Osama: The Making of a Terrorist by Jonathan Randal. - Knopf, 339 pp., $26.95
Globalized Islam: The Search for a New Ummah by Olivier Roy. - Columbia University Press, 349 pp., $29.50
The War for Muslim Minds: Islam and the West by Gilles Kepel, translated from the French by Pascale Ghazaleh. - Harvard University Press, 327 pp., $23.95
Understanding Terror Networks by Marc Sageman. - University of Pennsylvania Press,220 pp., $29.95
Landscapes of the Jihad: Militancy, Morality and Modernity by Faisal Devji. - Cornell University Press, 240 pp., $25.00

Мы говорим прямо: это сумасшедшие,
и между тем у этих сумасшедших
своя логика, свое учение, свой кодекс,
свой Бог даже, и так крепко засело,
как крепче нельзя.
Ф.М.Достоевский

1.

Припомните на минуту настроения, царившие в Вашингтоне сразу после 11 сентября. Скорбь, смешавшаяся с яростью и потрясением, за которыми последовала мрачная решимость нанести ответный удар. Это стремление в некоторых кругах политического истеблишмента вылилось в готовность выйти за рамки наказания или сдерживания агрессора, воспользовавшись моментом для того, чтобы реализовать куда более широкую программу.

И это было вполне понятно. В прошлом у Америки осталось много примеров того, как мнимое отступление оборачивалось поразительными долгосрочными преимуществами. На ум сразу же приходят взрыв броненосца "Мэн", потопление лайнера "Лузитания" немецкой подлодкой или гибель половины Тихоокеанского флота в Пирл-Харборе. Из недавних примеров - советское вторжение в Афганистан, породившее настроения, которые позволили Америке и ее союзникам прикончить умирающую "Империю Зла", так же, как и захват Саддамом Хусейном Кувейта в 1990 году предоставил Америке возможность решить множество задач: разгромить армию опасного противника, испытать и продемонстрировать мощь нового оружия, отвадить потенциальных соперников от жизненно важных нефтяных запасов Персидского залива.

Все эти стратегические гиперреакции имели много общего. В каждом случае были абсолютно ясны личность и природа врага. Кроме того, в большинстве подобных случаев почти не требовалось долго дискутировать, чтобы выяснить, что поставлено на карту, к каким целям следует стремиться и какие средства оптимально использовать (что обычно означало применение подавляющей силы).

Но хотя удары по Нью-Йорку и Вашингтону вроде бы вписываются в первую часть этого исторического трафарета, второй его части они не очень соответствуют. Перед нами было очередное "подлое нападение", которыми пронизана все история возвышения Америки, требовавшее очередного сокрушительного ответа. Но кем был враг и где он находился? И чего он в первую очередь добивался? И какая стратегическая цель - если не считать стремления уничтожить врага - вставала перед Америкой, цель, достойная бесспорной глобальной сверхдержавы? Какие средства годились для решения этой более широкой задачи, какой риск в ней заключался?

Сейчас уже ясно, что, нанося колоссальный контрудар, американская политика сбилась с курса. Возможно, мы еще увидим, как со временем провозглашенные нами ценности - свобода, терпимость и законопорядок - восторжествуют в том или ином виде. Возможно, Америка еще получит осязаемые стратегические выгоды1. Но пока что с большей уверенностью можно сказать, что непосредственная возможность распространять американские идеи и влияние, предоставленная событиями 11 сентября, была использована неправильно.

Так называемая "Великая война с террором", как администрация Буша первоначально называла американское наступление на не вполне понятные темные силы, безусловно, принесла кое-какие успехи - в первую очередь в Афганистане, где, при всей нынешней неопределенности, жизнь, вероятно, стала менее беспросветной, чем при власти талибов. Но при этом американские действия оказались чудовищно дорогостоящими и неэффективными. По распространенной оценке, одни лишь наступательные военные операции после 11 сентября обошлись американским налогоплательщикам примерно в 300 млрд. долларов. На оккупацию Ирака выделяется около 60 млрд. долларов в год - существенно большая сумма, чем ВВП этой страны, на 20 процентов превышающая годовой бюджет Нью-Йорка. В число других затрат входит жалованье почти 1800 американским военнослужащим, а также нескольким тысячам афганцев и десяткам тысяч иракцев, в основном гражданским лицам. Менее осязаем ущерб, нанесенный престижу Америки и доверию к ней во многих частях света, а также всплеск симпатий к силам, которые могут нанести ущерб американским интересам. Все опросы общественного мнения среди мусульман, проведенные после 11 сентября, демонстрируют углубление недоверия к США. Например, доля саудовцев, выражающих доверие к Америке, сократилось с 60 процентов в 2000 г. до всего лишь 4 процентов в 2004-м. И самое важное: на свободе остается главный обвиняемый - Осама бен Ладен.

