Кристофер Хитченс. Любовь, бедность и война: Путевые заметки и эссе. Nation Books, 2004, 475 pp.

После теракта 11 сентября 2001 года на некоторых участках левого фронта стали наблюдаться разброд и шатания: ярчайший тому пример - безоговорочная поддержка Кристофером Хитченсом внешней политики администрации Буша, особенно войны в Ираке. Как могло случиться, что некогда бесстрашный полемист-радикал превратился в пропагандиста неоконсервативного проекта переустройства мира? Почему дело дошло до того, что он поливает грязью своих прежних соратников, называя их предателями и дезертирами в войне с террором? Почему в июне текущего года он присоединился к Дэвиду Горовицу, чтобы поучаствовать в девятидневной поездке в Лондон с посещением палаты лордов и поместья Уинстона Черчилля?

Некоторые полагают, что отступничество Хитченса наметилось уже в 1989 году, когда духовным лидером Ирана была объявлена фатва, действительная и по сей день, в которой приговаривался к смерти его близкий друг, романист Салман Рушди. Кое-кто связывает его нынешний воинствующий патриотизм с прошением об американском гражданстве или даже с обнаружением в своей родословной еврейских корней. Другие предпочитают искать изъяны в его личности, вместо того чтобы критиковать политическую позицию. Разве Хитченс не был изначально самонадеянным индивидуалистом, не упускавшим случая развеять иллюзии левых? А может быть, привычка к хорошему виски и шампанскому изменила состав его крови?

Перебежчики способны очаровывать, особенно если они обладают хорошим стилем и не лезут за словом в карман. После парламентских слушаний, проведенных в 1947 году Комитетом по расследованию антиамериканской деятельности, левые интеллектуалы не один десяток лет пытались разгадать, в том числе и посредством психоанализа, мотивы поведения Уиттакера Чамберса; они пришли к выводу, что "странная любовь", возможно даже страсть, к Элджеру Хиссу заставила беспокойного журналиста-коротышку избрать мишенью для своих разоблачений учтивого, импозантного дипломата. Хитченс, конечно, не уступает Чамберсу по уровню интеллекта, хотя высказываемые им мнения не могут претендовать на то историческое значение, какое имели свидетельские показания бывшего шпиона для Ричарда Никсона и его соратников по борьбе с "красной угрозой"1.

Ажиотаж вокруг Хитченса не в последнюю очередь вызван стойким ощущением, что он так и не стал истинным бойцом за дело правых. Просматривая его многочисленные публикации за первый квартал 2005 года, находишь, наряду с поддержкой войны в Ираке, целый ряд высказываний, которые многие американские левые примут на ура: выпад против Папы Римского Иоанна-Павла II в связи с его "глубокой идеей о том, что презервативы страшнее СПИДа"; похвала Джону Брауну как пророку, "предвосхитившему законы об эмансипации и все, что из них вытекало"; а также дань уважения Тому Пейну как "нашему непризнанному отцу-основателю... моральному и интеллектуальному творцу Декларации о независимости". Кроме того, Хитченс продолжает выступать как за отмену смертной казни, так и за то, чтобы усадить Генри Киссинджера на скамью подсудимых в качестве военного преступника.

Иногда кажется, что он противоречит самому себе. Действительно, почему человек, не являющийся единомышленником Дэвида Горовица, стал сотрудничать с этим бульдогом неоконсерватизма? Но Хитченс, проработавший много лет редактором "New Left Review" и колумнистом для "Nation", безусловно, сохранил верность многим убеждениям, которые привели его в ряды левых радикалов еще в 1960-е годы. И почти все, что он пишет, можно по праву назвать восхитительной прозой, исполненной тонких, с оттенком лукавства, наблюдений, - это вынуждены признать даже те читатели, которые находят повод для несогласия с автором на каждой странице.

Хитченс начал активно печататься после окончания "холодной войны". Независимо от того, чему посвящены его публикации - литературе, политике или истории, - в них наблюдается одна любопытная черта. Как ни странно это может прозвучать, Хитченс - романтик, да еще какой! Его романтизм восходит ко временам зарождения англо-американского левого радикализма и современной литературы: к Томасу Пейну и Мери Уоллстонкрафт с ее страстным увлечением Французской революцией, не мешавшим этой замечательной женщине питать отвращение к гильотине и оргиям насилия; к ранним социалистам, мечтавшим о создании благоустроенного коммунистического общества, которое покончило бы с классовыми различиями; к писателям и художникам, черпавшим вдохновение в представлении Вордсворта о поэзии как о "спонтанном потоке глубоких и захватывающих чувств...".

