На вторую половину мая в Москве было намечено две обязательных для театрала премьеры: "Захудалый род" Сергея Женовача (первая постановка в недавно образованной из курса РАТИ "Студии театрального искусства") и "Антоний и Клеопатра. Версия" Кирилла Серебренникова в "Современнике" с участием Чулпан Хаматовой. Женовач и Серебренников воспринимаются на театре почти как антагонисты, так что само соседство этих двух премьер могло бы составить неожиданный сюжет. Но "Современник" объявил, что с премьерой по мотивам Шекспира к намеченному сроку не успевает и покажет ее уже в октябре, а в мае избранные зрители фестиваля "Черешневый лес" смогут увидеть только "лабораторный вариант" этой постановки. Таким образом, интриги не получилось и "Захудалый род" стал единственной существенной премьерой конца мая.

Впрочем, прежде чем говорить о ней, расскажу о нескольких спектаклях, вышедших раньше, но по разным причинам пропущенных мной.

Самым занятным из них оказался новый спектакль Дмитрия Крымова "Торги" в васильевской "Школе драматического искусства". Крымов, в последнее время последовательно сочиняющий со своими студентами-художниками "предметный" театр, где главное не слово, а образ, теперь сделал постановку с текстом, но актеры играют в слова, как совсем недавно играли с вещами, выворачивая их так и эдак. На верхней сцене здания на Поварской актеры Крымова разыгрывают сюжет прощания с любимым домом (речь, как вы понимаете, идет о нынешнем изъятии этого помещения у театра Васильева) на материале чеховских пьес. Ведь сюжет этот был у Чехова разлит повсюду - не только в "Вишневом саде", но и в "Трех сестрах", где к финалу пустел и сиротел гостеприимный прозоровский дом, и в "Дяде Ване", где Серебряков предлагает продать дом и купить дачку, и т.п.

Крымов деконструирует чеховские пьесы и из его фраз складывает новую историю. В начале 90-х то же самое, но, пожалуй, более радикально и последовательно делал Клим в спектакле "Пространство Божественной комедии "Ревизор", где обнаруживал, что пьеса Гоголя богата, как целый язык, и, пользуясь этим языком, можно говорить обо всем. Крымов работает с текстом менее изощренно, но его спектакль звучит остро и актуально, демонстрируя, что все слова, когда-то сказанные чеховскими героями, подходят к истории с васильевским домом на Поварской.

Пятеро молодых людей - три девушки и два юноши - строят на сцене домики из песка. На одном из них, самом большом, многоэтажном, с узнаваемым фасадом, есть табличка -"Поварская, 20", и вокруг него ведутся все самые главные разговоры. Заглядывая в окна на верхнем этаже, говорят слова из "Вишневого сада" (цитирую по памяти): "Мы с тобой когда-то играли в этой комнате". Один за другим возникают микросюжеты. Вот прощанье: "Прекрасно мы здесь пожили, - говорят молодые актеры, надев рюкзаки и фотографируясь у домика, - "на душе так светло...". "Прощайте, больше вы меня никогда не увидите", "Когда-нибудь все узнают, зачем все эти страдания...", "...А пока надо работать...", "Не плачьте...", "Ехать пора...". Это о том, как ученики Крымова играли на Поварской свои спектакли, а вот теперь принуждены уходить и неизвестно, какая площадка примет их уже ставшие знаменитыми постановки. Но те же слова тянут за собой шлейф воспоминаний о военных, покидающих прозоровский дом, о печали расстающихся трех сестер, о студенте Пете, не желающем жалеть срубленный вишневый сад. "Надо посмотреть правде в глаза - продано или нет, - какая разница? С ним давно покончено...". И жалобное: "Нас так же забудут? Забудут наши лица и наши голоса...". Есть сюжет о деньгах, он, разумеется, имеет прямое отношение к истории с театром Васильева. "Я могу думать только про деньги..." - "И про вишню, которая у тебя родится раз в два года, да и ту никто не покупает..." - "У меня есть деньги, но я артистка..." - "Ты отдала им кошелек?" - "Я маку вот посеял..." - это говорит актер, ссыпая все деньги из карманов в общую "кассу". И правда - за театр хочется отдать все, что есть, да только нету ничего. Вспоминают о том, что "Поварская, 20" совсем недалеко от Кремля (песочный Кремль выстроен поодаль, и туда со словами из "Трех сестер" о самоваре несут арбатский сувенирный самовар с портретом Путина - Арбат ведь тоже рядом). Из "французской темы" "Вишневого сада" возникает сюжет, связанный с постановками Васильева во Франции и пение с цыганским надрывом: "Анатолий Александрович, позвольте обратиться к вам с просьбой, будьте так добры, если опять поедете в Париж, то возьмите нас с собой...", а там и разговоры о России: "Страна необразованная, народ безнравственный, на кухне кормят безобразно...", "Подайте голодному россиянину...".

