Я не видел не только Камчатку и Байкал, но даже Уральские горы. В России я не добирался никуда восточнее Казани и Елабуги, да и на север выше Карельского перешейка не поднимался. Конечно, стыдно так плохо знать свою страну, но что поделаешь - сколько себя помню, меня всегда почему-то тянуло на юг и на запад. И за многие годы Европу, от Стокгольмского архипелага до Канарских островов и от Лондона до Стамбула, я объездил насквозь. Но далеко не окончательно - очень многое еще не видел.

И я с детства помню поездки в Крым, которые потом на протяжении многих лет повторялись постоянно. Садишься утром в поезд, до вечера за окном почти ничего не меняется. Те же плоские поля, те же со стороны совершенно похожие друг на друга города и деревни, тот же лес.

За Орлом, за Курском местность начинает меняться, лес уже другой, чем в Подмосковье, деревни выглядят иначе, появляются беленые домики с четырехскатными крышами, но эти изменения медленны и незаметны.

Еще сильнее воспоминание о прошлогоднем плавании на пароходе по Волге. Когда едешь в Крым - знаешь, что через сутки будет море, горы, совсем другая растительность, другой свет, иные запахи. Плывешь по Волге - знаешь, что через десять дней тем же путем вернешься в Москву, ждешь перемен, иногда их дожидаешься: вот изменились очертания берегов, вот река превратилась в огромное водохранилище, вот города, у которых какая-то разная история, разная жизнь.

Но корабль тащится по реке медленно-медленно, перемены - студнеобразны. Такое путешествие не располагает к конструктивным размышлениям, волей-неволей впадаешь в монотонно-медитативное состояние, и снова вспоминаются слова, сказанные Вяземским Пушкину, когда тот стал восторгаться просторами России: "Ну да, Саша, от мысли до мысли версты скакать...".

Эти пространства между мыслями вовсе не плохи. Без них не было бы великой русской литературы. Не было бы Пушкина, Гоголя, Лескова, Толстого, Чехова, Хлебникова. Даже таких сугубо городских писателей, как Достоевский и Хармс, тоже бы не было.

Но афоризм Вяземского - хорошее объяснение, почему, что бы ни пытались доказать, в России не возникла своя убедительная философская школа. Для стройного мышления необходимы смычки между мыслями, это потом, если надо, можно устраивать между ними разрывы и зияния.

Повторяю, в вязкости и неразличимости российского пространства нет ничего плохого. Это - данность, такая же, как морская гладь, бесконечная пустыня или непроходимые горы. Но когда я слышу восторги по поводу русских просторов, мне нередко хочется согласиться с Вяземским, с той разницей, что он уязвил гениального человека, а мне эти дифирамбы обычно приходится слышать от людей, не особенно талантливых и умных. Таких, кто восторг от необдуманного пространства склонен в следующей фазе своих рассуждений связывать с ни на что не похожим путем России. Это глупо, потому что все на свете и так заведомо разное.

Тут стоит задуматься, что россияне отнюдь не единственная нация, живущая на невозделанных просторах. Восторги по поводу таких просторов я не раз слышал от американцев и канадцев, впрочем, обычно недавно получивших гражданство. И есть разница: в Северной Америке вполне убедительный философский слой все же возник. Подозреваю, потому, что американские умники, за редкими исключениями не впадавшие в поиски особого пути Америки, всегда чувствовали генетическую связь со Старым Светом.

Ну а ментально обеспечивающие президента Буша New Cons - это интересный феномен. Известно, что некоторые из них были прилежными посетителями семинаров очень изощренного неогегельянца Кожева, настоящая фамилия которого Кожевников, русского эмигранта, доведшего философию Гегеля до логического, по сути абсурдного, предела.

Но Кожев стал профессиональным мыслителем уже за пределами родины. Свой метод он отточил в Париже в спорах с неотомистами и экзистенциалистами, то есть в хорошо темперированном европейском мыслительном пространстве.