В известной степени Америка угодила именно в ту ловушку, которую ей расставили 11 сентября террористы. Она создает себе новых врагов, отталкивает от себя старых друзей. Судя по всему, от ее усилий мир не стал более безопасным, свидетельство чему - недавние взрывы в Лондоне.

У этого фиаско имеется несколько причин. Например, можно упомянуть предрасположенность хвататься за самое очевидное оружие - такое, как бомбы и ракеты, - вместо того, чтобы прибегать к более тонким методам убеждения. Еще одна врожденная слабость Америки - рефлексивное обвинение в своих бедствиях внешних врагов, например, так называемые страны-изгои, вместо того, чтобы задуматься об ответственности своей собственной политики (или воображения вашингтонских деятелей), невольно способствующей возникновению новых противников. Очевидно, играют свою роль и другие факторы, такие, как инстинктивное стремление политиков к славе и готовность эксплуатировать страхи общественности, а также жажда действовать и мстить. Как мы теперь знаем, подобные неумеренные политические тенденции нередко оборачиваются отвратительным избытком рвения со стороны солдат и командиров.

Однако самым решающим фактором оказалась неспособность гигантского американского разведывательного аппарата выполнить свою основную обязанность, то есть определить, кто же враг. Ему оказалось не по плечу выяснить простой факт - против кого и против чего воюет Америка. Против ли Осамы бен Ладена и его "Аль-Каиды", а если да, то чем руководствуется этот человек? Чем привлекательны его идеи для людей? Как лучше всего их обезвредить? Коренится ли опасность "террора" в исламском фундаментализме вообще или в каком-то его отдельном течении? Или же дело в каком-то изъяне всей ближневосточной политики, из-за которого весь этот регион стал питательной средой для антиамериканских настроений?

Ответы на эти вопросы со временем проясняются. Фактически можно говорить о складывающемся консенсусе по отношению к причинам и последствиям агрессивного исламского радикализма и наилучшим способам борьбы с ним. Печально, однако, что, судя по недавним публикациям об этом "враге", самые мудрые советы зарождаются вне американского политического истэблишмента. Кажется, только сейчас они начинают проникать в Вашингтон2.

2.

Джонатан Рэндал, закаленный военный корреспондент, автор поучительных книг о гражданской войне в Ливане и о курдах, интересовался личностью Осамы бен Ладена задолго до 11 сентября. Его книга "Осама: как создавался террорист" (Jonathan Randal. Osama: The Making of a Terrorist), в легком и занимательном ключе рассказывающая о мировом изгое номер один, частью биографическая, а частью аналитическая, не может похвастаться обилием свежих фактов. Основной сюжет о том, как Осама попал "из богачей в отверженные", уже давно и хорошо известен, и, несмотря на многолетние попытки, Рэндал так и не сорвал журналистский банк - не добился личной встречи со своим героем. (Забавно, что ближе всего Рэндал был к осуществлению своей цели, когда главный мозг "Аль-Каиды" велел пакистанскому посреднику попенять Рэндалу за плохой арабский язык, каким была написана его просьба - уже отклоненная - об интервью.)

Но и при отсутствии новых поразительных фактов искушенность Рэндала в сочетании с флегматичным здравым смыслом производит весьма свежее впечатление на фоне многочисленных комментариев по данной теме. Во-первых, автор изображает бен Ладена и его единомышленников, исповедующих идею глобального джихада, не сумасшедшими фанатиками, а разумными людьми. Своим мировоззрением они, естественно, отличаются от участников большинства других движений, так как оно выросло из своеобразного набора исторических предположений, но тем не менее обладает собственной логикой и внутренней непротиворечивостью.

