Се, оставляется вам дом ваш пуст
Мф. 23: 38

Удивительным все-таки образом устроено общественное сознание. Данные социальных и демографических исследований, с неумолимой арифметической точностью сулящие России катастрофическую убыль населения (проще говоря, вымирание) в течение ближайших ста лет, были известны уже давно. Еще в 1998 году А.И.Солженицын писал: "...в начале ХХ века мы были в мире вторым по численности государством. Но весь ХХ век шло множественное уничтожение русских: в Японскую и в Первую мировую войну; и от коммунистического геноцида; и от непосильных жертв в советско-германской; и от нынешнего голодного вымаривания по миллиону в год. А в ходе этого вымаривания, становясь все разреженнее и в упадке духа, мы тем меньше имеем шансов возродиться"1.
За семь лет, истекших с тех пор, как были произнесены эти слова, Россия успела пережить несколько катаклизмов как общенационального (дефолт 1998 года), так и локального характера. Тем не менее в результате благоприятного изменения международной конъюнктуры и обусловленного им оживления экономики катастрофические настроения в обществе улеглись, и то, что семь лет назад казалось дамокловым мечом, перестало осознаваться как реальная угроза; о кризисе воспроизводства населения попросту забыли и не вспоминали до тех пор, пока на улицы Парижа не выплеснулась разъяренная от безнаказанности арабская толпа.

Синхронность, с которой ведущие телеканалы, а также основные печатные и сетевые издания бросились обсуждать проблему убыли коренного населения России на фоне нарастающего миграционного потока из бывших "солнечных республик", знаменательным образом совпала с волной сообщений из Франции о беспорядках среди выходцев из бывших французских колоний в Северной Африке. Поразительно, что общественный интерес к одной из наиболее острых внутрироссийских проблем оказался подстегнут известиями о событиях, непосредственно с Россией не связанных; воистину, безгранична "всемирная отзывчивость русского человека", воспетая Ф.М.Достоевским в знаменитой Пушкинской речи.

На сегодняшний день можно подвести предварительные итоги развернувшейся в прессе и на телевидении "демографической" дискуссии и обозначить основные мнения относительно проблем миграции и естественной убыли коренного населения. Не вдаваясь в детали высказывавшихся точек зрения, их можно сгруппировать следующим образом:

1. Националистическая (Nomina sunt odiosa). Вместо мыслей - лозунг: "Очистим страну от мусора". Экономических (и многих других) реалий ее представители предпочитают не замечать, апеллируя к наиболее низменным человеческим чувствам. По моему глубокому убеждению, значительная часть этих профессиональных спекулянтов не способна испытывать никаких бескорыстных эмоций, в том числе и простой, не обеспеченной дензнаками ненависти. Иные, напротив, ни на что, кроме этой самой ненависти, не способны.

В любом случае никакой позитивной программы, да что программы - элементарной здравой идеи от них не дождешься. Национальная проблематика для них не больной вопрос, а либо способ сделать квазиполитическую карьеру, либо выход для утробной ненависти, нуждающейся в объекте, будь то "буржуй", "чечен", "чурка" или "жид". Характерно, что физиономия звероподобной русофобии (к примеру, на Украине) практически ничем не отличается от описанной разновидности русского национализма.

2. Умеренно-либеральная. Представители - Н.К.Сванидзе, А.Н.Архангельский и др. Сводится к тому, что, коль скоро иммиграция из мусульманских стран и Китая неизбежна, следует, грубо говоря, "расслабиться и попытаться получить удовольствие". Для решения уже возникающих и неминуемых в будущем проблем предлагается общенациональная программа адаптации, интеграции, в предельном случае ассимиляции мигрантов.

С неизбежным изменением преобладающего русского генотипа предлагается смириться на том основании, что русские изначально народ весьма смешанный и "чистых этносов не существует" (Н.К.Сванидзе). При этом полностью игнорируется тот факт, что вхождение в состав древнерусского народа, наряду со славянами, множество тюркских, финских, угорских, балтийских и даже самодийских племен происходило в момент его формирования, в то время как ассимилированные племена были именно племенами, то есть не обладали достаточной степенью самосознания и внутриэтнического единства, тогда как сейчас речь идет о массовом притоке в Россию мигрантов, обладающих, во-первых, высокой степенью этого единства (зачастую выше, нежели у русских), во-вторых, высоким уровнем рождаемости (на фоне крайне низкого у русских) и, в-третьих, сильной приверженностью собственным религиозным традициям (при весьма слабой религиозности большинства тех, кто считает себя православными).

