Европейца, впервые посещающего Минск, город не может не заворожить своим странным, но абсолютно неотразимым шармом. В первую очередь туриста поражает эстетика имперского города - весьма редкое для Европы явление. Широкие улицы и проспекты, множество дворцов с несколько нелепыми, но обильными украшениями и многочисленные обширные парки в центре города - настоящая роскошь для европейских городов; лишь самые богатые и аристократические из них могут позволить себе нечто подобное. Однако Минск в своих монументальных формах не выглядит абсолютно холодным, враждебным и подавляющим благодаря налету провинциального сентиментализма. Трудно найти что-либо менее привычное для европейской архитектуры, чем сентиментальный имперский стиль. Пространство имперского города, которое по определению должно дистанцироваться от личности, в Минске неожиданно раскалывается, становится близким и соразмерным человеку. Совсем как в кэрролловской Стране чудес, могучие архитектурные сооружения съеживаются до размеров кукольного домика, а затем снова раздвигаются, возвращая себе слоновые пропорции. Окружающая панорама находится в непрерывном изменении. Величественная, роскошно украшенная арка ведет вас в неряшливый дворик с крохотными коробочками вместо балконов в качестве единственного украшения на неоштукатуренных стенах. Еще двести метров - и следующая монументальная арка выводит вас из этого царства убожества на очередную необъятную площадь, где вдоль тротуара выстроились гигантские коринфские колонны, рядом с которыми прохожие кажутся лилипутами. Ритмы, эстетика, психологические настроения постоянно меняются, в городском пространстве обнаруживается масса иррациональных и алогичных зон, напоминающих о Кафке, Элиасе Канетти или Хармсе и даже заставляющих ощущать себя персонажами их книг.

В Европе есть лишь несколько городов имперского стиля: Париж, Берлин, Санкт-Петербург, Вена, Рим: и Минск! Однако Париж, Берлин и Вена когда-то были либо имперскими столицами, либо центрами мощных политических, экономических и культурных течений, в то время как Минск всегда оказывался как-то в стороне от этих процессов и никогда не был столицей империи, хотя бы второсортной. Понадобилось меньше века, чтобы мелкий провинциальный город, едва заметный на карте Европы, превратился в громадный по европейским стандартам двухмиллионный мегалополис, носящий роскошные, пусть и немного странные одежды. Это чудесное преображение обязано некоему мистическому "гению места". Оно логически следует из мифологемы, истоки которой теряются во мгле столетий. "Город погибших героев", "город мертвых поэтов", "город усопших гениев", "город-могила" - все эти определения Минска каждый из нас слышал неоднократно. Можно даже отмахнуться от них как от поэтической метафоры, если бы ни их абсолютная истинность. Действительно, Минск - мертвый город, или город мертвых, а скорее - город мертвых городов. В течение своей истории очередной Минск не раз возникал и исчезал с лица земли. Это мог быть православный, католический, униатский или греко-католический, иудейский, снова православный город, затем советский, сарматский, барочный, имперский и, наконец, провинциальный центр. Именно эта поразительная цепь перевоплощений придает Минску его неповторимость. Всякий раз восставая из праха, Минск порывал с прежней традицией и возрождался как совершенно иной город с новой эстетикой, образом жизни, мифологией и даже этническим и религиозным составом. Здесь словно оседали волнами кочевники, строили свои города, а затем уходили дальше, забирая свои города с собой и оставляя после себя лишь свалку культурных слоев, энергию, сконцентрированную где-то в глубинах, и останки своих предков, разбросанные по всей площади былого города. Это типично не только для Минска, но и для многих других больших и малых белорусских городов. Они различаются числом и эстетической ценностью своих реинкарнаций. Некоторые исчезли и больше уже не возрождались. Другие были восстановлены, но таким образом, что лучше бы этого не случилось.

В историческом смысле смерть и возрождение создают алгоритм для всей территории, которая в своей нынешней инкарнации зовется Белоруссией. К счастью или к несчастью (это станет ясно лишь через несколько веков), она находится на границе двух великих цивилизаций, не входя полностью в сферу влияния какой-либо из них. Это повлечет за собой и ее неизбежную смерть, когда волны с Востока и с Запада снова схлестнутся друг с другом, и возрождение, когда мирное время потребует портов и тихих гаваней. Возможно, именно поэтому реинкарнация или возрождение является ключом к пониманию белорусской истории и магическим символом судьбы Белоруссии.

