"Frankfurter Allgemeine":Вы охарактеризовали ваш текст в интернете как "личный роман". Почему? Это определение жанра?

Эльфрида Елинек: Это означает, что роман публикуется лично, так сказать, в собственном издательстве. Но и наоборот - в текст вливается больше, чем обычно, личного.

FA: Вы выставляете личный роман в интернет, большей публичности нельзя и придумать. Зачем вы это делаете?

Э.Е.: Но интернет и есть другая форма открытости. Публичность в сети виртуальна. Если все что-то могут прочесть - это как раз и значит, что никто и не может. Я пишу текст, но одновременно я могу за ним и спрятаться, он как бы, так сказать, и не написан.

FA: Предполагаете ли вы опубликовать роман как книгу в более поздней обработке в каком-нибудь издательстве?

Э.Е.: Нет, как книгу - нет.

FA: Почему же нет? Вы однажды сказали, что Нобелевская премия дала вам новую свободу. Относится ли к этой свободе и свобода от требований книжного рынка?

Э.Е.: Это безусловно освобождение - хотя бы и потому, что общество не может ни в какой форме вынести то, что у меня уже просто стало патологией. Но я же не виновата в том, что я такая. Как я и сказала, это очень важный элемент, может быть, что-то католическое в этом есть, я могу что-то опубликовать и таким образом как бы выговориться, как на исповеди. Это уже написано, но я в этом не виновата. Да, я думаю, речь идет об этой виновности. Я что-то написала, но я - это была совсем не я. И, конечно же, Нобелевская премия дает мне ко всему прочему и материальную возможность. Честно говоря, своими книгами я никогда много не зарабатывала (кроме как на романе "Похоть"). Даже после получения Нобелевской премии я не могу жить исключительно за счет своих книг.

FA: Почему вы выбрали смертный грех зависть для названия своей книги? Сама зависть появляется где-то в конце второй главы, как "зависть к живым". Как это надо понимать?

Э.Е.: Это зависть тех, кто не может жить (как и я), к живущим, характеры которых я и пытаюсь рассмотреть. Я не мертва, но я чувствую себя как живой мертвец. Из-за моей психической болезни, о которой я не хочу больше говорить, я не могу жить, не могу путешествовать, ездить, не выношу людей. Я не переношу, когда на меня смотрят. Это чувство живого трупа заставило меня публиковаться и, наоборот, не публиковаться. Я не издаю никакую книгу, а то мне кажется, что этого "личного романа" и вообще нет.

FA: Вы опять жалуетесь в "Зависти", что рассказывать - это не ваше дело. Может быть, вы сейчас работаете над каким-нибудь настоящим детективом?

Э.Е.: Да, действительно, рассказывать - это не мое дело (что я опять же тематизирую в тексте). Есть просто замечательные детективы, настолько хорошие, что я не осмеливаюсь подходить к этому жанру. Главным образом это англо-американский жанр, литература из этих стран традиционно намного более повествовательна, чем наша.

FA: Вы намеренно пишете роман с продолжением, как писали Бальзак и Диккенс?

Э.Е.: Нет, совсем нет. У продолжений нет совсем ничего общего с нарастанием напряжения и развязкой сюжета, как раз наоборот, у меня там больше тишины и покоя, вымирающих городов (shrinking cities) и больше говорится об умирании в жизни. Конечно же, предчувствуется убийство, правда, очень смутно. У меня речь идет о сужении жизненного пространства, моего жизненного пространства, пространства главного героя и городов, которые из-за индустриального кризиса в сталелитейной промышленности, прежде всего в Европе, теряют половину своего населения. Речь идет и о покое. Наконец, речь идет о движении, в крайнем случае, это застывшее движение ожесточившихся людей. Этот покой противопоставлен господствующей повсюду, так сказать, потребности в действиях. Противопоставлен как нечто магическое, как дароносица для верующих, когда хлеб и вино превращаются в плоть и кровь Христову.

Кроме того, оговорюсь сама для себя, если у меня не получится (или мне покажется, что у меня не получается), я просто оставлю корпус романа как есть; может быть, когда-нибудь его допишу либо вообще выну из сети, если этого захочу или просто не смогу вынести того, что он там торчит и глупо пялится с экрана.

Беседовала Роза-Мария Гропп

Источник: "Frankfurter Allgemeine"

Перевод Ивана Успенского