Есть род предметов, словно нарочно созданных для разговоров легких и приятных. А есть предметы, о которых, как ни заговори, все выйдет скучно да бессмысленно. И тут не важно, кто говорит. Хотя знающие люди такие предметы обходят десятой дорогой. А люди опытные да коварные напускают на такие предметы людей молодых и усердных. В "Знамени", похоже, происходит аккурат такая история. Время от времени редакция журнала заводит разговор о "новом реализме". А также о "новой критике" и "новой искренности". Разговаривают об этих увлекательных материях, как правило, люди, родившиеся после московской Олимпиады и антиалкогольной кампании. Возраст (вернее, год рождения) имеет значение. Для них самих. Они любят замечать разницу между родившимися в 80-е и родившимися в 70-е и если упоминают какого-нибудь автора, то прежде всего указывают год рождения. Близость-неблизость опять же вычисляется и осмысляется через "поколенческие" циклы, причем разница между циклами стремительно сужается: теперь, как выяснилось, она составляет шесть лет. Зачем молодым людям такая меркантильная оптика? В этом нет парадокса. " В детском саду разница в год - пропасть. Когда человеку перевалило за шестьдесят, эта разница - ничто. В средней школе человека считают "младшим", если он родился как минимум на полтора-два года позже. Для старости два года - мизер". То была цитата из книги Павла Данилина "Новая молодежная политика 2003-2005", и приводит ее в соответствующей "знаменской" статье Дарья Маркова, добавляя от себя: " Как сказал один мой знакомый (1980 г.р.) о своем старшем брате: "Ты, мама, не сравнивай его пионерское детство с моим"".

Статья называется "Новый-преновый реализм, или Опять двадцать пять", самая точная вещь в ней - это название. А статья безумно длинная, и осилить ее может лишь человек столь же молодой и задорный (вариант: занудный). Я сломалась на середине. Но идея, похоже, была в том, что есть такой новый критик Валерия Пустовая, она провозвестник "нового реализма", она регулярно пишет о нем программные тексты, в текстах этих содержится ряд тезисов (или "открытий"), Дарья Маркова их последовательно перечисляет, затем оспаривает. Так адепты "самого нового реализма" " подчеркивают, что их новый реализм разрывает замкнутый круг шатаний от изысков постмодернизма к физиологическому очерку: если реализм, заявленный в 1990-е годы, появился вопреки постмодернизму и лишь укреплял этот замкнутый круг, не внося ничего нового, то нынешний, противостоящий традиционному реализму, имеет своей целью обновление - обновление жизни в первую очередь". Далее выясняется ожидаемая в общем-то вещь: ничего чрезвычайно нового и небывалого в этом самом новом реализме нет. Более того, в нем нет ничего, что позволяло бы его выделить и "огородить", - берегов в нем нет, и в этом смысле он похож на пресловутое всеохватное течение с приставкой "пост-", о котором нам так долго говорили большевики и которое, похоже, наконец лопнуло по причине своей бессмысленной всеохватности. Если верить автору "Знамени", в "новые реалисты" записывают по году рождения, как в накопитель премии "Дебют", и короткий смысл долгой речи в том, что вся эта "обновленческая" риторика пройдет как возраст. Все - правда, в том, что пройдет, нет никакого сомнения, вопрос в другом: а был ли мальчик? Похоже, что "молодежная литературная политика" сродни любой другой политике: она превращает слова в фантомы и, называя нечто, чего нет, делает это нечто существующим. И чем больше слов, тем больше "как бы существования". Валерия Пустовая скажет "а", какой-нибудь Роман Сенчин скажет "б", Дарья Маркова не согласится с обоими, но какая разница, в конце концов. Коль скоро нечто существует в процессе разговаривания, то чем больше говорите, тем более существует. В майском "Знамени" о том же "новом реализме" что-то длинное и по смыслу неуловимое пишет Наталья Рубанова, впрочем, кажется, она обзывает его "жанровой диареей". Мы скажем - "голем", ну и что? Кто следующий?

