В последнем своем формате "Чтиво" проходит полный круг месяца за полтора, так что по "циклу" мы отчасти уподобляемся нерасторопному своему предмету - толстым журналам. На этот раз очередь критики, каковая критика как продукт скоропортящийся страдает от "задержек" более других. Спасает, однако, тенденция, ее на таком периоде возможно отследить, и если небольшой узкопрофессиональный скандал, разгоревшийся в свое время из-за статьи Анны Кузнецовой в мартовской книжке "Знамени" и в резонансе совпавший с книжной ярмаркой с ее премиальными "панелями" и презентационными хеппенингами, - если скандал этот успел подзабыться, то некоторый его журнальный контекст неожиданно обнаружился. Контекст этот вполне последователен и концептуален.

Статья называлась "Кому принадлежит искусство, или революция менеджеров в литературе", идея, напомню, была в том, что погоду в литературе с некоторых пор делают (заказывают) люди нелитературные - "чужие", "непрофессионалы", "они". А "мы" - "профессионалы", "эксперты", "свои" - "мы" в загоне. "Телегою проекта нас переехал...", короче говоря. Статья была верная в диагнозе, и, кажется, неубедительная в исполнении. Реакция, как точно определил обозреватель "РЖ", оказалась несколько "форсированной", но в сути своей, кажется, выглядела более убедительно. Так что тот самый обозреватель "РЖ" в конечном счете предпочел перейти на сторону "защиты" и принять правоту "менеджеров": критика однажды "облажалась", - заявил он, - и доверия к "экспертам" нет: "... Нет никаких "их" и "нас", критиков-экспертов-профессионалов и менеджеров-управленцев-технологов. То бишь есть, конечно, но кто доказал, что первые разбираются в литературе лучше вторых?". В подтверждение - сюжет о том, как "облажалась" профессиональная Академия, наградив однажды Юрия Арабова и не оценив при этом " потрясающего" Дмитрия Быкова. Тут как раз дело вкуса, но на фоне иных "технологических" лауреатов очевидно другое: мотивы "экспертов" бывают разные, их правота может быть спорной, но спорность эта остается в поле литературы. Мотивы "технологов" диктует иная материя, литература имеет к этой самой материи некоторое отношение, но более, скажем так, окказиональное. Позитив "технологической партии" определил Александр Гаврилов: "экспертное сообщество" замкнулось само на себе, между тем литературный процесс предполагает социальную среду. То важное, что происходит в литературе, происходит более со средой, нежели с "экспертами". А "технологи" в этой терминологии суть "посредники".

Вот теперь наконец о контексте.

Итак, большая и лучшая часть отделов критики в последних номерах отдана собственно феномену "около-литературы", неким внелитературным механизмам, создающим и обуславливающим среду, спрос, "литературный быт" и, в конечном счете, - процесс.

Начнем с того, что две большие статьи - одна в "Арионе", другая в "Новом мире" - так или иначе описывают проекты "ОГИ", притом "Опыт глобальной имитации" Юлии Качалкиной посвящен клубным " кураторам литературных программ", и речь там о некой социальной прослойке, о людях, которых причисляем к "завсегдатаям" книжных презентаций и прочих "ОГИшных" мероприятий, люди эти в первых же строках получают название:

" Не знаю, заметил ли кто-нибудь, а если заметил, то успел ли "застолбить" за собой: нынче в моде быть "при" литературе.

Быть при ней гостем неслучайным в широком смысле слова, которое собственно выходит за пределы "литературы". Окололитератором. Тем, кто почитывает и пописывает. Но необязательно. Он приятельствует с парой-тройкой "настоящих" писателей - и в этом смысле "племянник" или "внук" тех цэдээловских завсегдатаев, которые, как рассказывает старшее поколение нашей пишущей братии, вечно тусовались в буфетах ЦДЛ, куда попадали под покровительством своих знакомцев - обладателей заветного писательского билета".

Походя заметим: определена преемственность. "ОГИ" как "место" выполняет ныне ту "светскую" функцию, которую прежде исполнял ЦДЛ.

Однако дальше все же не так про место, как про тех, кто место это "красит":

" Окололитератор чаще всего - литературный журналист или кафедральный филолог, еще не переболевший языковой чумкой, но алчущий популярного пространства для выражения собственной мысли. Ему по электронной почте регулярно приходит рассылка мероприятий самых "концептуальных" и модных литературных клубов: презентаций, фестивалей и прочих акций, в которых можно поучаствовать совершенно свободно. ... Вы вполне можете узнать его на улице: на вид лет тридцать, чисто выбрит, костюмирован, спрятан за стеклом стильных очков в титановой оправе, носит кожаный портфель и иногда даже тросточку. Другой его облик: в драных джинсах, патлат и с брезентовой сумкой через плечо. Этот как раз более типичен и чаще встречается, хотя не отменяет наличия первого. ... И он, этот окололитератор, по сути - герой нашего литературного времени".