Разумеется, в культурном европейском ареале есть еще Австралия с ее беспредельными пространствами. Что творится у антиподов - не знаю. Помню только рассказ друзей, московских художников, попавших на волне моды на искусство made in USSR в начале 90-х в Мельбурн. Открыв выставку, они взяли напрокат машину, выехали из города и отправились вперед, в глубь континента, по абсолютно прямой и идеально ровной автостраде.

Ехали три часа. Вокруг - плоская местность, кое-где кусты и деревья, вдали почти неразличимо маячат горы. Увидели на обочине плакат, рекламирующий "Сценическую пещеру" и объясняющий, что если желаете ее осмотреть, то надо проехать еще двадцать миль до такого-то поселка, найти дом номер такой-то и обратиться к смотрителю. Они это сделали. Смотритель сел в свою машину, поехал впереди, отпер пещеру. Мои друзья обозрели сталактиты и сталагмиты и отправились обратно в Мельбурн.

Ну и бог с ней, с Австралией, тем более что туда добираться невесть сколько.

У меня есть очень хорошая приятельница, живущая не в Австралии, а в Северном Бутове (замечу: все же не в Южном). Она часто зовет в гости, но за год, что она там поселилась, я у нее побывал дважды. Вроде бы сделать это совсем не трудно: садишься в метро на "Тимирязевской", возле которой я живу, и без пересадок через час оказываешься на нужной станции серой линии. Но перспектива час ехать в метро, чтобы в результате попасть в ту же Москву, меня не радует.

При том, что у Северного Бутова, несомненно, имеется некоторый собственный колорит, отличающийся от того, что присущ Речному вокзалу, Тушину или Косину. Там как-то тихо, довольно чисто и, я бы сказал, отстраненно. Как в раю, про который Лори Андерсон придумала, что "там совершенно как здесь, только страннее". Или это так кажется жителю Дмитровского шоссе? Но тем не менее это Москва. Там стоят те же дома, а люди говорят по-русски.

Так вот, в прошлую субботу, находясь в итальянском городишке Роверето, мы с женой сели в поезд и поехали на север, в столицу провинции Южный Тироль город Больцано, по-немецки Бозен. Ехали меньше часа (то есть ровно столько же, как от Тимирязева до Дмитрия Донского) по долине реки Адидже. Вокруг виноградники, поселки, зеленые горы, по склонам которых расставлены церкви и замки, дальше - снежные пики.

Приехали и оказались в другой стране. Вроде бы горы те же, но склоны еще зеленее, чем в Роверето, над ними виднеются ощерившиеся острыми зубцами Доломиты, архитектура иная, а главное - в 80 километрах от пункта отправления другая жизнь. Другие люди. И все надписи на двух языках, по-немецки и по-итальянски, а то и только по-немецки.

Между собой местные говорят то по-итальянски, но на диалекте, то по-австрийско-немецки, иногда слышишь что-то на тамошнем рето-романском языке ladin. Из булочных и ресторанов пахнет по-другому, чем в уже ставшем привычным Роверето. И похоже это место вовсе не на Италию, даже не на Австрию, а на Швейцарию.

Погуляли, полюбовались красотами, которых в Бозене-Больцано множество, поехали обратно, через чуть больше чем полчаса вышли в Тренто, столице провинции Тренто. И там - снова все по-другому и странно.

Другие горы, другие люди, другая архитектура и запахи.

В Больцано улицы были полны народа, Тренто оказался пуст, все кафе и магазины заперты, пахло раскаленной брусчаткой, да на площади возле дивного романского кафедрального собора происходил крикетный матч между местными пакистанцами и исконными трентинцами. На сувенирном базарчике африканцы пытались продать отсутствующим туристам деревянные маски, а русская женщина, болтавшая по сотовому, - матрешек и гжельские фигурки.

Мы осмотрели собор и епископский дворец - тишина, пустота, а ведь здесь в 1545-1563 годах происходило одно из важнейших событий европейской истории, Трентский собор Римской церкви, начавший эпоху Контрреформации со всеми ее последствиями.

Побродили по улочкам, застроенным старинными расписными домами, посетили великолепный Кастилло де Буонконсильо, резиденцию трентских князей-епископов, снова сели на поезд и через пятнадцать минут прибыли домой, в тишайший и еще более пустынный, чем Тренто, Роверето.

