Поздно обратившаяся в католичество, Спарк, несомненно, была бы довольна совпадением - не каждому выпадает умереть в самый важный день церковного календаря. Не меньшую радость ей бы принесло и то, что многие заметки о ее кончине, включая эту, написаны в день Пасхи Господней. Писательница, чей взор всегда был устремлен на повседневные проявления иной реальности, смогла бы оценить и ту высокую тайну, которую скрадывают суета врачей и больничные койки.

Живущее в повседневном высокое всегда находилось в центре интересов Спарк как романиста. В рецензии на очередное издание в 1968 г. London Labour and the London Poor У.Х.Оден писал, что созданное Генри Мейхью описание уличной жизни викторианского Лондона, все пронизанное колоритными персонажами вроде Джека Блека, уничтожителя крыс на службе Ее Величества, заставило его пересмотреть отношение к Диккенсу. Оден приходит к следующему выводу: оказывается, Диккенс был далек от "создания фантастических персонажей на основе утрированных прототипов" и был "в куда большей степени реалистом, чем это принято считать".

Читая Мюриэль Спарк, я часто испытываю нечто подобное. То, что в первую секунду кажется карикатурой, в следующую читается как сухой репортаж. Причем репортаж чаще всего неутешительный. Вполне возможно, что сами "факты" являются, по существу, карикатурами; и возможно, что именно это и становится ясно по некотором размышлении. Искусство Спарк в том, что она умеет усыпить нашу бдительность, заставляет поверить в то, что если копнуть поглубже, то, может быть? Предчувствие это часто заканчивается многоточием, внушающим тревогу, беспокойство. Недаром императивное memento mori стало названием одного из самых знаменитых и совершенных ее произведений. Все герои этой повести пожилые люди, многие - седые старики. Один из героев замечает: "Когда тебе перевалит за семьдесят - это почти то же, что отправиться на войну. Все твои друзья умирают или уже умерли, и сам ты похож на выжившего на поле битвы, окруженного телами мертвых и смертельно раненых". В конце романа на поле битвы не остается ни одного живого человека, а читателя скупо информируют о причинах смерти каждого героя: "Летти Кольстон? осколочные переломы черепа; Годфри Кольстон - застойная пневмония, Чармиан Кольстон - уремия, Джин Тейлор - инфаркт, Темпест Сайдботтом - рак шейки матки" и т.д. и т.п.

Комический эффект таких мрачных нот-напоминаний - излюбленный прием Мюриэль Спарк. Вне всяких сомнений, здесь есть что-то от религии и, даже точнее, от католицизма, к которому Спарк пришла в 1954 г. Жизненный путь человека - это паломничество, преддверие, о чем никогда не следует забывать; именно это убеждение, не являясь догмой, всегда находится на первом плане ее прозы, придавая ей элементы аллегории. Но фантастическая сила ее романов не объясняется лишь религиозной составляющей. Несомненно, за ней стоит сильный литературный дар, художественная восприимчивость.

Место действия, канва, персонажи, населяющие произведения Спарк, - все это нередко имеет более или менее близкие прототипы из ее собственной биографии: харизматичная школьная учительница, больная бабушка, женский клуб в Лондоне времен Второй мировой, подруга, убитая своим мужем, который вслед за этим наложил на себя руки. Все это в видоизмененном, или, если использовать частый для прозы самой Спарк эпитет, преображенном виде присутствует в ее романах и рассказах. Спарк чрезвычайно умело подсовывает вам телескоп не тем концом, в который нужно смотреть, а затем восклицает: вот видите, как я вам говорила, так оно и есть. Игра ее воображения часто дает неожиданные эффекты. В мире Спарк самое обычное дело - выслушать историю, рассказанную привидением ("Казалось, он готов был меня убить - что он и сделал", - говорит рассказчик, давно покойный). Но в том-то и заключается мера искусства Мюриэль Спарк, что в произведениях, где все складывается в единую картину, ни привидение, ни ангел не вызывают больше (или меньше) удивления, чем, например, рододендрон. Как-то так получается, что нет ничего странного в том, что в Memento mori (1959) анонимные телефонные звонки, из которых герои произведения узнают свое будущее, имеют сверхъестественное происхождение. И дело тут не в том, что Спарк пытается создать ощущение невозможного мира: сдержанная, безупречная проза Спарк - сухая и бесконечно точная - снимает все противоречия. Это мораль без катехизиса.