3. Профессиональная. Наиболее яркий представитель - руководитель Центра демографии и экологии человека РАН А.Вишневский. Фактически смыкается с вышеописанной либеральной позицией, предсказывая неуклонное падение численности русского (и другого коренного) населения России и объективную необходимость пополнения трудовых ресурсов за счет иммиграции.

В рамках того же профессионального подхода этой позиции противостоит мнение В.Елизарова - руководителя Центра изучения проблем народонаселения экономического факультета МГУ, согласно которому, прежде чем прибегать к такому крайнему средству, как пополнение трудоспособного населения за счет иностранцев, можно было бы попытаться мобилизовать внутренние ресурсы увеличения численности за счет повышения рождаемости и сокращения - непристойно высокой - смертности.

Последняя позиция представляется единственно здравой и, что не менее важно, достойной. Стране, добровольно соглашающейся на решение внутренних проблем исключительно за счет вливаний извне - будь то денег или крови, можно петь отходную, что, собственно, и продемонстрировали французские события. Безусловно, рано еще говорить об окончательном Untergang des Abendlandes, и нынешний порядок в европейских странах может по инерции просуществовать еще пару десятков лет. Но первую ощутимую и, главное, зияющую на весь мир трещину он уже дал.

Россия, во многом противостоящая и противопоставляющая себя Западу, снова и снова оказывается в ситуации, когда некая высшая сила, использующая в качестве орудия слепо враждебное всему и вся разрушительное начало, заставляет ее ощутить общность своей судьбы с судьбою "христианского" мира2: так было после теракта 11 сентября 2001 года, так происходит и сейчас. Грубо говоря, эта общность соотносима с преобладанием индивидуалистического подхода к жизни; нетрудно показать (как на конкретных примерах, так и исходя из общих соображений), что именно индивидуализм несет ответственность как за бурный экономический рост Запада, так и за его (и наше) физическое вырождение.

В обществе, построенном на родовом, общинном или национальном принципе, индивид инстинктивно ощущает себя в первую очередь частью целого и служит интересам той общности, с которой себя соотносит. Это-то и заставляет его "плодиться и размножаться и наполнять землю" (Быт. 1: 28). Человек, ставящий собственные интересы выше родовых, общинных или национальных, рожает ребенка "для себя" или не рожает вовсе. Отношение к деторождению, абортам и контрацепции выявляет, таким образом, подлинное лицо общества, в том, что касается преобладания индивидуальных или коллективных ценностей.

Советская власть, на протяжении всего своего существования демонстрировавшая приверженность наиболее выхолощенным и обездушенным формам коллективизма, добилась предельной атомизации общества, в котором "каждый за себя" и "человек человеку волк". Те, кто приписывает развитие этих принципов исключительно послеперестроечным временам и последствиям распада СССР, во-первых, переоценивает способность человека мгновенно менять ценностные ориентиры, а во-вторых, попросту забывает "братские" чувства советских людей друг к другу - в очередях, транспорте, милиции, ЖЭКах и прочая, и прочая.

Советский коллективизм, насильственно насаждавшийся одновременно и во взаимодополнении с ненавистью к ближнему, неизбежно привел советское и постсоветское общество к его нынешнему раздробленному состоянию. Народное единение во время Отечественной войны было не заслугой власти, якобы сплотившей общество посредством террора (один из наиболее лелеемых сталинских мифов), а последним предсмертным усилием русского родового начала, укрепленного столетиями православного воспитания и еще не до конца добитого за четверть века большевицкого правления.

Следует, однако, сделать одну важную оговорку. Говоря об индивидуализме как о замыкании личности на частных или узкогрупповых интересах, нельзя, как это слишком часто делают, смешивать его с христианской идеей ценности индивидуума. Индивидуализм есть продукт постхристианской, технологической цивилизации, и сходство его предельных проявлений в России и на Западе объясняется глубинным родством коммунистической утопии и идеи бесконечного технологического прогресса.