Это было ритуальное представление. Но вот дальше, кажется, более адекватное. И это - последнее - мне нравится больше:

" Те, кто приходят в любой клуб ОГИ на литературные встречи, немного напоминают городских сумасшедших: нестандартный внешний вид, зачастую эпатирующее окружающих поведение, легкий аутизм во взгляде - как будто сэлинджеровский подросток сошел со страниц и ловит вас во ржи.

И при этом у каждого такого "подростка" (а подавляющее большинство посетителей ОГИ если не молоды, то обязательно молодятся, по возможности следуя культу современности) такой вид, словно он пишет. Нет, он не писатель - как тот писатель, которого на этот вечер писателем "назначили". Он писатель по стилю жизни - впитал культуру ОГИ, принял правила игры и теперь очень похож. На писателя, читателя - на типичного литературного человека".

Затем следует подробный перечень "проектов ОГИ", - видимо, для будущей историко-литературной хрестоматии, которую предвидит другой автор. Ср.: " В сводчатом подвальном помещении одного из тех сетевых книжно-кофейно-музыкальных заведений, которым уже выписан билет в историю литературы, заканчивалась презентация хорошей книжки...". Это уже Евгения Вежлян - "Литература в поисках читателя...", мартовский номер "НМ". Тут все начинается с того, чем закончила в итоге Юлия Качалкина и на чем так настаивал Александр Гаврилов: " литература ... становится частью социального дискурса", границы ее все более размываются, карты устарели, картографы, они же "эксперты" ... не то сброшены с корабля современности, не то обретаются в том же подвале, что и новоявленные "окололитераторы".

" ... Сигаретный дым сгустился над нашими головами. ... Кругом сидели "литературные люди", занятые созданием текстов, озабоченные своим местом в литературном пространстве и времени... Центром игры ... был человек, для которого эта игра - игра в историю - не умозрение, а повседневная работа. Из тех, кто кроит и перекраивает карту литературы последних десяти лет. А карта эта из рук издателей, критиков и редакторов центральных журналов перешла в руки литературтрегеров - агрономов литературного поля и строителей литературного процесса. Они выбирают лучшее, что есть в литературе (естественно, опираясь на свой вкус и свое разумение), составляют вместе, структурируют, прочее же - отбрасывают, "не включая"".

Кроме "литературных" и "окололитературных" людей есть еще просто читатели, они же "зрители" (здесь происходит своего рода адаптация не очень давней статьи Бориса Дубина "Читатель в обществе зрителей", - почему-то без ссылки. Но у Дубина это было так: " речь идет о некоем зрительском взгляде на мир, о чем-то вроде внимания проходящего мимо зеваки, который как будто бы привлечен зрелищем и в то же время остается от него дистанцированным: дескать, оно и занятно, да не мое, а происходит где-то далеко, там, "у них""). Новомирский автор идет чуть дальше, задаваясь вопросом, как выглядит "литература для зрителя". Она выглядит, как сценарий будущего кино, она "мизансценирована", она рассчитана на "припоминание" реальной картинки, зримой и желательно осязаемой:

" Не забыть упомянуть, как именно ощущала героиня сквозь подошвы дешевых босоножек камешки на проселочной дороге, чем утренний свет фонаря, лезущий в глаза, специфически отличается от вечернего света того же фонаря, лезущего в глаза, рассыпать по страницам повествования, как вешки на дороге, мелкие приметы времени, чтобы "совпало" - вплоть до названий улиц, кафе, марок сигарет и брендов пива... Кузнецов, Гришковец, Геласимов, Горалик, Курицын, Бавильский... Их тексты, генетически не взаимосвязанные, выстраиваются в единую линию, единое направление".

Ряд, заметим, характерный, тексты вполне "взаимосвязаны", местами - и "генетически", направление назовем "легкий трэш для...". Вероятно, для зрителей определенной - одной и той же, общей с автором, картинки.