Для Хитченса как истинного романтика самые непростительные прегрешения - измена принципам и заигрывание с ложью. Он никогда не позволял сиренам "реалполитики" заглушать голос своей совести. Его гнев (всегда элегантно выраженный) прорывается уже во введении к рецензируемой книге, которая представляет собой сборник текстов, написанных с начала 1990-х до 2004 года: религия - "самая низкая и презренная форма человеческого эгоизма и глупости"; Киссинджер, Билл Клинтон и Мать Тереза - "совершенно чудовищные" фигуры; американская школа ставит перед собой задачу "добиться, чтобы ученик умер от скуки над страницами второсортной псевдовозвышенной требухи". "Каждое утро я просыпаюсь, - признается Хитченс не без некоторого торжества, - с ощущением всепроникающей тревоги и омерзения".

Этот разожженный в эпоху Просвещения огонь морального негодования по отношению к порочным, вконец изолгавшимся властям пылал на протяжении двух последних столетий в бесчисленных призывах и манифестах, в ораторском пафосе социалистов и анархистов. Такие прекрасно пишущие и склонные к рефлексии мыслители, как Бакунин, Троцкий и Макс Шахтман, были мастерами чеканных лозунгов и неотразимых обличений. Однако в основе их инвектив лежало глубокое сочувствие к тем, кого клерикалы, главы правительств и разного рода сановники пытались обморочить и обвести вокруг пальца. Неудивительно, что для названия своей книги автор выбрал, в качестве ударного, слово "любовь". Хотя Хитченс известен как человек сардонического склада, он всегда искренне восхищался интеллектуалами, отстаивавшими интересы простого человека.

Недавно Хитченс с нотой печали в голосе объявил, что больше не считает себя социалистом. Однако в вошедшей в книгу статье, опубликованной в 2004 году, он продолжает захлебываться от восторга, говоря о Троцком, который, по его мнению, "до сих пор излучает сияние, как это свойственно святым". Хитченс выражает восхищение Стариком в связи с тем, что тот предсказал подписание пакта между Сталиным и Гитлером и яростно обличал левых политиков 30-х годов за то, что они не видели принципиальной разницы между нацистами и правыми традиционалистами-аристократами, которых гитлеровцы сменили у кормила власти. Троцкий, пишет Хитченс, "своевременно забил тревогу по поводу ментальности, нечувствительной к двойным стандартам в области нравственности".

Увы, культ романтических героев нередко сопряжен с игнорированием их недостатков. Хитченс не говорит ни слова о подавлении Троцким матросского мятежа 1921 года в Кронштадте, которое привело к отчуждению многих независимых радикалов от советской власти. Не упоминает он и о том, что Старик до конца оставался "старым большевиком", настаивая на своей миссии достойного продолжателя дела Ленина: все было бы отлично, если бы только удалось как-нибудь выкинуть на свалку истории этого малообразованного восточного деспота Сталина. Так что к любви Хитченса следует относиться с изрядной долей осторожности: если уж он любит, то безоговорочно, а иногда и слепо.

Эта черта проявляется и в литературно-критических эссе Хитченса, посвященных писателям-гигантам. Стихотворение Байрона "Острова Греции" "до сих пор может вызвать появление на щеке мужчины скупой патриотической слезы", хоть оно и "было задумано как автопародия". Хитченс рукоплещет Кингсли Эмису за то, что в его сатирическом романе "Счастливчик Джим", живописующем британскую академическую среду, "подчеркнуто принципиальное различие между маленьким человеком и маленьким человечком". Герой романа, как и его автор, "был не клоуном, а прежде всего личностью, способной глубоко чувствовать". Беллоу, Борхес и Пруст прочитаны с таким же любовным пристрастием. Хитченс не считает нужным извиняться за то, что он пишет только о "золотом стандарте" современной литературы - о тех книгах, "в которых слово сохраняет свою непреходящую ценность". Романтически настроенные критики, от Томаса Карлейля до Гарольда Блума, подписались бы под этим высказыванием обеими руками.

