Когда умирают стены

Кирилл Серебренников продолжил триумфальное шествие (а триумфы, как известно, чреваты разрушениями) по классике мировой литературы, обратившись к «Зойкиной квартире» Михаила Булгакова. Как говорится в обстоятельной программке, своим спектаклем Серебренников отвечает Сергею Женовачу, который в 2004 году поставил в МХТ им. Чехова «Белую гвардию», и в то же время раскрывает глубинный замысел писателя. В «Днях Турбиных» Булгаков показал крушение прекрасной старой России, а в трагифарсе о предприимчивой владелице «ателье» в красках описал то, что приходит ей на смену: мошенничество, прикрытый призрачной пеленой богемной жизни разврат, азарт и риск, свободу от рамок и норм, ответственности и морали.

Пикантные атрибуты современности входят в круг излюбленных образов и тем Серебренникова. Режиссеру удается найти их в самых неожиданных местах – то есть, текстах, и на этой шаткой основе выстроить свой утрированный, грубоватый, но неизменно красочный мир. В «Зойкиной квартире» он предстает в виде балагана, кабаре. В редакции Серебренникова пьеса утрачивает реплики и целые монологи (как правило, напрямую связанные с советскими реалиями), зато обрастает песнями, танцами, акробатическими номерами, кино- и мультипликационными вкраплениями. Здесь рвут на груди майку с портретом Путина, садятся на шпагат, нараспев читают Бодлера, пишут мелом на стене нецензурные ругательства, ходят в черных шарах на голове…

Как ни странно, сборная солянка в духе брехтовских зонгов получилась у Серебренникова не только яркой, но и гармоничной. Иногда режиссеру, конечно, изменяет чувство меры: он перебарщивает с обнаженной натурой и сексуальными аллюзиями. Без этих звонких пощечин общественному вкусу спектакль был бы изящнее, тоньше… Но без них режиссер, пожалуй, изменил бы себе.

В «Зойкиной квартире» Серебренников наконец-то нашел свой текст – отсюда обаяние и драйв постановки. Булгаковская пьеса не противится осовремениванию, не исключает двусмысленность или политический подтекст. Она с легкостью вмещает любимые режиссером контрасты, при этом не разваливаясь на части, а, напротив, разворачиваясь, раскрываясь.

Этому способствует хорошая актерская игра. Серебренников – вероятно, для сгущения фарсовой атмосферы – доверил главные роли знакомым большинству зрителей по «ментовским» и «бандитским» сериалам Алексею Девотченко (Обольянинов), Михаилу Трухину (Аметистов), Алексею Кравченко (Гусь-Ремонтный). Избегая шаблонной навязчивости, они прекрасно справляются не только с драматической, но и с музыкальной, клоунско-цирковой задачей. Правда, развлекая нас все новыми фокусами, актеры невольно выхолащивают из булгаковских образов сентиментальную грусть. В пьесе герои окутаны и облагорожены легкой дымкой надежды и любви. Гениальную плутовку, демона в юбке Зойку (Лика Рулла) над ею же затеянной суетой «веселого дома» приподнимает глубокое чувство к беспомощному Обольянинову. Жеманную модницу Аллу Вадимовну (Светлана Мамрешева) – мечта о новой, чистой жизни, которая начнется за границей. У Булгакова даже коммерческий директор треста тугоплавких металлов Гусь-Ремонтный способен страдать. Даже прохвост Аметистов не безнадежен. Режиссер же не оставляет своим героям никаких оправданий. Отсветы мира, который был воспет и оплакан в «Днях Турбиных», ложатся на их лица карикатурными тенями.

Неизбежное расхождение между литературным первоисточником и спектаклем могло бы разрушить атмосферу последнего, если бы не блестящая сценография – главная находка Серебренникова. Без и вне ее мхатовскую «Зойкину квартиру» можно было бы назвать всего лишь удачной; благодаря ей постановка становится талантливой. Центральную метафору, ось и квинтэссенцию булгаковской пьесы режиссеру удалось воплотить адекватными – то есть пространственными - художественными средствами. «Зойкина квартира», как можно заключить из названия, написана не только и не столько о людях, сколько о квартире. Точнее, о доме с теплом любви, с воспоминаниями прошлого и ледяными ветрами новой эпохи, рвущимися в приоткрытые двери.

По замыслу режиссера, пристанище Зои Пельц и ее мятежных друзей появляется на сцене в человеческом обличье (Татьяна Кузнецова). Однако жизнь в главный образ вдыхает не хрупкая девушка в белом платье, а именно оформление сцены. Действие происходит в самой настоящей квартире с мягкими отсветами вечернего солнца на стенах, звуками рояля и приглушенным уличным шумом. Мы рассматриваем ее со всех сторон: окунаемся в просторную чистоту вместе с многочисленными гостями, заглядываем в окна с угловатых серых улиц, сторожим у входа вместе с мошенником Херувимом (Евгений Сангаджиев). Серебренников явно наслаждается игрой с ракурсами, открывая в ней не только смысловую, но и эмоциональную глубину. Бросается в глаза контраст между плоской, бесцветной каморкой Газолина (Антон Васильев) и манящим миром Зойкиного ателье. Запоминаются эффектные разрывы сценического пространства, когда квартира отъезжает от зрителя, оставляя своих обитателей в ледяном вакууме исторических перемен.

Пока развеселое кабаре рассказывает любимую режиссером историю упадка нравов и наступающего на пятки абсурда, сценография нотками легкой грусти напоминает об идущей на дно красоте, о булгаковской тоске и нежности. В итоге в финальной сцене, когда все реплики отзвучали, тьма поглотила гротеск, а стены квартиры вспышками электрических разрядов покидает жизнь, испытываешь чувство, описать которое можно разве что несовременным словом «катарсис».

       
Print version Распечатать