Вот небольшой пример: Рэндал объясняет, что, по представлениям исламских радикалистов, настоящий "железный занавес", созданный коммунизмом, отделял не Восточную Европу от Западной, а среднеазиатских и кавказских мусульман от своих единоверцев в странах традиционного ислама. Поэтому, как указывает Рэндал, ведение джихада в этих регионах представляет собой "не столько вопрос экспансионизма, сколько вопрос возвращения ранее утерянных земель". Иными словами, крушение Советского Союза для исламистов стало не концом "холодной войны", а скорее началом потенциальной мусульманской реконкисты.

Западные политики нередко упускают из вида значение подобных настроений. Например, Рэндал приводит слова Збигнева Бжезинского, бывшего советника по национальной безопасности, отстаивавшего американское вмешательство в Афганистане в 1980-х гг., несмотря на то, что оно могло породить вспышку джихада: в конце концов, что важнее для мира - "горстка взбудораженных мусульман или? конец "холодной войны"?" Подобные аргументы, взятые сами по себе, выглядят вполне убедительно (если предположить, что именно Афганистан добил Советы, что само по себе спорно). Но если принять во внимание множество других американских внешнеполитических инициатив, которые нередко без всякой нужды еще сильнее раздували происламские настроения, то становятся более понятными причины роста демонизации Америки в глазах исламистов. Как отмечает Рэндал в другом месте, беда в том, что Америка "очертя голову рвется к мировому господству, но отказывается добиться справедливости для страдающих палестинцев и кашмирцев". В результате многие мусульмане, причем не только радикалы, пришли к выводу, что явственная глухота Америки к воплям их единоверцев объясняется не просто проблемами со слухом у этой страны, а ее политикой, направленной на раскол и ослабление исламского мира.

Именно медленная порча отношения к Америке предоставила бен Ладену историческую возможность для возвышения. Этот долговязый араб, семнадцатый из двадцати четырех сыновей отца-миллиардера, всячески старался соблазнить молодых мусульман романтикой антисоветского джихада в Афганистане. После убийства в 1989 г. его идейного наставника, палестинца Абдуллы Аззама, бен Ладен занял ведущую позицию в набирающем силу идеологическом течении, представителей которого арабы обычно называют джихадистами-салафистами: салафизм - это учение, проповедующее слепую преданность пути салафа, или предтечи, под которыми имеются в виду первые спутники Пророка и толкователи его воли.

Однако сам бен Ладен в середине 1990-х гг. застрял в афганских пустынях, лишенный саудовского гражданства и изгнанный из Судана, где правят "исламисты". Среди его боевых товарищей - последних непримиримых бойцов исламского иностранного легиона в Афганистане - еще горело пламя вооруженного джихада. Но их страсть нуждалась в немедленном и осязаемом выходе. Радикальные повстанческие движения были разбиты или решительно обузданы на целом ряде местных фронтов - от Египта и Алжира до южных Филиппин. Большинство простых мусульман в этих странах, как отмечает Рэндал, не просто отказалось присоединиться к борьбе, но и сомневалось в ее обоснованности.

Поскольку эти так называемые ближние враги в Азии и на Ближнем Востоке, к сожалению, оказались чрезмерно крепкими, возникла идея обратить рвение джихадистов на "далекого врага". Удар по Америке сам по себе сравнял бы очки, учитывая, что Америка считалась могучей опорой для скомпрометированных мусульманских режимов - таких, как египетский или саудовский, - которых бен Ладен рассматривал как свою цель. Отважное нападение на сильнейшую мировую державу утвердило бы ислам (или, вернее, его джихадистский вариант) на геополитической арене как силу, добивающуюся равноправного статуса. Такая акция не только бы подвигла колеблющихся джихадистов на присоединение к борьбе. Она бы также способствовала укреплению растущего в широких слоях мусульман ощущения, что их вера оказалась под угрозой и требует энергичной защиты.

Теракт 11 сентября, своими масштабами далеко превзошедший самые смелые мечты организаторов, стал крайним выражением таких взглядов. "Несомненно, - пишет Рэндал, - бен Ладен надеялся, что внушаемый им массовый страх и ненависть переживут его и помогут втянуть исламский мир в колоссальное "столкновение цивилизаций" с Западом. Атаки на Нью-Йорк и Вашингтон замышлялись не только как расплата за реальные и мнимые бедствия, испытываемые мусульманами, но и для того, чтобы раздуть именно такой пожар".

3.