Здесь ее творчество напоминает готический реализм американской романистки и мастера рассказа Фланнери О?Коннор (в остальном, строго говоря, далекой от нее). В основе смешного у обеих лежит то, что дела людские рассматриваются sub specie aeternitatis - кратчайший путь к фарсу. Космический размах комического у Спарк позволяет писателю Малкольму Брэдбери с восхищением говорить о ее "удивительном таланте ужасать". Ее искусство ужасает потому, что позволяет заглянуть внутрь человека, при этом сбрасывая со счетов такие привычные читателю положительные черты человечества, как теплота, привязанность, любовь. Это нравится далеко не всем. Критик Кристофер Рикс писал о Спарк в 1968 г. так: "Возможно, на все человеческие соображения Господь реагирует так же холодно, как Спарк. И если Он и в самом деле смотрит на созданный им мир тем же холодным взглядом, каким она смотрит на свое творение, то слава Богу, что я атеист". Могу только догадываться о том, какое удовольствие она получила от этого "слава Богу".

Мюриэль Спарк активно занималась литературной деятельностью практически всю свою сознательную жизнь - писала стихотворение за стихотворением со школьной скамьи, с самой начальной школы. Прозой она всерьез занялась только в начале пятидесятых. Но после этого ее было уже не удержать. Несмотря на то, что она много лет прожила в Италии, часть времени в Риме, часть - в Тоскане, приверженность Спарк профессии, профессии литератора, была чисто шотландской. ("Как чудесно быть женщиной-художником в двадцатом веке", - не раз повторяет Флер Тальбот, от лица которой ведется повествование в Loitering with Intent (1981); несмотря на долю иронии (Флер не является положительной героиней), в том, как звучит это заявление, есть что-то и от личного кредо автора). Не считая нескольких ранних совместных работ, Спарк написала более двадцати романов (последний из которых, The Finishing School, был напечатан в 2004 г.), массу стихов (сама она говорила о том, что считает себя "по преимуществу поэтом"), толстый том избранных рассказов, пьесу, книгу для детей, биографии Мэри Шелли и Джона Мейзфилда, а также подготовила к изданию письма Бронте. Одна из ее самых лучших и изысканных книг, The Prime of Miss Jean Brodie (1961), была поставлена на сцене и имела успех в качестве пьесы, а затем и кинофильма с Мэгги Смит в главной роли. (На съемки фильма по The Abess of Crewe, коммерческому политическому роману, была приглашена Гленда Джексон, что кажется вполне оправданным выбором.)

По ходу своей карьеры Спарк зарабатывала очки у критиков: отсутствие полного согласия в рядах последних только подчеркивало достоинства ее прозы. Перечисление полученных ею литературных наград заняло бы слишком много времени, она постоянно вызывала пристальный интерес академических кругов; а в 1967 г. королева Елизавета вручила ей O.B.E. (орден "командора Британской империи"). Одна из ее последних книг, названная Curriculum Vitae, - подробная автобиография, избранные факты, персоналии и случаи из жизни Мюриэль Спарк начиная с рождения в 1918 г. и до 1957 г., когда вышел в свет ее первый роман Comforters. В книге описывается стечение обстоятельств, благодаря которым Мюриэль Спарк стала тем, чем она стала. Эта книга, как она того и хотела, оказалась портретом художницы в юности: живая, пусть тщательно отколлажированная картина ее "формирования как художника и автора". Книга завершается переходом к этапу литературной зрелости и анонсирует сиквел, в котором должно было повествоваться о "работе, странствиях и приключениях", а также о "друзьях, как знаменитых, так и безвестных", о ее жизни после 1957 г.

