Последний сетевой "НЗ" посвящен столетию первой русской революции, юбилею теневому и никакого официального резонанса, похоже, не получившему. На фоне перманентного юбилейного бума, на фоне судорожных разысканий в поле разного рода "славных дат", "круглых цифр" и прочих новоизобретенных исторических праздников все это выглядит в самом деле странно, так что пафос официального "забвения", выбранный редакцией в качестве "девиза" номера, кажется, оправдан. Иное дело - ревизия исторической хрестоматии, заявленная на первых же страницах Марией Феррети и сведенная затем к сакраментальному " вторжению модерности в архаическую страну", к " свидетельству крайней хрупкости русской либеральной элиты" и т.д. Констатации в самом деле неожиданные, - а как мы называли это раньше? Но, похоже, цель этой статьи была в том, чтобы напомнить " Чубайсу и компании" азы все той же исторической хрестоматии. Гораздо более основательный пересмотр источников, составных частей и движущих сил, фактически прописывание другой системы координат находим в работе Александра Шубина, при том, что и она начинается с параллелей "на злобу дня". Однако кроме " повода для критики исторической мегамодели" мы обнаруживаем здесь нового порядка " систематизацию образов и фактов". Завершает апофатический блок (" Столетие чего?") каталог "интерпретаций", собственно историографический обзор от американца Абрахама Ашера.

Далее отмечаем столетие Советов рабочих и крестьянских депутатов, выясняем, что есть и чего нет в школьных учебниках истории, довольно специальным академическим образом постигаем конституционные циклы и конституционные кризисы, определяем состояние умов академических либералов в 1905-м и соответственно в 2005-м. Своего рода итог подводит Александр Дмитриев:

"... Любые современные аналогии для 1905 года - в смысле подобия авторитарных режимов, патерналистски-государственнических фантомов правящей бюрократии или революционно-либеральных коалиций в оппозиционном лагере - релевантны не для (еще только) возможного кризиса актуальной "путинской" системы, но для другой, уже состоявшейся российской "буржуазно-демократической" и "национально-либеральной" революции начала 1990-х годов".

Последний тематический блок посвящен "национальному вопросу":

• революция 1905 года и евреи;
• революция 1905 года и мусульмане;

• революция 1905 года и поляки.

"Гуманитарно-экономическая" колонка Евгения Сабурова на этот раз про "Вехи" и страхи:

" Может быть, слишком сильно утверждать, что "Вехи" - эта паническая истерика по поводу народных требований лучшей жизни - и вызвали революцию. Но то, что лучшие представители русской интеллигенции устранились от дела реформ и отдали их в руки сановного "галстучника" Столыпина, живущего в мире псевдоэкономических фантомов, - это факт. Таким образом, роль радетелей за народное благосостояние досталась большевикам и иже с ними".

В завершение номера "Пробуждение Азии" Алексея Левинсона и недавняя "революционная ситуация" во Франции ("Страна невыученных уроков" Елены Филипповой).

Итак, 44-й "НЗ" исключительно последователен в своем юбилейно-неюбилейном пафосе, иное дело - последний сетевой номер "НЛО". Он пестр и разнороден: Лидия Гинзбург и культ мистической личности, Сартр и воздухоплавание, Незнайка и салат оливье. Еще там есть тосты, "Ирония судьбы" и вариации Алексея Парщикова на кладбищенского Грея-Жуковского с прекрасным и удивительным автокомментарием:

" Моя вариация входит в цикл стихотворений, связанных по материалу с историей дирижаблестроения. По фабуле цикла в первом стихотворении герой, пилот, решает не приземляться, а улететь восвояси и искать свободу в игре в электронную лотерею. Потом идет "Сельское кладбище", медитация старого человека, пережившего эру восхода дирижаблей и теперь снова возвращающегося к этому бизнесу. По сюжету он инвестирует в новые технологии. Он был бы голливудским румяным стариком пионером, но он слишком сдвинут с нормы в сторону болезни Альцгеймера - он слишком блаженный".