Подобную стратегию нельзя назвать оригинальной. В книге "Глобализованный ислам: в поисках новой уммы" (Olivier Roy. Globalized Islam: The Search for a New Ummah) Оливье Рой, один из ведущих французских исследователей современного исламизма, проводит поразительные параллели между современными джихадистами и европейскими левыми радикалами 1960 х и 1970-х гг. Эти два движения подпитываются из одинакового социального слоя - отчужденной, дезориентированной молодежи, имеют сходную символику (ружья, бороды и священные тексты: Коран как аналог марксизма, а Сайед Кутб - египтянин, чьими теориями вдохновлялись "Братья-мусульмане" - вместо Грамши) и цели (борьба с "империализмом", "глобализацией", "американизацией"). Джихадистское понятие о всеисламской умме, то есть нации, как отмечает Рой, напоминает троцкистскую идею о пролетариате: "воображаемое и поэтому безмолвное сообщество, наделяющее легитимностью мелкие группы, выступающие от его имени". Конечное торжество ислама, как в свое время и торжество социализма, объявляется "неизбежным".

Джонатан Рэндал подмечает еще более глубокие переклички, пересказывая раскольниковские признания плененного новобранца "Аль-Каиды" по имени Кемаль Дауди. Этот сын алжирцев, иммигрировавших во Францию, блестяще учился в техническом вузе. Но когда бедность вынудила его семью переселиться в мрачное парижское предместье, у него внезапно раскрылись глаза на, как он выражается, "ужасающее отношение, уготованное всем потенциальным личностям, которым открыта одна дорога - в граждане второго сорта, пригодные только для того, чтобы своим трудом обеспечивать пенсии для "настоящих" французов, когда французская возрастная пирамида истоньшится у основания".

Как решил Дауди, перед ним стоял выбор - либо опустить руки, либо "ответить участием во всеобщей борьбе со всеподавляющим чудовищным цинизмом". Поэтому он отправился в Афганистан, откуда вернулся в Париж убежденным джихадистом, после чего его схватили за участие в заговоре по взрыву американского посольства.

Современные джихадисты позаимствовали и классическую революционную идею о том, что самый эффективный способ поднять запуганные массы на борьбу - спровоцировать их господ на насильственные действия, чтобы выявить "истинную", эксплуататорскую природу классовых взаимоотношений. Терроризм заставляет "буржуазное" общество сбросить маску, показать свои клыки и тем самым демонстрирует пролетариату - или в нашем случае мусульманской нации-умме - грозящую им реальную опасность. В этом отношении интересно, что среди файлов на компьютере, захваченном на конспиративной квартире "Аль-Каиды" в Кабуле, было найдено большое количество ссылок на "Восстание" - изданную в 1951 г. автобиографию Менахема Бегина. В качестве вождя военизированной группировки "Иргун" будущий израильский премьер-министр в 1940-е гг. проповедовал применение террора в качестве политического трамплина.

Точно так же, как "Красные бригады", например, полагали, что их акции выявляют фашистскую основу итальянского государства, джихадисты считают, что они раскрывают истинное лицо захватнического западного империализма. Если абстрагироваться от многочисленных и разнообразных предлогов для американских карательных экспедиций в Афганистан и Ирак, то сам факт западного военного вторжения в исламские страны и внешне, и внутренне укрепил убеждение "Аль-Каиды" в том, что ислам ведет войну за свое выживание. Неудивительно, что группа бен Ладена одобрила переизбрание президента Буша или, как указывает Рой, что ее единомышленники с готовностью берут на вооружение "ленивый" культурный анализ, к которому склонны такие западные философы, как, например, Сэмюэл Хантингтон. (Когда бен Ладена в 2001 году интервьюер спросил, верит ли тот в столкновение цивилизаций, он ответил: "Безусловно!").

Жиль Кепель, известнейший французский специалист по исламской политике, подмечает в своей последней книге "Война за мусульманские умы" (Gilles Kepel. The War for Muslim Minds) еще одно сходство между левыми радикалами и джихадистами, на этот раз созданное ошибочными представлениями наблюдателей. Как заявляет Кепель, Хантингтон и другие авторы способствовали незаметному "переносу" тех военных стратегий, которые Запад применял со времен "холодной войны":

Параллель, проводимая между угрозой коммунизма и угрозой ислама, порождает у вашингтонских стратегических планировщиков иллюзию, что они? могут спокойно воспользоваться концептуальными инструментами, предназначенными для постижения одной угрозы, для изучения совершенно иных реалий другой угрозы? [Они] в силу своей культуры неспособны понять поступки действующего лица, которое в конечном счете не является государством? Стратегия уничтожения афганской базы, а затем и разрушения хусейновского "государства-изгоя" обладала преимуществом операционности: она позволяла Вашингтону продемонстрировать свой арсенал высокотехнологичного оружия, выкованный в ходе конфронтации с СССР? Но она промахнулась мимо заявленной цели. Сама неосязаемость сети "Аль-Каиды" исключала традиционное военное вторжение.