Кажется, все же лучшая часть этой статьи - предпоследняя ее подглавка, называется она "Институции", суть в том же феномене книжного салона, который салон и становится приметой сегодняшней литературной культуры. В итоге имеем:

с одной стороны, "маргинальный мейнстрим", его составляют "читатели" салонов ("читатели" здесь в буквальном смысле - авторы, регулярно читающие в салоне) и "салонное сообщество";

с другой - остатки "толстожурнальной культуры", которая ныне, наверное, должна составлять "мейнстрим в маргиналиях".

В конечном счете происходит (должно произойти) эйфорическое слияние:

" Факт замыкания противостоящих литературных сфер - "салонной" и "толстожурнальной" - друг на друге означал, что их грядущее слияние неизбежно: читающие толстые журналы начнут в них публиковаться, а публикующиеся - ходить в салоны. Но это означало также, что это будут уже другие салоны и другие журналы. Не претендующие на общезначимость и все вместе образующие пространство более широкое, чем пространство сообщества, - пространство неоднородной, но единой тусовки. Накапливающей силы для прорыва вовне".

Куда "вовне"? За пределы сети "ОГИ"? За пределы Садового кольца? В большой мир, где читают Донцову и Лукьяненко? Похоже, что так. По крайней мере, один толстожурнальный автор в этом мире побывал, и - сам себе социолог, сам себе фокус-группа - провел собственное исследование, о результатах которого доложил в последнем "Знамени".

Георгий Циплаков в очередной раз задался вопросом: что читает российский средний класс. Прежде в "Знамени" об этом писала Галина Юзефович. Она, помнится, зашла в "социологический тупик" и заключила в том духе, что " литература для среднего класса скоро станет такой же дикостью и анахронизмом, как литература для дворников или, скажем, врачей-анестезиологов". Георгий Циплаков посвящает много страниц пересказу Галины Юзефович, опровержению Галины Юзефович, задает ей разного порядка риторические вопросы (" Зачем вы тогда, уважаемая Галина Юзефович, решили так поставить вопрос, если вам с самого начала было ясно, что объединять читателей по "имущественному признаку" ... нельзя?") и затем проводит собственное исследование - по тому же самому признаку:

" Однажды у меня была возможность лично убедиться, что читает средний класс, если определять его так, как это делает Галина Юзефович, исключительно по имущественному признаку. ... Оказавшись летом 2004 года (как видно, эта тема волнует меня давно) в месте скопления целевой аудитории, а именно на одном из курортов Алании, я стал подглядывать и фиксировать, какие книги на русском языке читают люди на побережье".

Итак, исследование, которое следовало бы назвать "Что читают люди на турецком пляже", принесло исследователю следующие результаты: никто из этих людей не читал Акунина и Гришковца. Один человек (наш скромный автор) читал "Метафизику" Аристотеля. Все остальные читали ДОНЦОВУ, великую и ужасную.

Из этой достойной научной работы адекватный социолог и маркетолог должен, наверное, сделать вывод: люди, которые покупают Акунина и Гришковца, не довозят их до турецкого пляжа. Но штатный маркетолог журнала "Знамя" делает другой вывод: " Вот что на самом деле повально читает средний класс".

После чего посвящает еще десяток страниц "литературе для среднего класса" как "эстетическому и культурному явлению". Следуют цитаты из ... Акунина и Гришковца, затем в меру маркетологических сил анализируется "эстетический феномен" Сорокина-Пелевина. (Скажем сразу: пять лет назад Ирина Роднянская и в последнем номере "НМ" Алла Латынина сделали это не в пример удачнее). Но так или иначе, "плохую хорошую литературу" для "плохих хороших людей" наш автор в итоге называет "миддл-артом", и вот портрет ее героя:

" Миддл-литература - это тип повествования о новом герое. Он много размышляет, не бедствует сам, но при этом имеет активную и конструктивную позицию по улучшению общественных условий и старается ее утвердить среди равнодушного и пассивного окружения. Он хочет жить хорошо и, что немаловажно, честно. Этим, по большому счету, он интересен и симпатичен".

Под это описание удивительно подходят герои Сорокина-Пелевина-Крусанова, все эти мальчики-дебилы, мальчики-евграфы, банкир-степа и банкир-сракандаев. Статья Аллы Латыниной о том же, напомним, называется "Сверхчеловек или нелюдь".

Но весь этот сюжет был не о том. Он был не о литературном герое, а о литературном социуме: об "окололитераторе", о "читателях-зрителях", о технологах и маркетологах. О подвалах "ОГИ" и турецком пляже. О том, что технологи и маркетологи тоже иногда что-то путают. Даже притом, что критики-эксперты не без греха.