Самая большая статья сборника посвящена еще одному виду любви, на этот раз - между туристом и великим американским Западом (преимущественно поздним). Как-то летом Хитченс, закупив, как водится, дорогостоящее снаряжение на им же обличаемой ярмарке тщеславия, проехал по Шоссе # 66 от начала до конца в ярко-красном корвете с откидывающимся верхом (в точно таком же автомобиле, в каком ехали два приятеля в известном телефильме, названном по имени этого шоссе, которое "тянется от Чикаго до Лос-Анджелеса на протяжении двух тысяч миль"). Похоже, Хитченс получил от этого путешествия все, чего только мог пожелать. Он нахваливает гамбургеры и "незабываемый музыкальный автомат" в баре Сент-Луиса; восхищается профессионализмом автомехаников в Элк-Сити, Оклахома, которые мигом залатали его прохудившиеся шины; не может отвести глаз от огромного кратера, оставшегося после падения метеорита в пустыне Аризоны; и, наконец, заказывает слишком много еды у "неправдоподобно красивой официантки латиноамериканского происхождения", прежде чем отправиться в Калифорнию.

Но кое-что его ужасает. Хитченс с тревогой наблюдает, как человеческая пошлость и жадность уродуют то, что осталось от величественного и завораживающего ландшафта. Наркодельцы и проститутки не дают ему прохода у отеля, индейцы торгуют "поддельными бусами, ремнями и ботинками" у подножия горы. "Разумеется, - жалуется он, - меня больше порадовала бы исполненная достоинства тишина, чем это непрерывное, хриплое и в то же время сентиментальное стрекотание кассового аппарата". Даже разделяя чувства автора, читатель не может не изумляться его наивности. Наделенные чувствительностью интеллектуалы оплакивали вторжение коммерции в культуру со времен Ренессанса, если не раньше. Хитченс испытывает ностальгию по Америке, которой он никогда не видел и которая, по правде говоря, никогда не существовала.

Возможно, эта тоска по идеализированной родине как раз и является источником его безграничной ярости по отношению к левым пацифистам, называющим себя "борцами за мир". У Хитченса не хватает терпения разбираться в политических ситуациях, требующих трудного выбора. На исходе 1990-х мы провели с ним два раунда дебатов о достоинствах и недостатках демократов в целом и Билла Клинтона в частности - один в редакции "Dissent", другой на страницах печати. Хитченс, пылая моральным негодованием, провозгласил "достойной всяческого презрения" любую попытку защитить президента исходя из стратегических соображений - как фигуру, блокирующую приход к власти правых республиканцев типа Гингрича, даже если он сделал слишком мало для достижения прогрессивных целей. Для Хитченса Клинтон был представителем наихудшего сорта политиков - человеком, "чья фальшивая чувствительность и псевдогуманистическая болтовня скрывали грубое уродство присущего ему эгоцентризма". Реалистов вроде меня он называл трусами, не желавшими расставаться с тепленькими местечками.

Сентябрьский теракт вызвал у Хитченса еще более сильную - и, главное, более оправданную - ярость. Благодаря характеру этого человека она была смешана с праведным ликованием. "Я ощущаю нечто вроде радостной эйфории, - писал он через несколько дней после разрушения Близнецов. - Наконец началась война всего, что я люблю, против всего, что я ненавижу". Как известно, Хитченс не поддержал первую войну в Заливе. Во время своего выступления на CNN он потребовал, чтобы Чарлтон Хестон перечислил все страны, граничащие с Ираком. Когда великовозрастный консерватор затруднился с ответом, его оппонент заметил, что подобное невежество очень типично для американцев, убежденных, что военная мощь дает им право устанавливать новый мировой порядок. Но уже через год Хитченс сделал репортаж о героических курдах, которые под прикрытием американских боевых самолетов выкроили для себя освобожденный анклав на севере Ирака. "У них много сильных, неутомимых врагов, - написал Хитченс, - и лишь немного быстро утомляющихся друзей". В лице Хитченса курды имеют ныне такого надежного и красноречивого союзника, о каком только можно мечтать.