Фигура Спарк обрастала самыми разными слухами, полуправдами, измышлениями и другими разновидностями неправды точно так же, как ими обрастают имена многих известных писателей. По ее собственным словам, одна из причин, подвигнувших ее на написание Curriculum Vitae, - это необходимость "положить конец домыслам". Поставив перед собой такую цель, при изложении событий она считала недостаточным полагаться только на собственную память и решила "не писать ничего, что не может быть подтверждено документальными свидетельствами или очевидцами". Спарк заявляет, что неправда чудовищна. "Ложь, - предупреждает она, - подобна блохе, которая прыгает туда-сюда и сосет кровь разума". Она с уничижительным презрением внимает автору ее недавней биографии: тот высказывает свое недоумение тем, что Спарк раздражена домыслами, содержащимися в его книге, ведь эти домыслы изображают Спарк "в выгодном свете". "Пусть так, - пишет Спарк, - но ведь это ложь от начала и до конца".

Некоторые относящиеся к Спарк широко распространенные заблуждения являются последствиями добросовестных ошибок, покрывшихся благородной патиной правдоподобия из-за бесконечного повторения их критиками и учеными. Другие заблуждения объясняются враждебным к ней отношением некоторых ее бывших друзей, в первую очередь Дерека Стэнфорда, с которым в начале пятидесятых она участвовала в целом ряде проектов. Стэнфорд, сообщает Спарк, энциклопедист, обладающий широкой научной эрудицией, но для него характерна "чудовищная, почти врожденная склонность к недостоверным фактам". Когда в шестидесятые годы (и после, в 1977 г.) он стал писать о Спарк, из-под его пера полились потоки ошибок и домыслов. Так, например, Стэнфорд утверждает, что у Спарк был роман с Т.С.Элиотом (на самом деле они не были знакомы), что у ее бабушки была доля цыганской крови (заманчивая гипотеза, отвечает Спарк, однако, к сожалению, ничем не подтверждаемая), что он ходил вместе с ней к "дяде Солли" по денежному делу (у Спарк вообще не было родственника с таким именем). Он полагает, что Пруст написал книгу под названием Recherche dans le temps perdu ( "Поиски в потерянном времени"), и уверяет читателя, что Мюриэль сосала грудь до двух лет. (Мать писательницы отреагировала на это следующим образом: "Это смешно! У него явно какие-то проблемы с головой"). Спарк не приводит полного перечисления ошибок Стэнфорда, но суть улавливается - caveat lector. Кроме того - следите за своими бумажниками, - Спарк утверждает, что Стэнфорд стащил у нее рукописи некоторых ее ранних произведений, а затем через посредников пытался продать обратно ей же!

Действие Curriculum Vitae начинается в Эдинбурге, в районе Морнингсайд, в день, когда у Бернарда и Сары Кемберг родилась дочь Мюриэль. Отец, по профессии инженер, был смешанного шотландско-еврейского происхождения, мать, урожденная Уэззелл, происходила из семьи английских лавочников в Уэтфорде. Единственный брат Мюриэль, Филипп, был старше ее на пять с половиной лет. С финансовой точки зрения положение Кембергов было скромным, но устойчивым; роскоши не было, но кто же в это время в Эдинбурге гонялся за роскошью. Кажется, семья была спокойной и в меру любящей. Перед рождением дочери Сара Кемберг пережила нервный срыв (так это описывает сама Мюриэль), но единственным последствием этого для матери, по мнению Спарк, стали легкая суеверность и боязнь одиночества. Школьное религиозное воспитание следовало классическому пресвитерианству, осложняясь еврейским укладом в семье.

Впрочем, происхождение Бернарда Кемберга не было причиной особых социальных проблем для молодой Мюриэль - тот вырос в Эдинбурге и занимал естественную нишу, а вот английское происхождение мамы было постоянным источником мелких, но достопамятных тревог. "С иностранцами легко мирились, а вот англичане - это было совсем другое дело", - вспоминает она. Все знали, что англичане в большинстве своем "поверхностные и лицемерные щеголи". Смех вызывала и их манера речи. Сара Кемберг носила пальто, подбитое мехом, когда все носили твид или, в холода, ондатровые шубы. Однажды дочь услышала, как Сара сказала маме ее одноклассницы: "Мне надо сделать кое-какие покупки". Спарк пишет: "Я чуть не провалилась сквозь землю. Она должна была сказать - мне нужно сходить в магазин".

