Зиновий Зиник. У себя за границей. - М.: Три квадрата, 2007, 288 с.

Известна максима: времена не выбирают. Выбирают ли места для жизни - это вопрос более дискуссионный. Может быть, это не только вопрос возможностей и средств, но и подвижности (или косности). Где место человека в наши дни, если он перемещается между работой и жильем, если эти последние размещаются в разных городах? Нигде? В дороге, когда он, как сказал поэт, "поездами себя побеждает"?

"Движение запрещено" - этот дорожный знак обыгрывается на обложке новой книги издательства "Три квадрата", выпустившего рассказы-впечатления человека, тридцать лет назад уехавшего из Москвы, автора романов, переведенных на несколько языков, ведущего обозрение на Би-би-си Зиновия Зиника.

Вот он, почти джентльмен, почти англичанин - на обложке, с вежливой скептически-иронической полуулыбкой, в костюме и с бабочкой. Он рассуждает об английской моде, о нравах лондонских полицейских, о мебели и приборах в столовых компаний, об ирландцах, покинувших Дублин, но возвращающихся в него, о коктейлях, об американских студентах и т.д. и т.п. В книге более пятидесяти очерков, которые иногда следуют друг за другом сюжетно, иногда повторяют одну и ту же тему, но главным образом представляют рассказы о чем-то, привлекшем внимание: дублинский обед Энтони Берджеса (чипсы, гамбургеры и бренди), народный, спонтанно возникший хор на Трафальгарской площади, Швейцария как область устремлений эмигрантов разных стран, домашняя атмосфера востоковеда Пятигорского, отношения Айрис Мердок и Элиаса Канетти и многое другое. Причем самые разные происшествия, времена и персонажи легко увязываются внутри одного рассказа.

Что действительно поражает - это способность так пользоваться языком, чтобы задеть читателя столкновением слов.

Трудно удержаться, чтобы не процитировать некоторые веселые замечания, например о моде: "Надевают вдруг пролетарские ботинки "Док Мартин", или палестинский шарф, или там шерстяную шапочку портового грузчика, или брезентовую куртку бомжа, одно время одевались во все черное, как иранские радикалы-мусульмане, или все вдруг напялили рваные джинсы престарелых хиппи... главная идея - подхватить в уличной толпе, с заплеванного тротуара нечто экзотическое и вульгарное и превратить это в высший шик" (с. 88).

Далее привлекает внимание увлечение этимологиями: "По-русски почему-то слова "утопия" и "утопиться" - одного корня. После меня, мол, хоть потоп" (с. 212), конструирование неочевидных параллелей: "Мне нравится транскрибировать наш районный лесопарк Hampstead как Хамстыд" (с. 30).

Скоро делается ясно, что такая игра с языком ведется практически без всяких правил (или таковы правила СМИ?), что "свободной игре ассоциаций" действительно не поставлено никаких пределов, может быть, только одно условие - привлечь внимание читателя, пусть он развлечется или хотя бы пожмет плечами, недоумевая вместе с автором или как раз по его поводу. Так, например, в этой своеобразной оде курильщикам: "Вспомним пещерный быт: усталые мужчины возвращаются с тушей мамонта, и начинается первобытное барбекю. Вспомним кострища язычников с шаманскими плясками. Или геенну огненную. Пионерские костры с пением патриотических песен или сжигание еретических книг. Костер, короче, - это душа коллектива. Это общий котел и свальный грех... суть эта - дым, выпускаемый в воздух: сизый, легкий, надмирный и вездесущий сигаретный дым. Библейский огненный куст в сигаретной пачке" (с. 27-28).

Соответственно, чужие попытки поставить язык на службу выражения некоторого, скажем, мыслительного содержания вызывают явное раздражение, будь то в описаниях деятельности В.Беньямина, ставшего предметом изучения, или Пятигорского, давнего знакомого и соседа. "Беньямину нравилось просиживать в кафе и барах, тратя родительские деньги. Он собирал редкие книги и антикварные издания и с увлечением ждал конца Европы" (с. 92)."Философия наблюдаемого", потому что речь шла именно об объекте наблюдения как мыслительном процессе ( ?). Что-то вроде: я наблюдаю, значит, я существую. Как в квантовой механике. Не спрашивайте меня, что при этом имеется в виду. Моя жена Нина Петровна формулирует эту философию по-своему: "с глаз долой - из сердца вон" (с.123).

На первый взгляд может показаться, что это непринужденное жонглирование, не лишенное, конечно, наблюдательности и остроумия, прямо следует завету Макса Вебера, который прочитывается из названия одной из его социологических работ "Свобода от оценочных суждений". Этими очерками как будто говорится - вот, читатель, здесь изложены наблюдения, но и только, и тебе решать, что они значат. Даже когда вдруг приходится близко подойти к зоне переживаний - о том, как самому пришлось уехать, о том, какие возможности это предоставило, а каких лишило и т.д., тот же способ использовать слова снова приходит на помощь, чтобы не сказать "самого главного": "Потому что жизнь человеческая не судится ни по паспорту, ни по очкам, ни по носу, ни по словам и, может быть, даже ни по шагам ( вот здесь можно было бы ждать, а по чему же она судится, но нет, дальше только витиеватая шутка). Мы все - разные чайки, некоторые из нас - альбатросы, даже если и кажется, что все мы одинаково окольцованы. И гагары тоже плачут ( одна из любимых метафор), ностальгически, вроде Гагарина в космосе. Или хохочут, как сумасшедшие мхатовские актрисы" (с.151).

Если присмотреться чуть внимательнее, видно, где проходит граница. Нет, не та, которая разделяет государства и отмечает дороги (из Москвы в Лондон, из Лондона - в Коннектикут, оттуда - в Ялту и на Корсику и т.д.), а та, которой автор хотел бы отделить себя от персонажей и явлений, им описываемых. Что ж тут дурного, скажет читатель, может быть, это и есть дистанция, необходимая для производства описаний. Может быть, только уж слишком человеческими получаются эти персонажи, особенно в сравнении с поглядывающим на них свысока автором, много повидавшим, спортивным, режиссером напитка double z: "(Дэвид Бекхэм) вместе с Мадонной стал использовать в одежде иудаистскую символику. Что же будет с моими подростками с соседней улицы? И вместе с ними все это матерящееся быдло, они что, все запишутся в каббалистов с пейсами, в талесах вместо фуфаек с капюшонами? Уж не знаю, каким боком вся эта мода для британской нации обернется. И для мирового футбола. Но я не удивлюсь" (с.177).

Такие сильные экзистенциальные ощущения, как удивление или тошнота, едва ли сопровождают наши обычные выходы в пространства, где функционируют и СМИ, где, несмотря на апелляцию почти исключительно к сильным раздражителям, ничего не происходит, где нет места событиям, а все новости и переживания укладываются в давно уже найденные формы рассказа .