Самый многопишущий и самый повсеместно публикуемый поэт наших дней - Инна Лиснянская. Это ни в коем случае не оценочное суждение, это вообще никакое не суждение, это факт. Я так или иначе поминаю Инну Лиснянскую в каждом сезонном обзоре журнальных стихов; и на этот раз имеем две больших подборки в 10-х номерах "Знамени" и "Нового мира", соответственно - "Сны старой Евы" и "На четыре стороны света" (последняя по жанру "плач" - всякая строфа "зачинается" с "Ой!"):

Ой, неужели гром прочищает горло,
Чтобы спросить меня, молниями сверкая:
Ой, почему так много в тебе перемерло,
Будто ты не человек, а страна какая?

Ой, до чего же день от тумана матов!
Очи и ноздри щекочет мне одуванчик.
Вот я и плачу, в травы лицо упрятав,
Чтобы никто моих не засек заплачек.

Ой, и куда это пух полетел с одуванчика,
Да неужели туда, где могилка голенька...

Ой, неужели я плачу круглыми сутками
По прошлогоднему снегу слепыми текстами
Здесь, где стоят одуванчики с незабудками
Возле кюветов, как женихи с невестами ...и т.д.

Свежий номер сетевого "Континента" открывает подборка Инны Лиснянской "Я очевидица двух эпох". Вот только в "Арионе" Лиснянской нет. Зато в "Арионе" есть Владимир Салимон и Ирина Ермакова. Подборка Салимона называется "Помимо жизни бедной Лизы", и смысл там, похоже, двоякий. Если читать как читается, то при некотором грамматическом усилии (т.е. при допущении заведомой "поэтической вольности") мы поймем это приблизительно так: все течет, все меняется, река времен "обтекает" бедную Лизу как некий остров, течет мимо, иными словами. Если же предположить, что грамматика равна самой себе, просто оборот неуклюжий, получается вот что: бедная Лиза, ее жизнь, Карамзин и его повесть - некие константы в этом движении - историческом линейном и циклическом природном. И то и другое сулит нам сюрпризы, лишь Карамзин никаких сюрпризов уже не обещает. И "течет помимо..." здесь не "течет мимо", а "течет кроме".

Погода не перестает
преподносить свои сюрпризы.
Все изменяется, течет,
помимо жизни бедной Лизы.

...

На земле и на небе должны
вскоре произойти беспорядки,
и Отечества злые сыны
непрестанно твердят об упадке.
Но сюда не доносятся их
заунывно звучащие речи.
Снег улегся и ветер затих.
Будто Бог взял и обнял за плечи.

Новомирская подборка Салимона, в сущности, о том же; называется она банально - "Посланец звезд". Смысл там не вполне банальный. Посланец звезд - это дождь: " Дождь, в сущности, есть инопланетянин, / который был не раз опасно ранен. / Волочит лапу, поджимает хвост / посланец бесконечно дальних звезд". А идея в том, что " цивилизация задела по касательной" ... пейзаж за окном, весь этот "хмурый лес", туманные окрестности, "овражки, рытвины с ухабами". Они никуда не денутся, тем более что и сам Салимон неизменен и верен своему единственному предмету - вот этому обтекаемому со всех сторон архаическому "карамзину" ("карамзин" не более чем метафора, не путать с историком и русским путешественником).

Далее дубль Ирины Ермаковой: в "Арионе" безымянная подборка про тень кота, случайно-неслучайные черты и про "стадо роялей... в кустах". Новомирская подборка зовется "До сигнального блеска", и здесь пространный "очерк в стихах" памяти Ходасевича Гаврилы Принципа - собственно, перечень того, что мы читали в стихах, смотрели в кино, - в общем, всего, что мы слыхали о сербах, а также о Дунае, что " переливался через край / и гнал по миру розовую пену", и о Балканах, где " не кончается война". Похоже на метафору неизменности у Салимона, но тот "карамзин" был неизменной стабильностью, а этот "вечный серб" с обезьяной в красной юбке - неизменная нестабильность.