Curriculum Vitae изобилует подробностями такого рода. В начале своих воспоминаний Спарк пишет: "Меня пленяют детали. Я люблю их нагромождения. Детали создают атмосферу. Своя магия есть и в именах, если бы они не были столь одинаковыми". Первая часть книги - это детали ее детства, выстраивание атмосферы. Зрительные, звуковые, вкусовые ощущения, имена, персонажи, впечатления. Мы узнаем о расположенной по соседству пекарне Хоудена, о сортах хлеба, который там выпекали; мы отправляемся на маслобойню, где розовощекая девушка, кровь с молоком, продает свежее масло; мы узнаем, как правильно заваривать чай. "Каждому, кто переступал порог нашего дома, наливали чашку чая, как у Достоевского". Чай, поданный в пять, "пили", а в шесть его уже "принимали". В шесть тридцать подавали поздний чай (high tea), к которому полагались копченая рыба, ветчина, яйца. Другой пример деталей - одежда бабушки. "Просторные юбки, собранные у поясницы, из которых одна должна была фланелевой, цвета кремового или серого; другая из белого льна с кружевом; третья черной. Чулки у бабушки были из черной шерсти. Они держались на розовых эластичных подвязках?" - и далее в этом роде. В этом небольшом, легком, изящном произведении много таких "нагромождений" деталей. Как сказала в несколько иной ситуации мисс Джин Бруди: "Для тех, кто любит такое? это будет как раз по душе".

Спарк вспоминает, что она с самого раннего возраста была жадной слушательницей и любила наблюдать за окружающими. И в это легко поверить. Видимо, с маленькой Мюриэль была не скучно жить под одной крышей; она все слушала и все наблюдала, слышала и замечала. Спарк вспоминает, что в четыре или пять лет:

"Мне подарили кукольную коляску для двойняшек, с поднимающимся верхом с обоих концов. Мои куклы, которых звали Рыжая Рози и Квини, сидели друг напротив друга. Помню, однажды я почему-то заревела. Мой папа взял тряпочку и стал утирать моим куклам слезы, уговаривая их успокоиться. Эта игра произвела на меня такое сильное впечатление, что я перестала плакать. Я отчетливо помню то подсознательное чувство, ощущение, которое я при этом испытала. Если бы я могла тогда его выразить словами, я бы сказала: "Меня-то, конечно, так просто не купишь, но все-таки как же здорово он понимает детскую психологию!"

Как же здорово этот ребенок разбирался во взрослой психологии!

В Эдинбурге образование традиционно пользовалось огромным престижем, богатые коммерсанты спешили дать деньги на основание и содержание школ. Одним из таких покровителей образования был Джеймс Гиллеспи, торговец табаком, скончавшийся в 1797 г. и оставивший часть своего состояния на основание школы. Мюриэль попала в эту школу, когда ей было пять, и провела там двенадцать лет: "?Самые важные годы моей жизни, не только сформировавшие меня как личность, но и необыкновенно полезные для меня как для будущего писателя". Она была способной ученицей, и ее оценки обеспечили ей стипендию в старших классах. "После двенадцати, - гордо пишет она, - моим родителям уже не приходилось платить за мое обучение".

Сейчас, когда в газетах что ни день появляются статьи о нездоровом интересе к детям, интерес представляют некоторые ее наблюдения над невинной социальной жизнью Эдинбурга в двадцатые годы. Спарк чудесно описывает своего учителя истории г-на Гордона, которому так нравились ее волосы, что он усаживал ее перед классом и, рассказывая урок, гладил по голове. Поскольку "все учителя в нашей школе вели себя безукоризненно, - отмечает она, - никого это ничуть не беспокоило. В поведении Джерри Гордона не было ничего особенного. Девчонки хихикали, мне это очень нравилось".

Женская школа Джеймса Гиллеспи послужила прототипом для женской школы Марчи Блейн ( The Prime of Miss Jean Brodie). За образом Джин Броди стоит эксцентричная директриса мисс Кристина Кей. "Я попала в руки мисс Кей, когда мне исполнилось одиннадцать, - пишет Спарк. - Хотя вполне можно сказать и наоборот - это она попала в руки ко мне". Уже тогда Спарк начала писать о мисс Кей и ее приключениях.

