Петербургские трактиры и рестораны. - СПб.: Азбука-классика, 2006. - 288 с., илл. + вклейка (16 с.)

Первый "питейный дом" был устроен Петром I (у самого моста в Петропавловскую крепость) для своих приближенных и знатный гостей. Он назывался "Австерия". Трактирные заведения в XVIII веке находились в центре города, в районе слободы морских служителей, преимущественно вокруг Адмиралтейской площади, на Невском проспекте (до Полицейского моста), около перекрестка Морской и Невского.Большинство содержателей были иностранцы, русский человек еще не привык к трактирной жизни.

Для простонародья, приобщающегося к нововведению, предназначались казенные питейные дома, называемые "кружалами", где наливали мелкие чарки вина, водки и меда. Заведения упорно именовались "кабаками". В 1779 году владельцев обязали вместо "Кабак" иметь вывеску "Питейный дом". При Александре к ней присоединили изображение двуглавого орла. Каждый кабак имел свою кличку - по фамилии владельца (Чичерин) или места (Мало-Охтинский), - которая официально закреплялась за заведением, но чаще давали прозвища: "Матрешкин питейный дом", "Костыль", "Дункин кабак". Многие топонимы произошли как раз от названий этих упоительных мест: Теряева улица - от "Теряева питейного дома", Барочная улица - от кабака "Барка называемый" и т.д.

Заведения чаще всего располагались в подвале зданий, стоящих на перекрестке и практически не меняли своего адреса, переходя от одного владельца к другому. Как утверждал Фаддей Булгарин в очерке "Русская ресторация": "Каждое дело, в котором, с одной стороны, выгода, а с другой - забава или удовлетворение страсти, - скоро принимается!" (с. 62). Прогресс был налицо: в 1724 году трактиров было уже 15, в 1783-м - 94, а в 1785 году - 129! Еще при Петре здесь начали отчаянно резаться в карты (так же, как и безуспешно бороться с этим), а вот мода на цыган появилась только во второй половине XIX века (с этим не боролись никогда, хотя еще вопрос - где бесовского азарта было больше). Прекрасный пол смог переступить порог трактира только в 1860-х годов. Если заведение имело право на торговлю табаком - разрешалось курить. Курение на улицах и в общественных местах строго преследовалось полицией до 1865 года! Предаваться акту инспираторного членовредительства можно было только здесь.

Заведения, где проводила досуг состоятельная публика, назывались иностранными именами. Интересные места для простонародья заманивали к себе оригинальными живописными вывесками. На Сенной площади в сороковых годах была пивная лавка, на вывеске которой было изображение бутылки, из которой пиво переливалось шипучим фонтаном в стакан, а под ними была лаконичная надпись: "Эко пиво!". Над простыми трактирами рисовали мужиков, чинно сидящих вокруг стола, уставленного чайным прибором, закускою и штофами. Фигуры людей представали в самом грациозном положении. На вывесках винных погребов изображали, к примеру, золотые гроздья винограда, а также правнучат и потомков Бахуса верхом на бочках, с плющевыми венками на голове. Рисовали и прыгающих козлов, полагая, что греки приписывали козлу изобретение вина. Любителям поэзии милой старины здесь нечего будет делать. Беспристрастный наблюдатель так описывал этот феномен: "Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!" Запах постного масла и капусты, сливаясь беспрерывно, образует такой дух, что его не истребишь со стен, хотя бы разломать стены на развалины? Этот дух не заглушается даже клубами табачного дыма, и притом такого едкого, что одним клубом можно заставить поперхнуться утопленника?" (с. 69).

Разумеется, что в этой атмосфере все изящные вымыслы заморской кухни - бархатные соусы, душистые паштеты и ароматные ликеры, которыми все-таки славились фешенебельные ресторации Петербурга, - показались бы просто пошлыми. Для возбуждения сурового вкуса нужна была перцовка, настойка на зверобое, русские щи и кулебяка, способные устоять и против пушечного ядра. К концу XIX века ресторанная жизнь пережила не только свой расцвет, но и, по мнению историков и бытописателей, несомненное падение. Животов писал о низовом уровне питейного дела: "Более безобразную картину, чем все эти "заведения" (так называемые ?грязные? трактиры: чернорабочие, извозчичьи, постоялые дворы, чайные закусочные, народные столовые и прочие кабаки. - Г.А.) в праздничный день и понедельник, трудно себе представить. Здесь уже дело идет не только о безобразии самих заведений, но всей окрестной местности, улицы и околотка. Не только жить в том доме, где помещается заведение, но и на той улице не приведи Господи! Довольно посмотреть на картину, когда заведение закрывается.