4.

Поколение назад многие члены леворадикальных группировок не сумели заметить важную перемену, произошедшую в ту эпоху, а именно тихое поглощение их воображаемой клиентуры - "пролетариата" - якобы зловредной "буржуазией". Точно так же и современные исламские радикалы, похоже, не замечают, что сами являются продуктом той глобализации, к борьбе с которой призывают. Одну из сторон этого процесса Рой характеризует как экстерриториальную природу современного исламизма. Ее можно заметить, например, в полной скитаний биографии бен Ладена и его приспешников. В "Аль-Каиде" нет какой-либо преобладающей национальной группировки. Многие ее активисты оказываются пришельцами, порой, подобно Кемалю Дауди, будучи родом из регионов, где мусульмане живут как меньшинство. Объединяет их общее ощущение отчужденности. Называя друг друга братьями и называясь сходными именами - Абу-такой и Абу-сякой, они словно бы пытаются создать своего рода виртуальную деревню.

Марк Сейджмен, социолог и бывший разведчик-аналитик, в своей книге "Природа террористической сети" (Marc Sageman. Understanding Terror Networks) рисует контуры взаимно переплетающихся сетей, из которых, по его заявлению, состоит "Аль-Каида". Он выделяет различные связи, включая близкородственные и дружеские отношения между многими членами этой группировки, а также национальные "кластеры", например, группы марокканского происхождения, ответственные за несколько террористических актов в Европе. Автор приходит к выводу, что было бы более точным видеть истоки джихадистского насилия во "внутригрупповой любви", а не в "направленной вовне ненависти".

Помимо этого, Оливье Рой предполагает, что, хотя джихадисты-салафисты (он называет их неофундаменталистами) считают, что представляют исламскую традицию, на самом деле они выражают негативную форму вестернизации:

Реальный генезис насильственных актов "Аль-Каиды" больше связан с западной традицией индивидуального пессимистического бунта ради неуловимого идеального мира, чем с коранической концепцией мученичества.

Поэтому одной из ключевых новаций в неофундаменталистской доктрине является отказ от традиционного исламского представления о вооруженном джихаде как о коллективном мусульманском долге. Неофундменталисты утверждают, что джихад есть обязательный индивидуальный долг каждого мусульманина - Бог награждает за его исполнение и наказывает за бездействие3.

Такие новшества в тонком смысле отражают отрицание власти современного отца, будь то король Саудовской Аравии или просто глава дисфункционирующей мусульманской семьи4. По опыту новобранцев джихада, их отец, как и в случае многих американских сектантов и малолетних преступников, уже дискредитировал себя либо своими жизненными неудачами, либо просто отсутствием. Но это отрицание создает дополнительный стресс для молодых людей в обществе, отличающемся крайним патернализмом. Неудивительно, что у салафистов чрезвычайно важным опознавательным знаком служит характерная одежда. Короткая рубаха и неухоженная борода, а в случае женщин черное одеяние с ног до головы призваны воссоздать облик первых мусульман, сохранявших неизменную преданность Мухаммеду. Однако на большей части Ближнего Востока подобная мода также представляет собой бунт против диктата либо западного, либо традиционного местного костюма.

Суть в том, говорит Рой, что большинство обществ, в которых живут мусульмане, в сущности уже подверглись сильной секуляризации, то есть стали, так сказать, достаточно современными, чтобы породить опасное состояние упадка нравов и не имеющего конкретной нацеленности гнева. Это безусловно верно для мусульманских меньшинств на Западе, но верно также и в отношении недавно урбанизированной и нередко безработной, малообразованной и сексуально озабоченной молодежи таких городов, как Касабланка, Каир и Эр-Рияд. Неофундаментализм сам по себе может служить секуляризирующей силой, продолжает Рой, поскольку он представляет собой сознательное переосмысление того, что такое ислам и что значит быть мусульманином. Перестав быть территориальной и основанной на традициях верой, ислам в этом варианте объективизируется, лишается своих региональных корней и перестраивается в ходе противостояния вызовам, которые якобы ему угрожают. В частности, американскому военному превосходству и присутствию во многих странах исламского мира. Религия заменяется культом, главным критерием членства в котором становится "сопротивление". Сам бен Ладен однажды заявил в интервью, что цель "Аль-Каиды" - придать джихаду "статус культа".