Вперемежку с цитатами из пьес идут театральные цитаты, прежде всего из спектаклей самого руководителя "Школы...": и с похоронами кукол-сестер под полом (это из недавнего "Дон Жуана"). И с пением (здесь академическое многоголосие на чеховские слова переходит в джаз, рэп, цыганщину и русские погребальные плачи, тоже любимые Васильевым). И с необычной манерой речи, разработанной в "Школе драматического искусства": "Мой! Прекрасный! Мой! Дивный!" И прочее, включая полную сумку кукольных рук, ног и голов, которых называют Бобиком и Софочкой, а также мертвую чайку, которая теперь с очевидностью символизирует Художественный театр. Спектакль этот - чрезмерный, захлебывающийся, смешной и трогательный. Возможно, своей сиюминутностью и прямолинейностью напоминает капустник, но он богаче любого капустника, и его, ей-богу, стоит посмотреть даже тем, кто не слишком озабочен историей с потерей васильевского дома.

Теперь о двух последних премьерах в Театре музыки и поэзии под руководством Елены Камбуровой. Композицию по "Антигоне" Софокла Олег Кудряшов поставил как дуэт, где почти все роли, начиная от юной героини до старого царя Креонта, играет Елена Камбурова, а роль хора исполняет молодой актер Мохаммед Абдель Фаттах. Замысел выглядел любопытным: в таком раскладе из спектакля должны были совсем уйти какие-либо трактовки, связанные с реальностью, взаимоотношениями героев и т.п. И тогда осталась бы только поэзия, только ее звучание, ритм и страсть. Тут бы очень кстати оказались и богатство низкого голоса певицы, и пластичность гибкого актера. Но все это не слишком получилось: Камбурова, изображая разных героев, наивно старалась каждый раз менять голос - то хрипеть, как старый страж, то звенеть совсем высоко, как Исмена, и прочее. А на долю Фаттаха осталось главным образом служить ремаркой, постоянно объясняя недалеким зрителям, что именно происходит. Это сразу переводило спектакль в жанр познавательного представления для школьников.

Спектакль "Счастливые дороги", поставленный по пушкинским "Цыганам" режиссером из Македонии Зоей Бузалковской, вышел интереснее. Главной здесь была музыка - цыганские песни и мотивы, собранные отовсюду - из России, Венгрии, Словакии, Румынии; молодая балканская постановщица, как видно, знает в них толк. Умелый, как всегда в этом театре, хор и маленький оркестр изображали цыганский табор, а приглашенный из ТЮЗа Игорь Гордин был гордым Алеко, городским человеком, поначалу смешно и неумело пытающимся соответствовать таборной жизни - петь, плясать и быть свободным. Три помоста на колесах оказывались то сценой, то мостом, то цыганскими кибитками, актеры были обаятельны, песни - зажигательны, и если была проблема в этом спектакле, то разве что с умением читать стихи, которым нынче мало кто владеет. Актеры старательно интонировали, "раскрашивали" слова, и даже хороший актер Гордин, со своим звучным, буквально созданным для стихов голосом, был по этой части не лучше других.

