Майский номер "Знамени" открывает новый лауреат "электрической" премии "Поэт" Олеся Николаева. "Двести лошадей небесных" называется подборка; ключевое слово, кажется, шиповник, рифмуется с виновником, воином и херувимом; заявленная в одном из заголовков "тайнопись" предполагает коды известные и в общем предсказуемые.

Что же до "небесных лошадей", они как нельзя лучше соответствуют премиальному случаю: метафора вполне "энергетическая".

Ну а если прав Платон, -
над облачною вереницей,
там, где зреют зерна смыслов, там, где ангелы пасут,
мы летим в великолепье на чудесной колеснице -
двести лошадиных сил небесных нас несут!

В том же майском номере сезонная сирень (" Вдруг выясняется: сирень уже цвела") Алексея Кубрика, "9 мая" Юлианы Новиковой (" Мы едем с тобою в трамвае / Девятого мая"), по странному совпадению здесь же " Он ей никто в сиреневом пальто...". Затем еще одно "9 мая":

умирать в сиреневом костюме на параде в облаке шаров,
огурцы барахтая в прохладе, из подвала выгнав пацанов.
ходит участковая поземка, лезет исхудавшая лиса,
женщина померяет футболку, и пойдет другая полоса

И это был Павел Лукьянов, "Мои стихи о Советской Родине".

В номере июньском нет премиальных и сезонных "привязок", зато есть Елена Шварц с "Китайской игрушкой", с библейской историей, прочитанной от конца до начала, и с рождественским сном о волхвах:

Еще не прах, еще не птица,
Еще не ангел, дух иль змей,
Лечу над пропастью столицы.
Еще во мне слова и лица,
Еще я помню свое имя и имя матери моей.
Еще настанут скоро Святки.
В Вертеп войду я Рождества
Вслед за Каспаром, Мельхиором
В благую тьму.
Едва-едва
Младенца видно, он сияет
Как спичка в кулаке пещеры.
И я младенца обожаю,
И я сама себе чужая,
И я, как царь, забывший царство.
Оно плащом лежит за входом...
А там уже - и с Новым годом!
Войдем же в дверь, стучи сильней!
Еще я помню свое имя и имя матери моей.

В "Новом мире" за май стихи поэтов - давних знакомых, в "Новом мире" за июнь совсем наоборот - что-то вроде испытательного полигона. Какие стихи лучше, какие хуже - не скажу, да и плохой вопрос. В майском номере без неожиданностей: Инна Лиснянская про ангелов, Юрий Кублановский про бабочек и Константина Леонтьева, Анатолий Найман - тоже про бабочек, про Ахеронтию Антропос (она же - "мертвая голова"), опять же про ангелов и про Мону Лизу, каковая Лиза " тарантул земного соблазна", - в общем, про все сразу и про " не важно что" и на все сразу похоже:

И жизнь проходит меж пьяными,
беспомощная, одна,
и, задохнувшись туманами,
лопается, как струна.

Зато в июньском номере ни ангелов, ни мертвых бабочек, ни Константина Леонтьева. Есть зато Сергей Эйзенштейн со своим макакием, есть собачки, что бегают по небу, есть кораблик, что плывет по бумаге, есть сентябрьская бутылка и Поющий Камень, об который разбивают пластмассовых пупсов. Это все - Владимир Богомяков, доктор философских наук, профессор. Виктор Перельман в предисловии советует читать эти стихи, если у вас " плохое состояние психики". Он сам так сделал, и буквально через пятое стихотворение вся его депрессия прошла. И стал он бодр и светел!

В самом деле!

Получил поместье за шишиморство и шпионство.
Хорошее место для забав, прогулок, для ромашничества и шампиньонства.
Здесь происходит легкое и сердечное безо всяких уставов.
Грязь уходит из белого тела, из нутра, из костей и суставов.

Если даже в доме что-то повалится, упадет,
Если будет трещать и в углу диковаться,
Если даже со стола все чашки сметет,
Я буду на стуле сидеть и улыбаться...

А открывает июньский "НМ" Аня Логвинова с "Бедными рифмами". Рифмы там как раз всякие, мне больше всего нравится " Амалия - ненормальные". Стихи - про любовь, конечно, ну и про то, что нужно ехать в Москву и писать стихи " как у настоящих женщин". С любовью непросто: одна девочка любит Кирилла, а другая - мандельштамоведа. Тот, который немандельштамовед, готовит обед и уезжает в Сибирь, девочка читает Псалтырь, а могла бы нюхать нашатырь или, скажем, уйти в монастырь, такая вот ерунда, впрочем, не ерунда, а победа, она отстояла право любить мандельштамоведа.

Еще в этом июньском номере есть поэма. Поэма называется "Что касается счастья. (Ехать умирать.)", рифм там нету, зато есть деепричастные обороты, и их много, штук по десять - от точки до точки. Деепричастные обороты разрешаются в инфинитивы, или, наоборот, инфинитивы в деепричастия, а те потом - ни во что. Такая вот грамматическая загогулина. Вероятно, в этом есть какой-то поэтический смысл.