С криком, шумом, песнями, руганью, проклятиями вываливается из дверей ватага оборванцев, пропойцев, бродяжек, чернорабочих, - и все пьяные, безобразные, потерявшие человеческий облик, отравленные, одурманенные, очумелые? Они ничего не видят и знать не хотят; лезут, ломятся, напрашиваются на скандал, драку. Одни еле держатся, другие сваливаются и ползут на четвереньках, третьи совсем отдыхают на панели, четвертые ломятся обратно в закрытое заведение и подымают шум, пятые вступают в драку и устраивают побоище?" (с. 133-134). Этот живописный этюд по истории нравов написан как будто специально для нынешних почитателей всяческих идеалов дореволюционной России. Конечно, мы изрядно сгустили краски, описание аристократических обедов куда отраднее? И в итоге вся книга предстает в набоковском духе: "Это как если бы художник сказал: смотрите, здесь я хочу показать вам не изображение ландшафта, но изображение различных способов изображения некоего ландшафта, и я верю, что их гармоническое слияние откроет в ландшафте то, что мне хотелось вам в нем показать". Единой картины трактирной жизни нет, да она и не предполагается - все в игре граней, точек зрения и возможности самому выбирать или быть выбранным.

Кроме Булгарина - Н.Животов "Среди шестерок": Шесть дней в роли официанта"; А. Плещеев "Приятельский кружок"; П.Вейнберг "Литературные обеды"; А.Скабический "Вечеринки и журфиксы"; А.Столыпин "Устрицы и стихи в кабинете"; Дон Жуир "Как мы веселились" и др.

Если самый блестящий в литературном отношении очерк принадлежит Ф.Булгарину, которым и открывается книга, то самый обстоятельный и социологически выверенный - перу Николая Николаевича Животова (1858-1900) - журналиста, который, изучая быт изнутри, мог затесаться среди бродяг, работал извозчиком, в похоронном бюро, изложив потом свои впечатления в выпусках "Петербургских профилей" (1894-1895), откуда и почерпнут его текст о работе официантом. Воспоминания прозаика, драматурга и театрального критика Александра Плещеева (сына поэта А.Н.Плещеева) о литературно-артистических сборах в известном трактире "Малый Ярославец" и очерк поэта и переводчика Петра Вейнберга о капустнических нравах ресторана "Медведь", конечно, не уступают двум первым текстам в живости и непосредственности рассказа. Зарисовки Александра Скабичевского и его тезки Столыпина (брата П.А.Столыпина) также посвящены трактирному бытованию литературы и выпиванию и закусыванию по издательскому принципу. Два последних текста тома посвящены ресторану "Вена", открытому в 1913 году на Малой Морской, - известному месту сборищ литературной богемы.

Альбин Конечный потрудился на славу. Том предваряется обстоятельнейшим очерком составителя - "Трактирные заведения" как факт быта и литературной жизни старого Питербурга". Каждая публикация сопровождается крепким комментарием. В конце - список трактиров и их владельцев, упоминаемых в книге, и список использованных источников, что будет весьма полезно будущим исследователям.

Увы, сколь бы ни была хороша и разнообразна антология Конечного, она кажется малой и, говоря гастрономическим языком, лишь разжигающей аппетит. Текстов хочется больше, тем более что число источников это естественнейшим образом позволяет. Все это еще пока заявка, проба темы, дегустация будущей работы. При всем ее великолепии вступительная статья носит характер самого предварительного исторического очерка, без какой-либо попытки осмысления самого феномена. Но, уверены, это дело наживное.

Кротов П.А. Основание Санкт-Петербурга: Загадки старинной рукописи / СПб.: Историческая иллюстрация, 2006. - 160 с., илл.

Есть города, чей возраст во временном пространстве исчисляется с разницей в плюс-минус несколько веков. Для юного Санкт-Петербурга предметом ученой дискуссии служит один день: 16 мая. И даже, собственно, не сам этот майский день 1703 года, а жгучий вопрос: был или не был Петр I в означенную дату при закладке крепости на Заячьем острове, или Люст-Эланде, или Веселом острове (что одно и то же)? Есть свидетельство, что работы производил не сам царь, а его "друг сердешный" А.Д.Меншиков. В пользу Петра Великого свидетельствует одно историческое сочинение, анонимный манускрипт из эрмитажного собрания под названием "О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга". Мнения историков разделились - доверять или не доверять этому сочинителю?

Молодой военный историк Павел Александрович Кротов основательно подошел к вопросу доверия, резонно предположив, что сначала следует попытаться датировать манускрипт и ответить на вопрос, кто же автор текста. Кротову и карты в руки, он специалист по истории России ХVП-ХVШ веков, докторскую диссертацию защитил по теме "Российский флот на Балтике при Петре Великом", в сорок один год был избран академиком Академии военно-исторических наук. Тщательно проанализировав источник (качество бумаги, водяные знаки, характер почерка и помет), Кротов атрибутировал текст историку и литератору середины ХVШ века П.Н.Крёкшину. Большая часть книги посвящена биографии Крёкшина, документальным свидетельствам о его "алхимических", астрологических авантюрах и ростовщичестве, а также о позднем литературно-историческом трудолюбии. Потому Кротов делает вывод: манускрипт не может считаться историческим источником, это литературное произведение с явным элементом вымысла. И тем не менее, обратившись к другим, реальным документам, Кротов пишет: "Петр I принимал участие в закладке в день Троицы 16 мая 1703 года безымянной крепости на Заячьем острове, которая положила начало городу Санкт-Петербургу" (с. 122). Слава богу, Петр был! А то в какой-то момент начало казаться, что история отлучит его от собственного детища.