Как и мисс Броди, мисс Кей украшала стены классной комнаты репродукциями Леонардо, Джотто, Боттичелли и других итальянских мастеров. Был конец двадцатых, и эта любительница романов, подобно Джин Броди, повесила рядом с репродукциями вырезку из газеты с фотографиями итальянских фашистов, марширующих по улицам Рима. Спарк не уточняет, ходила ли мисс Кей, как мисс Броди, с "высоко, высоко поднятой головой", но она тоже считала своих воспитанниц creme de la creme и развлекала их рассказами о своих поездках в Рим, Египет, Швейцарию и читала им стихи Вордсворта, Браунинг, Теннисона, Суинберна, Эдмонда Бландена, Руперта Брука, Вальтера де ла Мара, Йитса и Джона Мейзфилда - впоследствии ставшего любимым поэтом Спарк.

Несомненно, Мюриэль Кемберг была одной из любимиц мисс Кей: они с одноклассницей ходили с мисс Кей в театр, в картинные галереи, на последнее турне Анны Павловой в Эдинбурге. За все платила мисс Кей. Со слов Спарк, кажется, можно сделать вывод о том, мисс Кей обладала обаянием и властностью, отличающей и Джин Бруди, но была лишена столь характерной для последней неопределенности моральных устоев. Можно предположить, что мисс Кей, вместе с мисс Бруди, считала, что решение математических задач - это очень хорошо, но "совершенно бесполезно для Сибил Торндайк, Анны Павловой или Елены в ее троянский период". Однако совершенно невозможно представить себе, что она стала бы подталкивать свою бывшую ученицу к тому, чтобы лечь в постель к брошенному ею же самой женатому мужчине, которого она так и не разлюбила. Мисс Кей, предполагает Спарк, "живо объяснила бы мисс Броди, что к чему".

После окончания школы Джеймса Гиллеспи Мюриэль не могла видеть будущее в слишком розовых тонах. Кроме того, что продолжение учебы в университете для располагающей весьма скромными средствами дочки Кембергов было бы "непозволительной роскошью", Спарк отмечает, что "многие старшие девочки, учившиеся в те годы в Эдинбургском университете, были с человеческой точки зрения слишком скучными и серьезными, в них не было очарования взрослой жизни - в общем, там царил пуританский дух". Вместо университета она пошла на курсы написания дайджестов и резюме - выучка, которая до последнего дня чувствовалась в ее изящной, четкой литературной манере. "Я люблю немногословную прозу, всегда пытаюсь найти самый краткий способ выразить нужный смысл". После этого она преподавала в небольшой частной дневной школе, где вместо зарплаты брала бесплатные уроки стенографии и машинописи. Это позволило ей найти работу в женском универмаге, где она на короткое время стала совершенно незаменимой в качестве секретарши хозяина магазина. Универмаг сослужил ей определенную службу. Спарк вспоминает, что "ничего абсурднее и противоественнее, чем беседы между посетительницами и продавщицами, я никогда в жизни не слышала", но, по сути дела, она просто пережидала, пока в ее жизни не наступит крутой поворот.

Это случилось в том же самом 1936 году, когда в одном эдинбургском клубе Мюриэль познакомилась с Сидни Освальдом Спарком. Спарк, который был старше ее на тринадцать лет, работал учителем и вскоре должен был уехать на три года в Южную Родезию (ныне Зимбабве). Совпадение, которое Спарк могла бы легко обыграть в каком-нибудь романе: имя Сидни Освальд Спарк сокращается как СОС. Это был человек крайне неуравновешенный и уже тогда, вероятно, подавал сигналы бедствия. Родители Мюриэль почувствовали неладное, но она, спеша жить (и покинуть Эдинбург), видела только одну возможность исхода. "Как и все мужчины старше меня, он внушал мне интерес". В 1937 г. Мюриэль и Спарк обручились, а через некоторое время она отправилась к нему в Южную Родезию. Ей было девятнадцать. Так как совершеннолетия она еще не достигла, она должна была просить своего отца о разрешении на брак. Скрепя сердце тот согласился.