Дискурс этого нового, развоплощенного и сверхнапряженного ислама, если судить, например, по веб-сайтам, обычно следует шаблону вопросов о том, каково "мнение ислама" по различным проблемам. Однако ответы на такие вопросы, как отмечает Рой, имеют меньшее значение, чем подразумевающийся в них подход. По его словам, они основаны на невысказанной предпосылке, что ислам отныне не является единым сообществом верующих, а находится в конфронтации с современными секулярными влияниями:

Смысл создается формулировкой, а не содержанием. Даже если ответ будет всеобъемлющим ("Ислам - это всё, от гигиены до политики")? одна лишь постановка такого вопроса предполагает, что человек не живет в истинно мусульманском окружении, а, следовательно, секуляризация преуспела.

По правде говоря, картезианская аккуратность такой аргументации попахивает чрезмерной абстрактностью. Каким бы "секуляризованным" ни было окружение, в котором действуют исламисты, их усилия по созданию несекулярной системы власти (божественной, а не мирской, с безвременными, а не преходящими законами) по-прежнему обладают колоссальной романтической притягательностью и могут мобилизовать значительные силы. Кроме того, Рой упускает из виду многочисленных незападных предшественников джихадизма, таких, как бесчисленные местные восстания, нередко возглавлявшиеся суфийскими орденами, или мессианские движения, периодически сотрясавшие исламский мир. (Например, можно задуматься над тем, к чему бы могли прийти такие разные события, как сопротивление эмира Абделя Кадира французскому вторжению в Алжир в 1830-х гг., борьба Шамиля с императорской Россией в 1840-х гг. и индийское восстание 1854 г., если бы их вожди имели доступ к современному оружию и средствам связи.)

Тем не менее сухой и рациональный анализ Роя несет в себе долгожданное избавление и от неоконсервативного рефрена, что якобы зерно исламского насилия каким-то образом содержится в Коране, и от популярных либеральных представлений, что терроризм - это всего лишь ответ на западные поползновения. В противоположность этим заявлениям Рой считает, что радикализм исламистов в большой степени представляет собой попытку исламизировать "существующее пространство антиимпериализма и конкуренции", реакцию на доминирование богатых наций на рынках и в сфере высоких технологий. Просто так вышло, что в данный момент радикализм оказался самым ярко упакованным продуктом на том же самом рынке антиглобализационных снадобий, к услугам которого обращаются, скажем, активисты движения "зеленых" в более спокойных и благоустроенных обществах.

Прославление самоубийства - если хотите, можете назвать это мученичеством или вознесением на небеса - конечно же, оказывается особенно неприятным вывертом радикализма. Как указывает Фейсал Девджи в своем блестящем исследовании об этических основах современного джихада "Пейзаж джихада" (Faisal Devji. Landscape of the Jihad), самоубийственные теракты также представляют собой отход от традиций суннитского ислама и, возможно, являются заимствованием из шиитской традиции, которую салафисты на словах всячески презирают. Такие теракты не просто акты агрессии - они представляют собой послание, акт веры, абсолютное выражение полной преданности. Мученичество, как справедливо отмечает Девджи, "получает смысл, лишь будучи освещено в СМИ". Короче говоря, это чудовищная форма рекламы.

Глобальный джихадизм обладает и другими признаками современного "рыночного товара". Например, Жиль Кепель прославился, подметив в децентрализованной структуре "Аль-Каиды" сходство с консультационной компанией или с франчайзингом, в котором "бен Ладен служит всего лишь логотипом для мелких операций, проводящихся независимыми микро-предпринимателями, имеющими лицензию на использование терроризма". Девджи, пользуясь терминологией, также позаимствованной из делового мира, характеризует местные филиалы "Аль-Каиды" как "спекулятивные инвестиции". Кому-то везет, остальные разоряются.