По справедливому наблюдению И.Р.Шафаревича, "оба этих исторических феномена представляют собой попытку реализации сциентистско-техницистской утопии. Точнее, это два варианта, два пути такой реализации. Западный путь "прогресса" более мягкий, в большей мере основан на манипулировании, чем на прямом насилии... Путь командной системы связан с насилием громадного масштаба"3.
Таким образом, решение проблемы "естественного" вымирания русских и связанной с ним колонизации России азиатами не могут лежать на "общемировых" (точнее, либерально-прогрессистских) путях. Более того, как показывают французские события, решение аналогичной проблемы странами Европы также требует коренного пересмотра приоритетов. В то же время возникает естественный соблазн броситься в противоположную крайность и возвести в принцип идею "общины" на манер славянофилов. Ясно, что в нынешних условиях это нелепо, да и невозможно: крестьянская община, во времена славянофилов бывшая еще вполне жизнеспособным (хотя и не лишенным пороков) организмом, сегодня мертва, и гальванизировать ее нет никакой возможности.
В том же ряду утопизмов стоят призывы А.Г.Дугина и иже с ним к возрождению России на основе ценностей "традиционного" общества, понимаемого в духе концепций Р.Генона. Исходя из предпосылок, по видимости противоположных либеральным, евразийцы, как и либералы, объективно толкают общество в объятия агрессивного мусульманского мира, то есть той самой силы, что угрожает сегодня самому существованию России как культурно и религиозно самобытной страны, а не простого географического понятия.
"Теория эта, - пишет А.И.Солженицын, - развилась в 20-е годы XX века в русской эмиграции из отвержения западных ценностей... и из желания слабого прислониться к большей силе, к чужому плечу... Это было - упадочное желание, проявление духовной слабости. Таково оно и сегодня: упадок мужества, упадок веры в силы русского народа; у других - прикрытая форма желательного им восстановления СССР. Но это - отказ от русского культурного своеобразия, от тысячелетия за нашей спиной, - он повлечет к утоплению редеющего русского народа в бурно растущем мусульманском большинстве. Если нам грозит национальная гибель - то не здесь спасение. Если мы выстоим - то только на кремнистом пути нашего самостояния, всей протяженной длительности нашей государственности, культуры и православной веры. А не выстоим - значит, рухнем"4.
Стране, мучительно ищущей пути сохранения своей полузабытой идентичности и ответа на вызов сегодняшних жестоких реалий, необходимо сознание того, что огромная (все еще) территория - это не только и не столько предмет исторической гордости и залог будущего величия (последнее вообще сомнительно): в первую очередь она возлагает на населяющий ее народ и созданное им государство колоссальную ответственность, поддающуюся сколько-нибудь адекватному осмыслению лишь на основе православного понимания соборности как совокупности не только ныне живущих, но также прошлых и будущих поколений. Понятие это, как и множество других, не менее глубоких, затерто и опошлено неуместным употреблением, но оттого не менее значимо.

Только на основе христианского понимания личной свободы и самоценности с одновременным признанием примата соборного сознания возможна взыскуемая гармония индивидуального и коллективного начал. В противном случае перед нами, по выражению цитированного выше И.Р.Шафаревича, "две дороги к одному обрыву": либо, упустив из виду неизбежную зависимость части от целого, погрязнуть в преследовании личной или партийной выгоды и, рано или поздно, сдаться на милость победителей-южан; либо, не дожидаясь, пока они явятся сами, измениться внутренне до такой степени, что превращение России в "евразийский" извод всемирного халифата произойдет не путем захвата или колонизации, а само собой.

Примечания:

1 А.И.Солженицын, "Россия в обвале", Москва, 1998, с.158. В статье "Русский вопрос к концу ХХ века", написанной еще четырьмя годами ранее, Солженицын приводит следующие цифры: "если в 1875 году в России приходилось в среднем на одну женщину 7 детей, перед Второй мировой войной в СССР - 3, еще 5 лет назад (т.е. в 1989-м. - Д.Б.) - 2,17 ребенка, то сегодня - чуть больше 1,4" ("Русский вопрос к концу ХХ века" // А.И.Солженицын, Публицистика в 3-х томах, т. I, с. 695).

2 Слово "христианского" взято в кавычки исключительно в силу очевидной условности употребления этого эпитета применительно к современному Западу (как, впрочем, и России).

3 И.Р.Шафаревич, "Две дороги - к одному обрыву" // Сочинения в 3-х томах, т. I, с. 361.

4 "Россия в обвале", с. 44-45.