Позже она признавала, что трудно было сделать выбор хуже, чем Сидни Спарк. В Африке он становился все более и более неуравновешенным, проявляя склонность к вспышкам гнева и рукоприкладству. Уже через два года Мюриэль решила уйти от него. Однажды в момент спокойствия и просветления он сказал: "Когда-нибудь все это покажется тебе дурным сном". И был прав. "Он стал линией водораздела, - пишет Мюриэль, - но мне не нравилось то, что я видела по обе стороны от этой линии". Когда она забеременела, Сидни убеждал ее сделать аборт. Этот вид убийства еще не стал той рутинной процедурой, которой он является сегодня, и Мюриэль отказалась. В июле 1938 г. у них родился сын Робин.

Из-за вздорности Сиднея паре приходилось часто менять работу и место жительства и много ездить по Южной Родезии. Мюриэль говорит, что с точки зрения семьи это было недостатком. Но близились новые тяготы; она отмечает, что "недостатки могут стать достоинствами, если посмотреть на них с другой стороны". А в те годы обстоятельства складывались так, что смотреть с другой стороны часто было сподручнее. Замужество оставило Мюриэль Кемберг сына и фамилию. Она писала, что "Спарк" поэтичнее, чем "Кемберг". А еще оно оставило ей Африку. Мир все кренился, кренился набок и в конце концов оказался расколот войной; Мюриэль, столкнувшаяся с полной невозможностью выехать домой в Англию, застряла в Африке.

Жизнь Мюриэль в Африке была какой угодно, только не приятной: неудачный брак, нищета, отсутствие сколько-нибудь заметных шансов уехать до окончания военных действий, недостаток литературного круга общения. (В то время где-то в Южной Родезии жила и Дорис Лессинг, но писательницы познакомились лишь много лет спустя.) Тем не менее она продолжала писать, в основном стихи, и копила материал для того, что потом стало ее самыми знаменитыми рассказами. В не меньшей степени, чем Эдинбург, Африка сформировала ее как писателя. Кроме того, в Африке она повзрослела. Именно там, говорит Спарк, она научилась "преодолевать трудности", "мыслить в терминах? человеческого предназначения, ответственности, отстраняться от личных проблем, тревог и ужаса, которые мне приходилось переживать".

А ужаса кругом было предостаточно. Расовая ситуация была хуже некуда. Дамы, с которыми общалась Мюриэль, только и говорили о том, как давать укорот чернокожим, если они начинают слишком много о себе думать. Один фермер застукал черного мальчика, когда он подглядывал в окно за тем, как жена фермера кормила ребенка грудью, и в наказание застрелил его. Женщину, которая рассказывала Спарк эту историю, волновало только одно: почему фермеру дали три года за убийство. За что? "Я потеряла дар речи, - говорит Спарк, - просто смотрела на нее во все глаза и молчала".

Она сталкивалась и с расизмом иного рода. Уйдя от мужа, Мюриэль хотела поступить на работу в школу при англиканском монастыре. Настоятельнице она очень понравилась, особенно "цвет кожи и золотые волосы". Уже во время второго собеседования - а всего их должно было быть четыре - монашка сказала, что для нее и в самом деле может найтись работа. "Понимаете, - сказала она, - во всей этой войне виноваты евреи. Поэтому нам нужны такие люди, как вы". Потом она еще долго распространялась о евреях и о том, как прав Гитлер. Мюриэль слушала ее не перебивая, ей было интересно, как далеко та может зайти. Не дожидаясь четвертого интервью, она сообщила настоятельнице:

Я: "Да, но я-то еврейка".

Та: "Не может быть!"

Я: "Не может быть чего?"

Она: "Того, что ты сказала".

Тогда я встала и ушла оттуда, унося свою нежную кожу и золотые локоны.

Несмотря на то, что Мюриэль предупреждали об опасностях и лишениях, она горела желанием вернуться в Англию до конца войны. В конце концов в феврале 1944 г. ей удалось попасть на военный корабль. Она и еще около тридцати женщин, присоединившихся к ней, ложась в постель, не должны были раздеваться; им было приказано носить темные брюки. В письменной инструкции было сказано, что темная одежда предпочтительна в случае попадания торпеды: акулы ее хуже видят. "Я уверена, - пишет Спарк, - что это была такая морская шуточка".