И тем не менее по порядку: на первой позиции "личностный" блок, его открывает немецкая по духу статья о "мрачных субъектах" и "светлых личностях" (на языке оригинала) о " концептах персональности" как " индикаторах процесса модернизации". Затем - о "личности" у Лосева (Гасан Гусейнов); о "культе личности" Лосева (и не только Лосева) - характерная короткая заметка Алексея Береловича - "культовые" процессы в позднесоветском академическом сообществе. Особняком здесь стоит большая статья Андрея Зорина о прозе Лидии Гинзбург. Опыт аналитической прозы: Пруст, Вяземский, Толстой & Адлер, Маркс, Волошинов. Статья посвящена памяти Михаила Леоновича Гаспарова, и ключ, надо думать, в гаспаровской цитате, выбранной для эпиграфа: " Если я не могу или не хочу понимать те социальные отношения, которые скрещиваются во мне, чтобы я их передал дальше, переработав или не переработав, то грош мне цена...".

Затем французский блок - столетие Сартра, празднуем не экзистенциалиста, а феноменолога... Но мы это дело минуем, перейдем сразу к воздухоплаванию и десертам.

Вдохновитель и теоретик "авиационного текста" - Юрий Левинг, и здесь подробный разбор двух антологий ("Лет", 1923 и "Сталинские соколы", 1939), соответственно в заглавии "Латентный Эрос и небесный Сталин". Другая статья (Молли Брансон, "Полет над Москвой...") - про Маргариту, разглядывающую глобус, и Сталина, склонившегося над картой Москвы. Предмет - "вид сверху" и визуальная динамика авангарда: " Моя Маргарита будет лететь рядом с Элем Лисицким, бок о бок с пилотами из фильмов Роома и Александрова, врываясь в мир пропагандистских документов зрелого сталинизма. Я вовсе не настаиваю на том, что Булгаков испытал влияние авангардного искусства, особенно - фильмов, тем более - сталинской пропаганды".

За полетами во сне и наяву следует Незнайка, но не на Луне (об этом, как полагает Татьяна Ковалева, " невозможно читать в здравом уме и твердой пока еще памяти"), и не в Солнечном городе (там " содержатся элементы борьбы с инакомыслием"); нам "открывают" происхождение Незнайки (если кто не знал, так были такие циклы про лесных человечков в старых детских журналах) и цитируют "Степку-растрепку", что всегда не лишено смысла:

Вдруг потерял терпенье пес.
- Ах, смех не так далек от слез!
И Феде ногу укусил.
Лилася кровь, а Федя выл...

Впрочем, далее Илья Кукулин указывает Татьяне Ковалевой и всем, кто прежде прочел ее с доверием, что "идеологическая структура" романов про Незнайку " гораздо более сложна, чем кажется на первый взгляд взрослому читателю" (а детскому читателю?).

Однако в самом деле пусть не "идеологическая структура", но гоголевские цитаты в "Незнайке на Луне" "взрослому читателю", кажется, очевидны:

"... Несмотря на абсолютное сходство характеров, Жадинг и Скуперфильд были полной противоположностью друг другу по виду. Жадинг по своей внешности очень напоминал господина Спрутса. Разница была в том, что лицо его было несколько шире, чем у господина Спрутса, а нос чуточку уже. В то время как у господина Спрутса были очень аккуратные уши, у Жадинга уши были большие и нелепо торчали в стороны, что еще больше увеличивало ширину лица. Что касается Скуперфильда, то он, наоборот, по виду больше смахивал на господина Скрягинса: такое же постное, как у вяленой воблы, лицо, но еще более, если так можно сказать, жилистое и иссохшее; такие же пустые, рыбьи глаза, хотя в них наблюдалось несколько больше живости...".

И в качестве новогодних бонусов под конец номера имеем увлекательнейшую историю салата оливье; гораздо менее увлекательную и местами беспомощную попытку " исследовать... социологическую поэтику "Иронии судьбы...", которая изначально содержит в себе важнейшие и глубоко архаические черты ритуала, а именно интерпретацию праздника как магического перехода". Наконец, тосты под водку от Алексея Левинсона. Всего их 13, первый - за здравие (водка... наше все), последний - за упокой:

" Нынешний день водки в России - это ее закат как "национального мифа". ...Водка теряет позиции внутри страны. Во внешнем мире Россия мечется между желанием вести себя как прежде, в наших понятиях - по-мужски, дышать на мир перегаром, заставляя себя бояться, - и желанием совпасть с тем, что считается общечеловеческим".