Только наивные люди думают, что лето начинается первого июня, а новый век - с того года, который открывает новый счет (совсем уже худо, если отсчет начинают с нуля). На самом деле века заканчиваются, когда кончается их завод и начинает крутиться новый механизм. Пока был жив Дьердь Лигети, нельзя было утверждать, что двадцатый век кончился. Это был один из людей, своей судьбой прочертивших то, что можно было бы назвать духовной траекторией прошедшего столетия, если бы слово "духовный" не было затаскано и загажено до невозможности. Но как быть иначе, если музыка - самое прямое и живое выражение той универсальной силы, что под именем гармонии пронизывает и просторы Вселенной, и внутренний мир человеческой мысли и страсти.

Умершего в Вене композитора можно считать человеком без родины, зато его родиной стала музыка. Лигети прожил 83 года, успев отведать многое из того, что досталось Европе середины - второй половины двадцатого века. Самое поразительное, что столкновения с самыми тяжелыми политическими эксцессами того времени, вроде бы и негативные, на самом деле оказались теми знаками судьбы, без которых не было бы композитора Дьердя Лигети. Еврею из Трансильвании в хортистской Венгрии не было позволено учиться на физическом факультете, к чему он так стремился. Оставалась только одна возможность - изучать музыку, чем он и занялся. Слава богу, остался жив, потеряв всю родню. После войны, в социалистической Венгрии, он был невероятно жестким музыкальным теоретиком в Будапештской консерватории. В 1956 году он бежал из Венгрии, встретился в Германии со Штокхаузеном, с которым во многом не соглашался, но без электронной лаборатории которого никогда не стал бы композитором-экспериментатором, в течение нескольких десятилетий хранившим живую душу музыки.

Дело, конечно, не в том, что Кубрик вставил в свою "Космическую одиссею" "Атмосферы" Лигети (без упоминания этого эпизода, конечно же, не обошелся ни один из европейских некрологов, не будем нарушать консенсус и мы), хотя, бесспорно, это обстоятельство немало помогло ему в жизни. Лигети каждый раз доказывал, что музыка, в особенности инструментальная, словно бы уже испробовавшая все, что только можно, на самом деле неисчерпаема. Он не отказывался от открытий двадцатого века, в особенности минимализма, но каждый раз обнаруживал новую возможность, новое пространство минималистического решения - то в электронике, то в "микрополифонии", то в заимствованном из африканской музыки расщеплении тонов, то в анти-анти-опере. Вполне в согласии с традицией авангарда он любил математические структуры, лингвистические модели, и в то же время его главным спасением всегда была ирония, без которой его поиски могли бы обернуться эклектикой или позерством. Лигети сам называл свою музыку лабиринтом, а настоящий лабиринт не может кончиться.