Всякий нормальный европейский город развивается, прибавляя новое к давно существующему. Таким образом он эволюционирует, и различные культурные слои постоянно пересекаются друг с другом. Даже если на место старых народов приходят новые, они присваивают себе наследие прежних обитателей, дополняя его чем-то своим. Что же касается Минска, письменная история которого достаточно многозначительно началась с резни на берегах Немана, он превратился в "город мертвых городов", "сгинувших цивилизаций", "погибших героев" и соответствующих народов. Но именно из-за этого он стал идеальным местом для Идеального Города Коммунистической Утопии. Мистической судьбой Минска было предопределено, что только здесь может возникнуть Город-Солнце из советской мечты. Строительство такого города было невозможно ни в Москве - сердце империи, ни в Ленинграде, ни в каком-либо ином городе. Взять, к примеру, Москву. Поколения советских архитекторов старались превратить ее в Город-Солнце, но получался лишь колоссальный эклектический конгломерат. Город-Солнце мог стать реальностью лишь в Минске, так как он нуждается в громадном кладбище мертвых городов, где траурное Солнце будет освещать Сны Мертвых.

У каждого государства есть свои символы - герб, гимн и флаг. Так же и у каждой социальной утопии есть свой город-идеал в качестве символа. Любая утопия - это попытка сделать всех счастливыми. Ее идеальный город должен воплощать в себе эстетику счастья, каким его представляли себе основатели утопии. В государстве рабочих и крестьян эстетика счастья связывалась с тем, чего были лишены угнетенные классы. Их идея о прекрасной жизни и благополучии предполагала, что человек коммунистического будущего вместо трущоб будет жить в великолепных дворцах с красивыми парками, фонтанами и идеальными статуями, воплощающими красоту гармоничного человека коммунистического будущего. Эти дворцы будут связаны друг с другом широкими улицами, вдоль которых вырастут зеленые деревья и экзотические цветы. В ключевых точках Идеального Города появятся грандиозные площади, где счастливые граждане будут собираться для волнующих праздников и парадов. Именно такая идея Города-Солнца воплощалась при послевоенном восстановлении Минска.

Главной магистралью города стал проспект Сталина-Ленина (ныне - Скорины). Это одна из самых длинных улиц - в разное время она имела в длину от 12 до 18 километров. На эту ось города нанизаны друг за другом гигантские площади: площадь Ленина (ныне - Независимости), площадь Сталина (ныне - Октябрьская), площадь Победы, площадь Якуба Коласа, площадь Калинина. Вдоль проспекта бесконечными рядами выстроились знаменитые минские дворцы, спроектированные лучшими советскими архитекторами того времени.

Эти уникальные здания, которые можно назвать "народными дворцами", в сущности, дворцами не являются. Они позаимствовали у классических дворцов свой роскошный наружный декор, но внутри остались обыкновенными многоквартирными домами. На заднем дворе каждого из этих дворцов, как правило, разбит маленький сквер со статуями, иногда с фонтанами и даже с открытыми эстрадами. В каком-то смысле стиль минских дворцов можно назвать "сталинским ампиром" - на самом же деле это декаданс, отличающийся от лаконического классического ампира неразборчивым использованием архитектурных знаков прошлого. Строители Великой Утопии не сомневались, что их эстетика Счастья будет включать в себя все величайшие достижения докоммунистической культуры. Неудивительно, что семантика сталинского ампира охватывает всю гамму классической архитектуры, обращаясь к древнегреческим, римским и даже египетским образцам наряду с мотивами барокко и Ренессанса.

"Народные дворцы" оказываются просто символами дворцов. Именно в этом заключается их уникальность. Эти здания действительно создают иллюзию дворцов, в которых обильные внешние украшения искусственно налеплены на конструктивистские стены. И такая декадентская роскошь, словно нарисованная на одной стороне листа, пропадает, когда переворачиваешь страницу. Бесконечные ряды плоских дворцов, по сути являющихся не чем иным, как декорацией к какой-то грандиозной постановке, представляют собой завораживающее сюрреалистическое зрелище. Но, едва отойдя в сторону, вы оказываетесь в совершенно иной реальности. Коринфский и ионический ордера, внушительные карнизы и монументальные арки испаряются в мгновение ока. Остаются серые неоштукатуренные стены, жалкие балкончики с развешенным на них бельем и монотонные черные окна казарменного вида. И в этом состоит голая правда. Здесь встречаются личности, больше похожие на персонажей Брейгеля, чем на счастливых обитателей Города Солнца, устало бредущие под гнетом своих мелких драм. В этих задних скверах голос драмы звучит громче, чем с другой стороны стены, где он приглушен маршем римских колонн, египетских обелисков, греческих урн и ваз и каких-то каменных божеств коммунистической мифологии, провозгласившей всеобщее счастье. Лишь несколько дворцов не вписываются в определение "плоских дворцов" - это Дворец Почты, Дворец Правительства, Дворец КГБ, Дворец Национального Банка, Дворец Профсоюзов, Дворец ЦК Партии, Дворец Республики, Дворец Цирка, Дворец Академии Наук и, может быть, еще один-два других. В своем эклектизме минские дворцы порой принимают столь сюрреалистическую и гиперироническую формы, что им бы позавидовали отцы постмодернизма. Взять, например, Дворец Телевидения на Коммунистической улице. Внушительная колоннада в древнеегипетском стиле лепится к банальному конструктивистскому фасаду, из которого довольно нерешительно, словно стыдясь чего-то, вырастает ренессансный фронтон. Или взгляните на здание Белбизнесбанка на улице Маркса, на первый взгляд едва достойное внимание. Его конструктивистский фасад украшен несколькими ярусами тонких и изящных коринфских колонн, которые меньше всего можно было здесь ожидать. И в завершение этот образец абсолютно алогичной архитектуры снабжен каменными цветами, обвивающими входную дверь в каком-то барочном ритме.