А на следующий день отправились в Верону. Снова сорок минут пути, и снова вовсе другая страна и мир. Сперва вниз по долине Адидже, вокруг горы, потом длинный тоннель, поезд выскочил на поверхность - и гор нет. Пологие холмы, как на картинах Пизанелло и Боттичелли, дома не беленые, а цвета терракоты и... Верона, один из красивейших городов, какие мне привелось видеть. И если Бозен кажется совсем не Италией, Тренто - итальянский, но весьма необычно, то Верона - Италия, как мы ее себе представляем.

Про красоты и шедевры архитектуры и искусства я не буду рассуждать, это широко известно, как и не стану издеваться над туристами, толпами прущимися в "Дом Джульетты", в котором она, даже если существовала на свете, никогда не жила. Про культ Джульетты сообщу только, что "Стена Цоя" и могила Джима Моррисона на кладбище Пер-Лашез - мелкая ерунда по сравнению со стенами домика в Вероне, исписанными любовными признаниями в несколько сотен слоев. И надо отдать должное нашим: надписи по-русски красуются выше всех, а как человек, накарябавший "Купчино. Лена + Вова = любовь", туда забрался - необъяснимо. Видимо, его любовь и вознесла.

Я про другое. Про разнообразие времени и пространства.

Места, про которые я пишу, - это только маленький кусочек Италии, которая вся по российским меркам невелика. Это северо-восточный кончик раструба ботфорта, регион исторически и культурно довольно монолитный - ведь есть куда как непохожие друг на друга Пьемонт и Апулия, Кампания и Ломбардия, Сицилия и Лигурия. Везде люди владеют в разной степени тосканским нормативным языком, общаются на локальных говорах, едят разную еду, но все это - Италия.

Впрочем, один знакомый итальянец из Милана, человек очень умный, тонкий и никак не склонный к фашиствующему жлобству публики из Lega Norte, сказал мне как-то: "Я в Рим только по большой нужде езжу, что там делать? А ниже - вообще Африка".

Я не итальянец, не мне судить. Но умно струящееся разнообразие этой страны меня, ее посетителя, очаровывает. Я знаю, что вернусь в Москву, а перед тем предаюсь мечтаниям: как хорошо бы было, если бы в Коптеве были одни региональные блюда, а в Тропареве - другие. Если бы в Тушине говорили на языке, восходящем к наречию кривичей, в Свиблове - на финно-угорском диалекте, а на Рублевке изъяснялись по-прусски или по-ятвяжски.

Если бы молодежь, приехавшая из этих местностей тусануться по Пушкинской площади, вся говорила на языке Пушкина, между собой перекидываясь мало понятными регионализмами.

Это пустые мечты, потому что у России, безусловно, другая судьба, чем у Италии, которая всякой мерзкой чуши наелась больше, чем моя родина. По простой причине - временной промежуток между Ромулом и Ремом и Романо Проди куда длиннее, чем между Рюриком и Владимиром Путиным. Шло время, зияния между чем-то вразумительным заполнялись бессмыслицей, кровью и дерьмом с тем же успехом, что на бескрайних просторах России. На свалке что-то росло. Что расцветет на российской свалке - увидят наши отдаленные потомки.

Италию я ни в коем случае не идеализирую. Достаточно прочитать итальянскую газету или включить телевизор, чтобы убедиться: дураки, воры и пакостники здесь чувствуют себя отлично, как и везде. Итальянскую политику легко обвинить в тинистости и чавкающей невнятности. Однако, когда от города до города даже в старину можно было добраться за день, а мысли сталкивались, как шары на бильярдном столе, болота неизбежно подвергались амелиорации.

Заранее знаю экологическое возражение: болота необходимы, тем более нужны неопределенные расстояния между вопросами и ответами.

Согласен. Мне очень нравится смотреть на цаплю, стоящую на одной ноге на краю непроходимого болота. Постояла - улетела. Не менее я люблю ментальную ситуацию, когда между вопросом и ответом нет никакой связи. Но для этого - не о полном духовном просветлении все же речь - они должны быть обозначенными перегонами на хорошо оборудованной дороге между одним пунктом и другим.