Итак, "новая критика" журнала "Знамя" видит свою задачу в том, чтобы составить некий контрфронт "новому реализму" вообще и Валерии Пустовой в частности. Достойная, надо думать, задача. Что еще можно сказать о "новой критике" "Знамени"? Что оказалась длинной. В "Штудиях" "Октября" пишут короче. Там нет никакой осмысленной политики, там пишут, что придется. Главным образом о времени и о себе. В итоге получается - про окружающий литературный быт и сетевой "ЖЖ". Впрочем, писать "ЖЖ", читать "ЖЖ" и без конца ссылаться на "ЖЖ" с некоторых пор стало так же обязательно, как ходить "за стекло" и писать о том подробные отчеты - сначала в "живом" журнале, а затем и в каком-нибудь "толстом". Помнится, герои прошлого "критического" чтива предсказывали грядущую идиллию - " неизбежное слияние... салонной и толстожурнальной сфер". Мы движемся вперед по этому пути, и отныне, похоже, следует констатировать "слияние" сфер толстожурнальной и живожурнальной. "Штудийцы" "Октября", собственно, это самое и сделали. Сначала нам говорят, что "ЖЖ" взял на себя функции литературной журналистики:

" Что объединяет частное и даже во многих случаях интимное ведение онлайн-дневника с публичным и шумным мероприятием? Да тот факт, что участники и того и другого явления зачастую одни и те же люди. Выступая в рамках литвечера в разных ролях, кто-то в качестве куратора, кто-то - приглашенного автора, а кто-то - зрителя, в рамках "Живого журнала" они имеют один и тот же статус - пользователя и соответственно читателя. Именно в этой точке Интернет сомкнулся со внесетевой жизнью. В "Живом журнале" вывешиваются анонсы предстоящих мероприятий, в нем же практически сразу после их завершения (буквально через несколько часов) публикуются мнения участников и зрителей, причем в некоторых случаях еще и с фотоотчетами, так что даже те, кто не сумел на тот или иной интересующий их литвечер попасть, все равно могут узнать, что же там происходило. Во многом благодаря "Живому журналу" в курсе московских литературных событий оказываются люди, живущие в провинции и не имеющие возможности приезжать в столицу... и т.д.".

Затем ссылки на "ЖЖ" становятся неизбежны в критических отделах толстых журналов (и это не есть черта исключительно "новой критики", Алла Латынина в последнем "Новом мире" начинает статью о солженицынском "Круге" с дискуссии в "ЖЖ"). Наконец, происходит - это опять же из "Октября" узнаем - " формирование общего информационного пространства, объединяющего самые разные уголки литполя, то есть фигурантов литпроцесса, авторов, критиков, читателей", ключевую роль в "процессе" играет "ЖЖ", и он же привносит в "процесс" собственную составляющую: " этот обостренный переход на личности и групповые идентичности (за интерес и оживление приходится платить и обострением негатива)". Короче говоря, "процесс" вышел из Сети в "застеколье", по пути прихватив с собою толстожурнальную критику. Или то, что от нее осталось, после того как бодрый "штудиец" Кирилл Юхневич похоронил ее под "обломками" (обломками чего?). Впрочем, кажется, это тот случай, когда сам не понял, что сказал. Статья называется "Чьи имена напишут на обломках?", она исключительно концептуальна, суть в том, что нынче, оказывается, существует три категории критиков: толстожурнальные, глянцевые и "научные" (разные там филологи-социологи, главный из них почему-то Борис Дубин). Они вообще-то "перетекают", и существуют некие "равнопринимаемые" фигуры, замечает честный автор, но... это не влияет! Толстожурнальные отомрут! И вот когда они все отомрут, между рекламой и наукой останется некое пустое пространство, и тогда начнется " очень интересный период внутренней работы". " Внутренняя работа" - это, вероятно, то, что имеет в виду другой критик "Октября", сформулировав замечательный в своем роде зачин " когда мы станем исихастами".

Когда они вырастут и станут исихастами, они наконец " упорядочат культуру", " чтобы она приобрела хоть какое-то подобие системы, но не хаоса". Они найдут новый язык, " потому что прежний язык перестанет соответствовать материалу". А что остается носителям прежнего языка? Ответ: " Перед современной литературной критикой стоит только одна актуальная задача: закончить свой путь достойно. Так, чтобы под ее обломками не были погребены те, кто в будущем сможет стать основой для новой литературной критики". Но что же нужно для того, чтобы они наконец стали исихастами?

Греки полагают, что замолчать.