Дело происходит в городе В.

"По городу (прошедшее время) движутся поэт К. и поэт Й., они идут, непринужденно беседуя, проводя в беседе свои лучшие дни, месяцы и годы, не торопясь от дома Жмакиной (он же дом Витберга), свернув, спускаясь по улице вниз, мимо парка Аполло, ступая легко по листьям и желудям, завидя издалека женщину последних лет, настроенную непреклонно романтично, непременно зазвать читать стихи данных поэтов, смотреть влюбленно, теребить воротник собеседника, глядеть в голубые глаза, полтора часа звать пить чай или смотреть на свечи, на огонь свечи, но поэты, завидя ее, свернув в Копанский переулок, мечтая отдышаться от спорой ходьбы, увидев на столбе поэта и электрика Ю., приветствуя его. Тут же встречая прозаика А., двигаясь дальше, передавая приветы поэту и музыканту Р. с поэтом и электриком Ю. Итак, оставя Ю. наедине со столбом, А., К. и Й. уходя, беседуя о мужиках, некоторые из мужиков поэты, попадая, идя обратно, на остатки крепостного рва. Вдохновение, застигая их, заставляя расстаться, распрощаться, обнимаясь и договариваясь о новой встрече. Расходясь по домам, не видя в своем вдохновенье ничего, не зная многих других поэтов, потому что нельзя знать полгорода, даже этого угла медвежьего".

Оно бы, может, и ничего, если б не продолжалось с завидным однообразием на протяжении десятка страниц.

От экспериментов июньского "НМ", наверное, имеет смысл перейти к играм иного рода: в "Новом береге" находим "Стихи мальчика Теодора", знакомые сетевым читателям по другому "ресурсу" http://theodor22.livejournal.com. Почему инфантильный графоман поселен его создателем в лжеюзер-пространство - вопрос не праздный. Заметим лишь, что в отличие от большинства новомирских авторов последнего призыва, каковые авторы обитают там же, в случае с мальчиком Теодором перед нами сознательно придуманный персонаж. Иными словами, в отличие от девочек, читающих Псалтырь, этот мальчик, читающий Хармса, - создание второго порядка. (Тут некоторая логическая путаница, и мне скажут, что "девочки" столь же персонажны, и тем не менее есть разница: автор "стихов мальчика Теодора" - тот, кто придумал мальчика Теодора, автор стихов Ани Логвиновой - Аня Логвинова.)

В предисловии создатель мальчика-графомана приводит некий ряд - круг чтения своего персонажа:

"... Мальчик может целый день проваляться на диване с томиком Хармса, Асадова или Анненского. ...Сам он, по известным причинам психиатрического порядка, изъясняется с трудом, почти бессвязно, не умея - или не желая - сообщить окружающим своих безотчетных мыслей. Стихи мальчика Теодора значительно яснее, чем его прямая речь", и т.д.

Кажется, Асадов в этом ряду лишний, зато другого, столь же "придуманного", поэта здесь очевидно не достает:

старший ключ в шкатулке лаковой
ноч кривой а реч прямой
было много много всякого
до свиданья ангел мой

без тебя я друг мой маленький
буду как иван лурье
из собачьей шерсти валенки
на давальческом сырье

я натуру не насилую
верь не бойся не просить
буду обувь некрасивую
с чистой совестью носить

окна прогнаны оболганы
муха плавает в вине
ты озябла ли продрогла ли
буду спрашивать во сне

перемалывать гордиться и
торопиться помереть
чтобы мерзлою водицею
руки пасмурные греть

И в заключение выпуска - архив.

В "Архиве" 4-го "Октября" подборка Александра Сопровского с предисловием Бахыта Кенжеева:

"Традиционность Сопровского обманчива; для того, чтобы столь жарко и горестно доказывать предстояние поэзии... тяжелому и низкому окружающему миру, требуется незаурядная отвага, особенно если творчество не набор антологических красот или юрких иронических приемов, а неотъемлемая часть того самого окружающего мира, с приметами убогого советского быта 70-х и 80-х годов".

Предупреждение не лишнее. "Обманчиво традиционный" и необманчиво серьезный Сопровский сегодня может показаться несколько архаичным, даже на фоне "наследников" "Московского времени". Кажется, суть в разном отношении к литературной и нелитературной реальности, равно к литературным и нелитературным играм и "обманам":

Не прельщайся азартом невидимой этой охоты.
Не срывайся в сердцах за обманчивой простотой.
Тут подпилены гири весов, перепутаны счеты,
Подтасованы карты, подсунут патрон холостой.

О, как пуст этот город, как он угрожающе вымер.
Как виновна душа, если к ночи осталась жива.
Светофоры красны, зелены - незатейливый выбор.
Как редки фонари. Как пустует ночная Москва.

Здесь под пасмурным небом темнеет порода пустая.
Здесь навряд ли потянет оглядываться, уходя.
Лишь толпятся холодные прямоугольные зданья,
Лишь томится без ветра мельчайшая сетка дождя.