Если уж речь о константах и "карфагенах", то очередной "карфаген" "Ариона" вновь провозгласил Алексей Алехин: отныне в каждом номере мы читаем "заметки", начинающиеся со слов " Стихов нынче не читают". На этот раз начав за упокой, автор кончил за здравие. Поначалу задавшись вопросом "А когда их читают?", он сам себе без труда отвечает: " Поэт... больше чем поэт... при всех тоталитарных режимах. Но по мне уж лучше вовсе без читателей стихов, чем с генсеком". Дальше там предсказуемый разговор о том, что поэтическое уединение - это хорошо, а движение в массы, наоборот, плохо; что самый покупаемый сегодня поэт (по статистике книжных магазинов) - Андрей Дементьев и что чем с таким читателем, так лучше вовсе - без! Позитивный месседж сводится к тому, что поэты нуждаются исключительно друг в друге, ну и, может, в паре-тройке читателей, которые "отфильтруют" их лет этак через пятьдесят. И в заключение эффектная, но разрушающая все это построение аналогия: " Вот шахматисты тоже играют в шахматы только между собой. Но за их игрой, бывает, следят многие тысячи, - впрочем, тех, кто совсем не умеет играть, среди этих тысяч нет. Зато есть масса любителей". Значит, все-таки "многие тысячи". И если вспомнить о "цене вопроса" (о резонансе "шахматных скандалов", о коммерциализации и т.д.), аналогия не работает вовсе. Как любят говорить социологи из телевизора: вы спросите у людей на улицах... Так вот, вы спросите у людей на улицах, кто у нас последний чемпион по шахматам? Каждый второй назовет предпоследнего. Остальные наверное все же назовут последнего. А затем спросите у тех же людей, кто у нас последний лауреат премии "Поэт"? Смешно... И это не в обиду последнему лауреату, просто аналогия дурацкая... Кстати, этот номер "Ариона" как раз таки открывает последний лауреат со стихами про "восьмилетнюю Соню", играющую на рояле, про Европу с ее "бутафорским шиком" и котами, орущими по-арабски, и про вымерзшую русскую равнину:

Твой месяц вынул ножик из кармана
и говорит: я буду резать, буду бить,
в подкову скрючивать и в рог бараний вить
твоих насельников - стращать, строгать, скрести,
чтобы бесчувственного в чувство привести;
чтоб сумасбродного встряхнуть и выбить вон
дым мятежа и пустоты трезвон;
а тех - с бессонницей - пошлю в котлах варить
шум глоссолалии и в рифму говорить.

И все же в подтверждение идеи, что поэзия - это такая элитарная игра, что чужие здесь не ходят и поэты адресуются исключительно друг другу, журнал "Критическая масса" размещает римскую "двойчатку" - диалог Елены Шварц и Ольги Мартыновой с сопроводительной рецензией Антона Нестерова. Собственно, речь о двуязычной (русско-немецкой, хотя, казалось бы, логика требует итальянского) книге двух питерских поэтесс, повстречавшихся в Риме ("Рим лежит где-то в России. Лирический диалог двух русских поэтесс о Риме" - так это называется). Книжка устроена замысловато: " вертикаль отдана Шварц, горизонталь - Мартыновой, и, дойдя до второй части, "Римские стихи", читатель должен перевернуть книжку на 90 градусов. И дело тут не в том, что строка Ольги Мартыновой длиннее и, чтобы ее не дробить, издатель выбрал столь провокационное решение. Просто: тексты Мартыновой и Шварц образуют крест. А в центре его, на перекрестии, в этой "точке отсчета координат", - две странички прозаического текста Ольги Мартыновой (только по-немецки, тогда как стихи даны параллельно русским и немецким текстами), объясняющего, что же это за книжка. Тоже своего рода жест, подчеркивающий: любое пояснение к стихам по отношению к ним вторично, оно лишь добавляет, но не прибавляет что-то к их пониманию".

Тем не менее рецензент предлагает собственное "вторичное пояснение" и раскрывает "адресатов диалога" - это Гоголь и Блок, Мандельштам и Бродский. Впрочем, лишь Гоголь и Мандельштам в книге фактически названы и выглядят здесь убедительно. Прочие "диалоги" по большей части отсылки к общим культурным мифам, а не к конкретным текстам, те же мифы воспроизводящим. Впрочем, это в самом деле пресловутый случай "игры в бисер", по крайней мере рецензент полагает, что главная цель такой поэзии - загадывать загадки. Он с переменным успехом и непременным удовольствием в эту игру играет, заключает же формальным допущением других игроков: " Но не будем отнимать у читателя радость самому разгадывать загадки".

Равновесия ради обратимся к другому опыту, тоже вполне эзотерическому, если исходить из реальной аудитории, но образцы здесь самые что ни на есть демократические. Александр Левин называет свой "Сказ о коте Пбоюле..." "героической былиной", но очевидная параллель - самый известный русский лубок "Как мыши кота хоронили". В роли мелких грызунов тут инсекторы:

Гусли, мюсли и сосиски из немецкой стороны,
шапки, шубки, бранзулетки из турецкой стороны,
меды, воды и обеды из родимой стороны -
все на ярмонку привозит дикий кот Пбоюл.
А кругом его толпится люд служилый и иной,
и несметно богатеет дикий кот Пбоюл.
Вот идет к нему Инсектор санитарный и пожарный
налоговый Инсектор на него толпой валит.

Мы же отметим общую литературную идею, объединяющую соседствующих на страницах "Знамени" Александра Левина и Алексея Слаповского. Это прямо противоположная "игре в бисер" идея вышивать новые узоры по канве старых демократических жанров.