Побывав в Эдинбурге у своих родителей, Спарк отправилась в Лондон на поиски работы. Она жила при "Клубе Хелены", основанном дочерью королевы Виктории для "женщин из хороших семей со скромными средствами, которые пытаются найти работу в Лондоне". Конечно, именно этот клуб послужил прототипом Клуба "Мей оф Тек", в котором происходит действие романа The Girls of Slender Means (1963), одной из самых смешных книг Мюриэль Спарк. Книга, действие которой происходит в 1945 г. (когда "все хорошие люди в Англии были бедны - за редкими исключениями"), рассказывает о судьбе нескольких живущих при клубе женщин. "Они и сами в той или иной степени осознавали, что не многие из жителей Лондона этого времени были более очаровательны, изобретательны, трогательно заботливы и беспощадны, чем женщины в стесненном положении".

Спарк получила очень выгодную работу в министерстве иностранных дел (после того, как служащая бюро по трудоустройству заметила, что Мюриэль читает книгу одной из ее любимых писательниц, Айви Комтон-Бернетт). Спарк стала секретарем того же отдела британской военной разведки, где работал Флемминг. Их отдел занимался психологической войной. Она объясняет, что их "черная пропаганда":

"?Отличалась от белой пропаганды, используемой Би-би-си. Мы будто бы доброжелательно относились к немцам, поддерживающим фюрера. Новости представлялись таким образом, что у немцев складывалось впечатление, как будто они слушают немецкую станцию. Такой камуфляж позволял тонко и едко критиковать нацизм".

Речь шла о том, чтобы готовить "подробное и правдивое изложение событий, перемежающееся правдоподобной ложью" - формулировка, которая, mutatis mutandis, в слегка измененном виде, может служить определением и писательской манеры Мюриэль Спарк.

После войны Спарк сначала работала редактором и автором квартального журнала The Argentor, официального издания Национальной ассоциации ювелиров. В 1947 г. она стала редактором Poetry Review, журнала Поэтического общества, где она проработала до 1949 г. Это было трудное время. Спарк согласилась на нее отчасти потому, что ей пообещали квартиру. Квартиры она, впрочем, не получила. Но зато вчистую испортила отношения с некоторыми членами Общества, которые никак не хотели понять, почему она сомневается в целесообразности публикации их поэтических опусов. Пример - Роберт Армстронг, "маленького роста, смуглый человечек, страдающий различными физическими и моральными изъянами", член исполнительного комитета Поэтического общества. Спарк опубликовала его стихотворение, принятое к публикации предыдущим редактором, но не вынесла его имя на обложку журнала. Армстронг отправил ей гневное письмо на своем служебном бланке, а работал он королевским налоговым инспектором. В результате началась борьба не на жизнь, а на смерть, закончившаяся уходом Спарк из Poetry Review. Куда более язвительно Спарк высмеивает другого своего оппонента, Марию Стоупс. Стоупс, знаменитая активной деятельностью в области пропаганды противозачаточных средств, не выносила никакого экспериментаторства в поэзии. Она сразу стала заклятым врагом Спарк и открыла кампанию по выдворению ее с поста редактора. Стоупс часто вела заседания общества, "в буквальном смысле потрясая кулаками и говоря совершенные дикости". Среди прочего она в письменной форме спрашивала у Мюриэль, действительно ли муж Спарк дал ей развод. Ответ Спарк начинался следующим образом: "Я получила ваше возмутительное, наглое письмо? Моя личная жизнь вас никак не касается, а ваш оскорбительный интерес сам по себе кажется мне нездоровым". Спарк охотно признает заслуги Стоупс в сфере пропаганды предохранения. Но после этого она не оставляет от нее мокрого места. "Я встретила [Стоупс] на одном из наших заседаний и поняла, что она с первого взгляда возненавидела меня. Я была молода и красива, а Стоупс совершенно уступила закону всемирного тяготения и даже не пыталась что-нибудь с собой делать". И мстительно добавляет: "Мне часто приходило в голову: как жаль, что это ей, а не ее матери пришло в голову стать апологетом противозачаточных средств".