Еще один молодой режиссер, ученик Женовача Олег Юмов, дебютировал на сцене Центра драматургии и режиссуры постановкой по Рабле с длинным названием "Героические деяния и речения доблестных Пантагрюэля и Панурга". Автор композиции Валерий Васильев выбрал из толстого романа несколько историй, и режиссер разыграл их с помощью двух симпатичных молодых актеров: Глеба Подгородинского из Малого театра и Алексея Дубровского из ТЮЗа. Актеры дурачатся, беспрестанно меняя костюмы: Подгородинский изображает наивного Пантагрюэля, а Дубровский поочередно всю раблезианскую шушеру, которая того окружает, а потом уже Дубровский становится пройдохой Панургом, и тогда Подгородинский выходит за всех других героев. Получилось немного по-студенчески - не слишком внятно и совсем без действия, на одних разговорах. Но актеры настолько явно получали удовольствие, купаясь в тексте и в веселых "переодевалках", что молодая добродушная публика ЦДР не могла не радоваться в ответ.

Ну и наконец, о спектакле Сергея Женовача "Захудалый род" - главной премьере конца мая. Неоконченный роман Лескова - семейную хронику князей Протозановых - Женовач поставил совсем просто, без эффектов и парадоксальных трактовок. Художник Александр Боровский придумал сценическую конструкцию, похожую на стену портретной галереи в дворянском доме, и рамы от картин на этой стене оказываются небольшими площадками, где появляются герои. Режиссер вывел на сцену княжну-рассказчицу с книгой в руках, и, по мере того как наследница захудалого, но древнего рода рассказывает историю своей семьи, в "рамах" появляются ее герои. В первую очередь она говорит о своей бабушке - княгине Варваре Никаноровне (ее играет Мария Шашлова), женщине столь прекрасной и мудрой, что она воспринимается как идеальная героиня. В долгой семейной хронике происходит немало событий, начиная с ранней гибели мужа Варвары Никаноровны в войне с французами до странного замужества ее старшей дочери. Но главным в спектакле тем не менее становятся не внешние события, а "идейные" темы - размышления о долге дворянском, человеческом и христианском. И такой явный призыв к миру и взаимной любви, какого мы не видели со времен его же предыдущего спектакля на этом курсе, где мальчики Достоевского, взявшись за руки, выходили прямо в зал, говоря о любви и дружестве. Женовач открыт в своем прямом, почти проповедническом обращении к зрителю, и, разумеется, сегодня, когда в искусстве этическая позиция чаще всего выглядит невнятной (или просто отсутствует), именно эта интонация вызывает главные споры и разброс мнений критиков от восторга до раздражения.

Олег Зинцов в "Ведомостях" называет спектакль " главной радостью московского сезона". Елена Левинская в "Московских новостях" пишет: " Найти слова, чтобы передать степень потрясения от спектакля Сергея Женовача "Захудалый род", открывшего в Москве новый театр, трудно". Алена Карась в "Российской газете" не соглашается: " Режиссерский и педагогический стиль Сергея Женовача - явление уникальное в своей последовательности и законченности... Все поставленное им пронизано его учительством, его пониманием мессианства, его христианским смирением и фанатизмом. Когда видишь... актеров его студии, понимаешь, с каким упорством, шаг за шагом... удаляется из них живое и дерзкое... Даже страсть в них есть, только не земная и грешная, а аввакумовская страсть духовного противостояния, возведенная их учителем в ранг высшей театральной добродетели". Марине Зайонц из "Итогов" спектакль нравится, но она замечает, что " к милому семейному юмору и тихой, скромной печали добавляется в спектакль поучение, какое-то даже и надрывное". А Глеб Ситковский в "Газете", напротив, считает, что " каким-то чудом Женовачу удалось, обойдя большинство подводных камней, не превратить свой спектакль в пафосный рассказ о той посконно-исконной России, которую мы все потеряли. Исподволь и без нажима он в очередной раз показал нам, как это, оказывается, просто и приятно - любить ближнего".

И получается, что дискуссия об этом спектакле (независимо от того, что именно каждый в нем видит) превращается в разговор об "идейном искусстве" вообще, которого нам давно не приходилось вести. И хорошо, что Женовач заставляет нас думать об этом сейчас, когда весь круг этических проблем кажется старомодным и неуместным. Пусть некоторые русофильские обертона в этом спектакле настораживают так же, как в прозе Лескова, - все равно мне нравится "Захудалый род" с его открытостью и чистотой. Я ценю его как искреннего и страстного собеседника. Так же собеседник думает, как я, или иначе, в сущности, не важно. Важно, что он думает.