Девджи, который преподает историю в нью-йоркской Новой школе, проводит еще более глубокую аналогию между "Аль-Каидой" и такими глобальными институтами, как транснациональные корпорации и неправительственные организации. Он полагает, что современный джихад в качестве наднационального движения может интерпретироваться как одна из сторон ключевой, по мнению Девджи, тенденции современной эпохи - а именно смены территориальной политики этическими вопросами. Сам бен Ладен утверждал, что главный его враг не США, а так называемый "глобальный крестовый поход", понятие почти столь же абстрактное, как и "террор". (Жиль Кепель приводит слова бен Ладена о том, что целью акции 11 сентября были не женщины и дети, а "символы военной и экономической мощи".) Джихадисты склонны рассматривать "Запад" как негативное зеркальное отражение "ислама", иными словами, как метафизическую сущность. Отмечая, что вожди джихадистов нередко ссылаются на такие мнимые грехи Америки, как нежелание подписывать Киотский протокол или эксцессы Гуантанамо и Абу-Грайба, Девджи делает вывод, что их джихад по сути представляет собой призыв к всеобщей справедливости, "извращенный призыв к этике".

Девджи считает, что именно в этом смысле французский философ Жак Деррида допускал возможность поставить джихадистов на одну доску с теми, кто воплощает в себе универсализм современной западной культуры. С этой точки зрения война Америки с террором становится чем-то вроде автоиммунной реакции, когда такие излюбленные идеалы, как гражданские свободы и свободное перемещение капитала, должны быть принесены в жертву ради уничтожения джихадистской заразы. Возможно, предполагает Девджи, Америку даже следует называть "государством-самоубийцей", "мученичество которого зеркально отражает многочисленные примеры мученичества джихадистов".

Это, безусловно, уже просто полет научной фантазии. Война Америки с террором идет не настолько успешно. Но и джихаду еще далеко до триумфа.

5.

Двадцать лет назад Оливье Рой указывал в своей умной, но явно преждевременной книге "Фиаско политического ислама", что самопровозглашенная идеологическая чистота джихадистов неизбежно окажется запятнана потребностями политической практики. Теперь же он утверждает, что глобальный джихадизм несет в себе семена саморазрушения, подобные вирусу, убивающему своего носителя, прежде чем организм того переборет болезнь. Ужасающая жестокость "Аль-Каиды" и ее ответвлений, затронувшая уже многие страны мира, и привлекает, и отталкивает многих мусульман. Джихадистов, не сумевших мобилизовать мусульманские массы, считает Рой, следует рассматривать не как стратегический вызов, способный изменить расстановку сил, а как угрозу для безопасности, сдерживание которой - задача вполне разрешимая.

По мнению Роя, это не подразумевает, что следует избегать решительных действий против джихадистов или что реальны успешные переговоры с крайними радикалами. Это всего-навсего означает, что ведение "глобальной войны с террором" - глупая идея, "метафора, а не политика", по словам Роя, потому что она создает риск вовлечь местные конфликты в достижение милленаристских целей джихадистов. Собственно, именно это и произошло в реальности; старый призыв к освобождению Палестины дополнился новым призывом к освобождению Ирака.

В то время как все вышеупомянутые авторы привлекают внимание к ключевой роли Палестины в джихадистских верованиях, Жиль Кепель особенно ясно показывает, как эта проблема подлила масла в костер "Аль-Каиды". Он приводит слова главного подручного бен Ладена, египтянина Аймана Завахири, откровенно заявившего, что страдания палестинцев полезны, поскольку пробуждают симпатию в арабах, "как верующих, так и неверующих". Как отмечает Кепель, "Аль-Каида" выбрала для начала своего террористического наступления именно тот момент, когда освещение в СМИ второй палестинской интифады довело ярость мусульман до белого каления. Также существенно, что сам бен Ладен впервые открыто признался в своей возможной ответственности за события 11 сентября вскоре после ввода израильских сил в палестинские города весной 2002 года. Судя по выбору момента для признания, бен Ладен имел в виду, что кровавое уничтожение лагеря беженцев Дженин может служить запоздалым оправданием для всех жестокостей "Аль-Каиды".

