Я, признаюсь, не великий дока в делах амурных. И староват уже изрядно, и особыми успехами по части фривольного соблазнения прекрасных барышень похвастаться не могу. Думаю, если и писать кому-то о любви, то только таким людям, как я: ведь тем, кто любит, не до письма, а тем, кто пытается вытащить из любви потаенные донья, доверять и вовсе нельзя - закружат-запутают Фрейдом, Юнгом, покружат, покуражатся да бросят одного. Разбирайся потом в своих несуществующих тайных томлениях, покуда сил хватит. А с меня - какой спрос? Мне и обманывать незачем, и подумать есть над чем.

Бывая в России, я всегда поражался одному давнему несоответствию между тем, что о любви говорится, и тем, что представляет это чувство на самом деле. Историческая память русского человека о любви чрезвычайно запутанна и вырастает из русской литературы, пройденной когда-то в школе. Никто уже не помнит (а то и попросту не знает), в чем состоит "наука страсти нежной, которую воспел Назон", но абстрактный русский "эйдос любви" представляет собой причудливый сплав из дворянского нежного вздоха и рабоче-крестьянского чувства справедливости и солидарности со всем угнетенным народам. Школа в России учит, что любовь идеальная - это "как у Печорина" или же "как у Данко", а жизнь тем не менее доказывает, что уж если получится, как у Высоцкого:

Не пиши мне про любовь: не поверю я,
Мне вот тут уже дела твои прошлые.
Слушай лучше: тут с лавсаном материя.
Если хочешь, я куплю, вещь хорошая?

- то и это можно считать большой удачей.

В этом трагическом несоответствии внутренней памяти народа о себе и нынешнего его состояния заложена драма огромной силы. Драма неосознания и невидения себя самого. В коллективной русской памяти народ - это мужик в армяке или рабочий в промасленной куртке. В реальности не осталось ни тех ни других, а народ превратился в некую трудно расчленяемую на страты массу городских жителей. Даже обитатели российских деревень России всеми силами равняют себя с городскими и перебираются рано или поздно "поближе к цивилизации", оставляя за собой сотни километров пустого пространства, уничтожая тем самым изначальную основу любой настоящей цивилизации - землю.

Между тем, как это ни странно, но любовь в России зачастую является специфической формой покорения пространства. Тысячи "сестер Керри" штурмуют большие города в поисках своего места, и любовь становится первым и наиважнейшим шагом социализации провинциалов и провинциалок. Выбор партнера не всегда делается с учетом материального благополучия последнего. В России любой самый завалящий мужичонка может рассчитывать на свою толику счастья: тем, кто приезжает, необходимо выдерживать жестокую конкуренцию с местными (и здесь уж не до долгого сватовства), а тем, кто остался, выбирать практически не из чего. Отсюда проистекает общая расслабленность русских мужчин, прекрасно понимающих, что их шансы остаться холостяками в разы меньше, чем шансы женщин остаться старыми девами.

Особый род удержания пространства являет собой любовь мужчин, "уехавших на заработки". Смелые покорители неизведанного пленяют женщин своей изначальной брутальностью. Жизнь на две семьи - типичная черта сегодняшнего времени. Тоска русской женщины по "настоящему мужчине" при крайне скудном выборе - очень показательный пример несоответствия идеалов образования (где Андрей Болконский видит небо Аустерлица, а смелые декабристы выходят на Сенатскую площадь) и жизни, в которой приходится выбирать из того, что есть. Хуже того, легко доступное и крайне низкое по качеству высшее образование, которое получает почти каждая российская женщина, подразумевает определенную "элитарность" и рост уровня запросов. Запросам этим по большей части так и суждено остаться запросами. В девяти случаях из десяти высшее образование в России таковым не является: то есть не обеспечивает получившему его достойный уровень доходов. Меж тем все это подразумевается как само собой разумеющееся.

Половина разбитых семей и поломанных сердец в России - прямое следствие разрыва между реальностью и социальным мифом, согласно которому образованная женщина должна цениться больше, чем необразованная. В действительности все это имеет хоть какой-нибудь смысл только тогда, когда речь идет об уме, но образование ума еще никому не прибавляло. Российское образование - и подавно.

Повальное и ужасающее всякого иностранца русское пьянство проистекает, по существу, из того же глобального несоответствия запросов и реальности. Не умея быть кормильцем семьи и интеллектуальным лидером одновременно, мужчина находит выход в алкоголизме. Женщины же, будучи обманутыми в своих ожиданиях, становятся жестокими: уйти они по сотне-другой разнообразных причин не могут, но испортить мужчине жизнь - вполне в состоянии.

Нарисованная картина, разумеется, не столько отражает реальность современной России, сколько пытается нащупать некие общие черты, свойственные для "любви по-русски". И та радость, с которой в России восприняли Валентинов день, праздник совершенно не русский по духу, - ясное свидетельство того, что именно в нем общество пытается найти возможный выход из вышеописанного противоречия. Но по всем приметам выход этот - ложный.

День всех влюбленных в России стал апофеозом визуального, праздником вечного телевизора, днем непрекращающегося раздражающего розового цвета, и потому-то никакого отношения ни к любви, ни к влюбленности он в данном случае не имеет вообще. Такому масштабному надувательству сам Геббельс подивился бы: назвать "днем влюбленных" праздник, просчитанный до мелочей, выверенный неделей рекламы и протянутый в каждый дом букетом пошлых роз, - это почище поисков арийского Грааля будет.

Любовь кроется в деталях и нюансах, в голосе, в запахе, в едва уловимом движении. А день влюбленных предлагает бурю и натиск, крик и ярость, воздушные шарики и "оригинальность". В любви, в сущности, нет и не может быть никакой оригинальности. Со времен Гомера ничего не изменилось: есть два человека, они любят друг друга. Все остальное - лишнее, лишенное красоты и тех самых внутренних, не видимых посторонним нюансов, которые и составляют содержание, без сомнения, самого древнего чувства на земле.

Тот энтузиазм, с которым множество людей закупало подарки к "празднику", удивил меня своей натужностью и какой-то патологической ненормальностью. Словно бы каждый невольный покупатель хотел доказать сам себе, что уж он-то точно - любит. И милая вещица - его счастливый пропуск в мир, который раньше был закрыт. Не презентовать безделушку в данном случае оказывается столь же глупым, как и презентовать ее. Западный мир давным-давно погряз в этих мелочах, и только в России еще возможно подняться до совершенно даосского понимания того, что безделушка сама по себе ничего не значит, как не значит ничего все вокруг.

В России сегодня много говорят о "демографическом кризисе". По моему скромному и ничего не значащему мнению, кризис общественный и, что еще страшнее, кризис человеческий - проблемы куда более и серьезного масштаба. Не думаю, правда, что кто-нибудь возьмется их решать.

Они или пройдут сами, или не пройдут вовсе. И я искренне надеюсь на то, что даосская по сути, равнодушная и открытая, чистая и огромная, как космос, русская душа переживет и эти беды.

авторизованный перевод специально для "Русского Журнала"