Шок от 11 сентября убедил его поставить точку в своем беспокойном романе с левыми и закрутить новый. Во время войны он стал сражаться за дело страны, на пульсе которой всегда держал руку в мирное время. Возмущенный холодным головным антиимпериализмом таких людей, как Ноам Хомский и Майкл Мур, он избавился от прежней двусмысленности в вопросе о том, имеет ли Америка право вводить войска на территорию стран мусульманского мира. Он приветствовал решение администрации Буша "выбомбить Афганистан из каменного века" и с радостью рапортовал с места событий, что дети в постсаддамовском Афганистане скандировали "Буш, Буш!", в то время как плачущие мужчины выражали негодование: "Почему так поздно? Где вы были раньше?" Хитченс пожаловался придерживающемуся правых взглядов интервьюеру: "Большинство известных мне леваков рассчитывают, откровенно или в завуалированной форме, на то, что у нас возникнут трудности в Ираке и это приведет к падению Джорджа Буша. Подобная тактика, равно как и питающая ее ментальность, является невыразимо гнусной по любым историческим и моральным меркам. Я занимаюсь главным образом тем, что стараюсь внедрить эту идею в общественное сознание".

Это позиция человека, у которого страсть затмевает разум. Хитченс знает, что существует множество либералов и даже несколько радикалов, приветствовавших падение Саддама Хусейна, но это не помешало им критиковать Буша и британского премьер-министра Тони Блэра за то, что они обманным путем вовлекли свои страны в войну с Ираком и затем заботились больше о том, чтобы замести следы, чем о восстановлении разрушенного по их милости государства. Подобная двойственность - главная причина того, что в настоящее время не существует массового антивоенного движения, несмотря на широко распространенное отвращение к образу действий администрации до и после вторжения в Ирак. Однако имперская политика не перестает быть наглой и брутальной, если в каком-то конкретном отношении она и послужила благому делу.

Парадоксальным образом именно те качества личности, которые питают незаурядный талант Хитченса, ограничивают его политическую проницательность. Большое испытание - спорить с одаренным писателем, который не питает сомнений относительно того, где правда и где ложь, и вкладывает в свой труд бездну эрудиции и опыта. Мы судим о публичных интеллектуалах отчасти по их мастерству, и надо признать, что не многие способны овладеть вниманием аудитории так, как это делает Кристофер Хитченс.

Тем не менее самая романтичная позиция далеко не всегда самая адекватная. Может быть, это выглядит недостаточно героично, но сейчас необходимо объяснять, каким образом администрация Буша завела американцев в кровавую трясину и как им теперь оттуда выбраться. Почитатель абсолютов назовет такое отношение к делу предательством. Я бы сказал, что оно диктуется здравым смыслом. В своем недавнем блестяще написанном эссе о новом, удачном переводе романа "В сторону Свана" Хитченс заметил: "Быть столь чувствительным и в то же время столь невинным - вот в чем, коротко говоря, главное достижение Пруста".

Эти слова можно отнести и к самому Хитченсу, новоявленному патриоту, который, сохранив любовь к бесстрашным бунтарям, добавил к ней восторг по отношению к неоконсервативному "крестовому походу".

После переизбрания Буша из стана старых друзей Хитченса стали раздаваться голоса, призывающие его "вернуться домой", то есть вновь ограничить себя элегантными эскападами против наделенных властью лицемеров, на чем с самого начала была построена его писательская репутация. Но их желанию вряд ли суждено сбыться. Дело в том, что Кристофер Хитченс уже у себя дома.

Примечания:

1 Уиттакер Чамберс в молодости, еще в 1930-е годы, был советским агентом, но затем пересмотрел свои взгляды и занялся раскрытием проникновения коммунистической агентуры в аппарат американского правительства. Главной мишенью его разоблачений стал Элджер Хисс, занимавший высокую должность в госдепартаменте (он был заместителем директора отдела специальных политических операций). Хисс был осужден на основании показаний Чамберса, но не за шпионаж, а за лжесвидетельство (сокрытие своего членства в Коммунистической партии). Разоблачительная деятельность "раскаявшегося левого" Чамберса имела в свое время большой резонанс, в том числе и среди политиков. Так, будущий президент Никсон помогал ему добиваться правды в конгрессе. - Прим. перев.

2 Автор статьи - Майкл Кейзин - автор книги "Уильям Дженнингс Брайан: Герой Божьей милостью". Член редакционного совета журнала "Dissent"; преподает историю в Джорджтаунском университете.

Оригинал статьи

Перевод Иосифа Фридмана