Покинув Поэтическое общество, Спарк при финансовой поддержке друзей основала журнал Forum, впрочем просуществовавший совсем недолго. В 1950 г. она написала исследование о Мэри Шелли - теперь это уже стало избитой темой, а в то время было совершенной неожиданностью. Она познакомилась с Джоном Мейзфилдом (который впоследствии тоже стал ее героем) и взяла у него интервью, а также начала нелегкое сотрудничество с Дереком Стэнфордом. Она писала много стихов, но в тетради, которую она завела специально для того, чтобы фиксировать судьбу работ, предлагаемых ею для публикаций, самой частой записью того времени было "возвращено". Ее первым значительным публичным успехом стало получение в 1951 г. первой премии конкурса газеты Observer за рассказ The Seraph and the Zambesi. Членами жюри конкурса были издатель газеты Дэвид Астор, Филипп Тойнби и Теренс Килмартин. Премия составляла значительную по тем временам сумму 250 фунтов. Пятьдесят из них она подарила сыну на бармицва, еще пятьдесят вручила Дереку Стэнфорду (собственным опытом проиллюстрировав закон, гласящий, что ни одно хорошее дело не остается безнаказанным). Себе она купила синее бархатное платье и полного Пруста.

Первого мая 1954 г. в церкви Илинга Спарк стала католичкой. Естественно, в связи с ее обращением часто встает один и тот же вопрос. По ее собственным словам, в молодости она "не исповедовала никакой определенной религии, хотя и питала сильные религиозные чувства". Какие переживания, тернии, убеждения, какие страхи и радости - в возрасте уже глубоко за тридцать - привели эту полупресвитерианку, полуеврейку к Святому Риму? Суперобложка британского издания Curriculum Vitae обещает ответить на этот вопрос. На самом деле Спарк посвящает ему чуть более одного абзаца на самых последних страницах книги. После ее разъяснений понятнее ничего не становится. Она просто пересказывает меню, ни слова не говоря о блюдах. Возможно, в столь кратком варианте духовной апологии на большее рассчитывать и не приходится. Важным моментом, говорит она, было ее погружение в 1953 г. в теологические работы Джона Генри Ньюмана. (Книги Ньюмана играют важную, но неоднозначную роль в некоторых романах Спарк, особенно в Loitering with Intent.) Но она не уточняет, что именно в работах Ньюмана оказало на нее такое сильное действие. Спарк пишет буквально следующее:

"Когда меня спрашивают о моем обращении, о том, почему я стала католичкой, я могу сказать только, что ответить на этот вопрос одновременно и очень просто, и очень сложно. Простое объяснение заключается в том, что римский католицизм идеально соответствует тому, что я сама всегда чувствовала, знала, во что верила. В моем случае никакого ослепительного прозрения не произошло. Более же сложное объяснение заключалось бы в описании постепенного формирования моих убеждений. Как говорит Ньюман, когда его спрашивают об обращении, это не тот вопрос, который решают за дружеским столом "между первым и вторым блюдом". "Пусть они переживут все то, что пережил я" - говорит Ньюман. Действительно, экзистенциальную природу религиозного опыта невозможно обобщить в нескольких общих терминах".

Все это, конечно, истинная правда. Но хочется узнать хотя бы одну-две подробности о том, что помогло ей "сформировать" ее убеждения, хочется хотя бы на один зуб попробовать, увидеть один единственный образчик "экзистенциальной природы опыта", о которой она пишет. Сам-то Ньюман написал Apologia pro vita sua - апологию собственной жизни. Безусловно, в романах Спарк мы находим некоторые намеки, но художественная литература - это не вполне то же самое, что объяснения от первого лица.

Как бы то ни было, религиозные убеждения Спарк сыграли огромную, хотя трудно определимую роль в ее романах. Можно сказать, что они составляют невидимое ядро, центр ее творчества. Именно они привносят в прозу Спарк глубину и психологическую сложность, они же ответственны за тревожащую читателя "трансцендентную" составляющую, столь для нее характерную. Аристотель советовал поэту предпочитать невероятной невозможности невозможность вероятную. Ответ на вопрос о том, всегда ли "невозможности" Спарк в должной мере вероятны, остается открытым. Однако чтение Curriculum Vitae снова убеждает в том, что она твердо исповедовала другой принцип Аристотеля: "стиль должен быть совершенным и последовательным, не будучи при этом низким".

Перевод Михаила Даниэля