Палестинская трагедия, даже являясь объектом циничных манипуляций, явно помогла достичь в мусульманском мире консенсуса по вопросу о нападении на главного союзника Израиля - Америку. Этот консенсус пошатнулся, воочию узрев эксцессы джихадизма, особенно его готовность проливать моря мусульманской крови. Но американские ошибки снова способствовали его сплочению. Можно только догадываться, какого размаха достиг бы к данному моменту глобальный джихад, если бы на его главном враге не лежало пятно Гуантанамо, Абу-Грайба и прочих безрассудств и если бы не связь Америки с самыми неприглядными политическими акциями Израиля. Ведь все вышеперечисленные авторы так или иначе соглашаются с тем, что джихадистский проект все равно, по-видимому, обречен на поражение.

Например, Девджи считает, что основное влияние джихадизма будет заключаться не в его насильственных действиях, а в вызове, который он бросает традиционным структурам исламской власти. Как отмечает Девджи, основные фундаменталистские движения, такие, как "Братья-мусульмане", в ответ на экстремизм "Аль-Каиды" уже сделали первые шаги в сторону менее предубежденной политики. В конечном счете непредвиденным последствием джихадистского движения может стать тенденция к демократизации. По словам Девджи, "возможно, "Аль-Каида" уже сделала больше, чем какое-либо предшествовавшее движение, светское или духовное, либеральное или консервативное, для того, чтобы открыть исламскому миру возможность по-новому представить себе будущее".

Жиль Кепель в аналогичном ключе отмечает, что в основе всех джихадистских рационализаций лежит исторически присущий исламу страх перед "фитной" - это слово означает внутренний раскол, мятежи и хаос. Борьба с этой угрозой традиционно считалась одной из задач исламских ученых. Но, присвоив себе право повести наступление на творящий фитну Запад, джихадисты фактически породили фитну в собственных общинах.

Возможно, этот хаос в долговременном плане принесет свои плоды. А пока же можно выделить несколько оптимальных вариантов ответа на джихадистское насилие. Один из них - согласованные усилия по решению геополитических проблем, будоражащих исламский мир, в частности палестинской проблемы. Другой способ - доказать силу и успешность светских, либеральных ценностей путем поощрения толерантных исламских течений. (Кепель питает довольно романтическую надежду на то, что мультикультурная Европа еще превратится в образцовую "Новую Андалузию", где "скрещивание и расцвет двух различных культур приведет к поразительному прогрессу цивилизации".) Наконец, остается самый очевидный подход, а именно классическая упорная полицейская работа. Как безыскусно выразился Джонатан Рэндал, "если и есть ответ на такое живучее явление, как терроризм, то я подозреваю, что он заключается в кропотливом, очень долгом, терпеливом, скучном, но профессиональном сборе данных".

Примечания:

1 Например, имеются признаки того, что раскол между Америкой и Европой по отношению к иракской авантюре медленно затягивается. Появляются также более смутные свидетельства о том, что надежды Америки на поощрение политического прогресса в арабском мире оказались не совсем неоправданными. Кроме того, Америка, безусловно, акцентировала свое политическое доминирование в Персидском заливе как раз в тот момент, когда Азия проявила потребность в его нефтяных ресурсах.

2 Недавнее издание фонда "Брукингс" отличается рядом поразительно ясных установок. "В качестве главного врага Америки в мире после 11 сентября уместнее всего назвать не терроризм в общем смысле, а бенладенизм", - говорится в докладе, вслед за чем приводятся рекомендации по наиболее подходящей методике действий.

3 Это идеологическое новшество подвергается всестороннему рассмотрению в двух недавних публикациях. В книге Дэвида Кука "Смысл джихада" (David Cook. Understanding Jihad, University of California Press, 2005), в частности, разоблачается мнение о том, что под джихадом традиционно понимается внутренняя духовная борьба, а не война. Ричард Бонни в книге "Джихад: от Корана до бен Ладена" (Richard Bonney. Jihad: From Qur'an to Bin Laden, Palgrave Macmillan, 2005) придерживается более апологетического подхода. Однако оба автора сходятся на том, что представление о джихаде как об индивидуальном долге каждого мусульманина представляет собой новое слово.

4 Именно в этом состоит суть того, что проповедуют официальные ваххабитские религиозные власти Саудовской Аравии в русле ведущейся сейчас в королевстве официальной кампании против радикальных джихадистов. Проблема не в том, что последние стремятся воевать с неверными, а в их нежелании подчиняться Вали аль-Амру, "законному командующему", то есть королю, который один имеет право провозглашать джихад.

nybooks.com/articles/18177

Перевод Николая Эдельмана