющийся на муранскую выставку, и большой любитель посидеть на солнышке на бульваре. Его имени называть не буду, потому что, может быть, он не хочет, чтобы все знали, как его забрали в милицию.

Он мне говорит: "Слушай, погода-то какая! До выставки - еще время есть. Давай-ка обновим лавочку, поболтаем!"

Я радостно соглашаюсь обновить лавочку, а чтобы болтать было веселее, мы покупаем фляжечку коньяка и присаживаемся на скамейке. Греемся на предзакатном солнце, беседуем, тихо отхлебываем коньячок и совершенно никому не мешаем.

Но тут по бульвару едет милицейский микроавтобус "Форд" и останавливается рядом с нами. Из него выходят два мента с автоматами и интересуются, что это у меня в руках. А что, и так не видно? Початая 200-граммовая фляжка "Квинта". Так себе напиток, конечно, не Hines Fine Champagne либо Camus Extra, но на такое у нас с другом арт-критиком денег не было, да и распивать из горлышка на бульваре французскую драгоценность - это, мне кажется, недопустимый снобизм. А "Квинт" - в самый раз.

"Так, нарушаете, значит?" - спрашивает милиционер. Требует паспорта у меня и у моего друга. Но времена изменились: не мучает, что это мы тут делаем на Гоголевском бульваре, если один прописан в Ясенево, а другой - на Дмитровском шоссе. Паспорта, само собой, забирает.

Но вообще-то я не знал, что тихо-мирно пить коньячок на лавочке - это правонарушение, как в советские времена. А с другой стороны, как известно, незнание закона не является смягчающим обстоятельством.

"Придется проехать в отделение, оформить задержание, штраф уплатить, давайте-ка в автобус".

Мы с другом пытаемся уговорить ментов все оформить и уплатить на месте, мол, очень спешим, больше так поступать не будем, и так далее. Но они непреклонны. Сажают нас в микроавтобус и говорят: "Все спешат. Подождете, нарушать в другой раз не будете".

И мы едем переулками, почти к музею. По дороге у меня звонит мобильный, это одна из устроительниц выставки: "Ты куда делся? Тебя тут телевизионщики ждут, быстро иди давать интервью!" Я говорю, что телевизионщики подождут, потому что меня везут с другом арт-критиком в милицию. Видимо, она решает, что я по-дурацки шучу, и продолжает объяснять про телевизионщиков. "Да нет, Лена, нас правда везут в милицию". Отбой.

А милиционеры, услышав про телевизионщиков, интересуются, что это они меня ждут и где. Арт-критик объясняет, что я, типа, известный художник и у меня через полчаса в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина, здесь по соседству, открывается выставка, вот телевизионщики и ждут.

"Ну ничего, разберемся". Я спрашиваю, долго ли будет продолжаться разбирательство. "Ну так, часа три, наверно". Мы с другом спрашиваем, нельзя ли побыстрее? "Может и можно. Вы отрицать, что нарушали, будете?". Говорим, что не будем. "А то всякие бывают. Распивают, нарушают, а потом не соглашаются, спорят, их уговаривать приходится". Нет, нас уговаривать не надо, потому что не до того.

"Ну и лады, разберемся. А что же вы, взрослые люди, вроде уважаемые, плохой пример молодежи-то подаете? Зашли бы в кафе, отдохнули как положено, выпили, закусили". Мы обещаем, что в следующий раз именно так и поступим.

Приезжаем в околоток. Там тихо и пусто, как в заброшенной церкви, пахнет тленом, перегаром и кислым потом, да из-за обитой дерматином двери жужжит не то Газманов, не то "Лесоповал". Милиционеры предлагают нам присесть на лавочку возле "обезьянника", уходят за дверь. Мы сидим на лавочке. Минут через десять менты возвращаются с капитаном, начальником дежурной части, тот, на нас не обращая внимания, начинает обследовать автоматы своих подчиненных.

"У тебя в рожке патронов сколько?" - "Так полный" - "А ну покажи". Смотрит, пересчитывает патроны. "Так у тебя тут трех не хватает, куда дел-то?" - "А хер его знает, Сергеич, может, засунуть позабыл...". Что это значит - не имею понятия, да мне и не очень интересно, потому что неудобно: подвожу организаторов выставки, положено, чтобы участники присутствовали на открытии. А патроны у них, не патроны - не мое дело, хотя поутру читал глупый американский роман про то, как честного ирландского копа в Нью-Йорке чуть не посадили на всю жизнь за то, что у него из обоймы куда-то пропал один заряд.

Тут капитан смотрит на нас: "А это чего?" - "Коньяк на бульваре распивали". - "Ну, коньяк это хорошо, лучше, чем водка". - "Говорят, спешат, у них в музее выставка открывается, телевизор ждет". - "Ну ладно, сейчас оформим. Они не отрицают?" Мы сообщаем, что ни в коем случае.

Первым в кабинет начальник приглашает меня. Там - постер с изображением круизного корабля типа Sea Princess, календарь с Кремлем и портрет Путина. Капитан заполняет бумажки, удостоверяющие, что я поставлен в известность о том, что совершил противоправное деяние и готов заплатить штраф. Спрашивает о месте работы. Отвечаю, что художник и в журналах пишу, а постоянного места работы у меня нет.

Сейчас все же не советские времена, отсутствие справки с работы - не преступление.

"А, художник... У меня у жены брат тоже художник. Он из книжек, это, как называется, перерисовывает". - "Репродукции?" - "Да нет, ну когда лес там или море..." - "Пейзажи?" - "Во! И он рисует, а потом одному на Арбате отдает, он продает, ничего зарабатывает брат жены-то, хороший бизнес. А у вас как, тоже ничего?" Я честно говорю, что когда как.

"Ладно, штраф с вас 500 рублей, не возражаете? И 15 комиссия нам, чтобы оформить". Вообще-то дороговато, за тысячу мы с другом Camus Extra, конечно, не купили бы, но на фляжку "Мартеля" могло хватить. Но что делать? Спрашиваю, мне в сберкассе платить надо будет? "Да что вы, я завтра сам заплачу".

Отдаю деньги и, не получив никаких документальных свидетельств о совершенном преступлении, обретаю свободу. Через десять минут свободен и мой друг. Выходит во двор - мрачный.

Отойдя метров на сто от участка, допиваем коньяк - его стражи порядка не конфисковали, уважают, значит, чужую собственность. И я в последний момент успеваю на открытие выставки муранского стекла. Звучат торжественные речи, официанты в белых кителях разносят итальянские шипучку и красное вино, канапки с лососиной икрой и с петрушкой и водку "Императорская коллекция". Стекло - сверкает и переливается.

Что же касается распития на бульварных лавочках, конечно, жалко, что делать это нельзя. Потому что иногда куда приятнее беседовать на солнышке с другом, тихо-мирно отхлебывая из фляжечки, чем сидеть в душном заведении, где почти наверняка будет зудеть радио "Шансон" или что-нибудь вроде того.

Или на Мурано что ли опять податься? Мы там с художником Андреем Филипповым сидели вечерком на причале, пили красное вино, смотрели, как гаснет солнце над лагуной. Мимо шли карабинеры, взглянули на нас, сказали "buona sera" и пошли дальше по своим делам.