Ученый труд Кротова (а это, в сущности, крупная, обстоятельная статья, переросшая в монографию) читается в один присест, автору начинаешь доверять (в отличие от его героя). Книжка оснащена не только фотографиями и фрагментами листов рукописи, но и отлично воспроизведенными гравюрами и портретами ХVШ века, жалко только - слишком уменьшенными из-за формата издания. На обложке тоже гравюра: П.Пикарт. Первый вид Санкт-Петербурга. 1704. Город еле намечен, но парусный флот уже палит изо всех пушек - Кротов верен своему ВМФ.

Григорьев М.А. Петербург 1910-х годов. Прогулки в прошлое / Составитель, автор вступ. статьи и комментария Л.С.Овэс. - СПб.: Российский институт истории искусств, 2005. - 280 с., илл.

Эта книга превосходна, как мечта нумизмата, как профиль прекрасной во всех отношениях дамы. В ней удачно все - альбомный формат и дизайн, спокойный и убедительный тон текста, подробный и увлекательный комментарий знатока, подбор и количество иллюстраций (ровно половина книги), а также качество их вирированного воспроизведения. Но уж если появляется в книгоиздательской оранжерее столь редчайший экспонат, того и гляди жди простейшего подвоха. Минус у издания один-единственный: тираж - 500 экземпляров.

По скупым "выходным данным" книги попытаемся реконструировать историю ее появления на свет божий. Театральный художник Михаил Александрович Григорьев умер в 1961 году, не завершив работу над своими мемуарами. Издательский договор с ним подписан не был, папки с рукописными главами и конверты с заготовками поступили в архив РИИИ. К 2000 году составитель книги Любовь Соломоновна Овэс "собрала" и отредактировала основной костяк, снабдив его комментаторским аппаратом, и приступила к публикациям отдельных частей в петербургской периодике.

Надо сообщить несведущим, что Л.С.Овэс - искусствовед с именем. Ее краткий послужной список внушителен: член Союза художников и Союза театральных деятелей России, член ассоциации искусствоведов, научный сотрудник РИИИ, преподаватель Театральной академии и Академии художеств, печаталась в журналах "Театр", "Московский наблюдатель", "Искусство Ленинграда", "Петербургском театральном журнале", журнале "Сцена", в сборниках "Художники советского театра и кино". Она автор вступительных статей к каталогам художественных выставок, автор-составитель книги-альбома "Художники сцены: наследие Санкт-Петербургского государственного академического театра оперы и балета им. М.П.Мусоргского" и т.д.

У мемуарного иллюстрированного альбома не менее вдохновляющий ряд рецензентов: директор Государственного музея истории Санкт-Петербурга Б.С.Аракчеев; директор Государственного Русского музея В.А.Гусев; старший научный сотрудник Российского института истории искусств А.М.Конечный; главный художник Государственного академического Большого драматического театра им. Г.А.Товстоногова Э.С.Кочергин. Нужно ли еще выше? Оказывается, необходимо?

Весь этот список понадобился, чтобы в который раз удивиться парадоксам и вывертам нынешнего издательского процесса. Начиная с 2000 года маститая Л.Овэс печатно и печально взывает к спонсорам и инвесторам, пытаясь опубликовать готовую работу, рукопись участвует в конкурсе проектов мэрии Санкт-Петербурга к 300-летию города? и все безуспешно. Наконец, книга идет в производство только благодаря гранту Президента Российской Федерации (вот где оказывается, бьет Кастальский ключ!), и ее издает родимый академический РИИИ, но финансов (или энергетического запала струи Иппокрены?) хватает лишь на коллекционерский тираж. И последний риторический вопрос: а какие пробивные силы понадобятся читателю, чтобы заполучить в руки эту замечательную книгу?

А ее стоит не только листать, не только наслаждаться выездными съемками, проведенными фотоателье Буллы в начале ХХ века. (Л.С.Овэс и И.В.Панин с завидным чутьем и вкусом провели подбор иллюстраций в архиве кинофотофонодокументов Петербурга.) Кроме своих познавательных и эстетических качеств книга несет множество больших и малых открытий для читателей и комментаторов поэзии и прозы Серебряного века. И автор М.А.Григорьев, добротнейший профессионал-художник, и знаточеские примечания к его тексту, и картины города, и интерьеры помещений воссоздают те пласты материальной культуры, те мелочи и пустяковины, которых не отроешь нарочно ни в каких скрупулезных справочниках. Так и подмывает привести несколько увлекательных примеров к разгадкам темных мест из Хлебникова, Мандельштама, Пастернака... Но не будем лишать читателя-зрителя радости самостоятельных находок. Отыщите сперва этот альбом, а затем - добро пожаловать! - к чтению, разлядыванию и соучастию.

P.S. Особая благодарность - магазину "Фаланстер", предоставившему книги для обзора.