Чем дальше от главного проспекта, тем чаще попадаются примеры иррациональной и алогичной архитектуры. Похоже, что художник, творивший этот шедевр, работал исключительно над центральной частью композиции, остальное оставив лишь в набросках с немногими случайными экспрессионистскими мазками, родившимися бессознательно. На место плоской, но все же целостной декорации приходят разрозненные фрагменты. "Стеноподобные" дворцы уступают место, скажем так, "окноподобным" дворцам. Эти здания, уже не создавая иллюзию дворцов, всего лишь снабжены несколькими знаками, символизирующими дворец. Такими знаками могут служить несколько разукрашенных окон, фронтон с колоннами, нередко прилепленными к неоштукатуренной стене и совершенно неуместными. Между прочим, подобные ярлыки можно видеть и на задней стороне "стеноподобных" дворцов.

Все это создает впечатление грандиозной декорации для какой-то фантастической постановки. Реальность подменена сценой. Город-Солнце в действительности оказывается плоским подражанием, где в роли солнца выступает фанерный круг, выкрашенный в ярко-желтый цвет. Изобилующие в промежутках между дворцами статуи идеальных людей, включая спортсменов, копии греческих скульптур, девушек с веслами, пионеров с медведями, оленями и другими зверями, символизирующих воссоединение с природой в Коммунистическом Раю, - всего лишь гипсовые модели, и это вполне извиняет реальных несовершенных людей, которые оскверняют их, отбивают им носы и руки, размалевывают их и пишут на них ругательства.

Никакая Утопия не может обратиться в реальность. Так и проект по строительству Города-Солнца Коммунистического Счастья на практике привел к созданию Города-Сна, плоской декорации для пасторальной пьесы в абсурдистском стиле. Но, может быть, именно к этому стремились авторы спектакля. В конце концов истинный Город-Солнце должен был быть построен восточнее, в Москве, как в столице империи. Минск служил лишь ее парадными воротами. Аудитория, для которой создавалась эта роскошная сцена, не могла не разглядеть подделку - ведь реальной аудиторией являлись туристы, попадающие в Империю через эту монументальную триумфальную арку, а не люди, живущие в прекрасных "стеноподобных" или "окноподобных" дворцах. Предполагалось, что турист, минуя имперскую триумфальную арку, т.е. Город Одной Улицы, вдоль которой на километры протянулись две стены дворцов, упадет на колени при виде такого имперского величия. Парадоксально, но Минск как триумфальная арка стал более впечатляющим эстетическим символом империи, чем сама ее столица. Москва не сумела преодолеть сопротивление своего менталитета и стать величайшим алтарем Советской Империи. Минск как Город-Солнце, выросший среди белорусских лесов и болот - вот практический итог проекта по созданию Идеального Города Великой Коммунистической Утопии. Тот факт, что этому проекту были присущи абсурдистская эстетика и поэтика, превратившие Минск в имитацию Города-Солнца, ни в коем случае не лишает его уникальности. Нынешняя реинкарнация Минска в каком-то смысле завершает определенный мифологический и поэтический дискурс. Призрак города отныне обитает в теле, которое, несмотря на свою мнимую материальность, тоже оказывается призраком, Тенью Империи, городом искусственного солнца и роскошных театральных декораций. Все эти великолепные площади и широкие улицы, застроенные плоскими дворцами, - всего лишь огромная сцена для какой-то причудливой пьесы. Эта универсальная пьеса - ни белорусская и ни русская, ни польская и ни немецкая - рассказывает о мечтах и невозможности их воплощения, о Городе Счастья и невозможности попасть туда. Это миф о Сизифе и миф об Икаре, миф о Солнце, которое дает жизнь всем существам и символизирует смерть. Минск с его длинной десятивековой историей ставит под сомнение иные ценности. Что лучше: уникальность или тепло культурных слоев? Какой вариант предпочтительнее: однажды родиться и прожить нормальную жизнь типичного европейского города, становясь уютным и дружелюбным к своим жителям, или возрождаться и погибать снова и снова, превращаясь в причудливый архитектурный конгломерат, не имеющий себе подобных? Что более ценно: быть нормальным или носить печать гения, пусть даже самую патологическую? Невозмутимость мещанской посредственности или стремление создать великую романтическую утопию, которая в итоге принимает форму абсурдной Тени Империи по имени Город-Солнце, Город-Сон?

Но сон - это еще не смерть...

Перевод Николая Эдельмана