Оскар Рабин. - М.: Государственный Русский музей: Palace Editions, 2007.

Оскар Рабин, Валентина Кропивницкая, Александр Рабин. - М.: Виртуальная галерея, 2007. - 156 с.

"Лианозовская школа" вошла в историю антисоветского движения, но долгое время так историей и оставалась. Постепенно уже как-то начало забываться, что так названа она была как раз благодаря семье Рабина-Кропивницкой, которая в своей комнате в лианозовском бараке устраивала открытые воскресные показы работ с чтением стихов (и это с 1958 года!). Именно эта семья была организатором "бульдозерной выставки" в Беляеве в 1974-м. В 1978 года Оскара Рабина лишили российского гражданства, семья была вынуждена надолго обосноваться в Париже, и в перестроечный бум героями сделались уже другие "другие". Зато сегодня та эпоха вновь вернулась - в виде выставки Рабиных-Кропивницких в Музее личных коллекций, к открытию которой был издан альбом. Сюда вошли отрывки из книги воспоминаний Оскара Рабина "Три жизни" (1986), ставшей уже библиографической редкостью, а также ранее не публиковавшаяся статья Валентины Кропивницкой о сыне, художнике Александре Рабине. В каталоге содержится около девяноста иллюстраций работ всех трех художников. С проведением выставки совпал и выход в свет в издательстве "Русский музей" первой монографии, посвященной творчеству Оскара Рабина с более чем двумястами репродукциями его произведений.

Сам Рабин, говоря о "лианозовцах", утверждает, что школы никакой и не было - ни манифестов, ни программы, ни даже общих творческих установок - был общий интерес к закрытому тогда западному искусству и желание писать, как дышится, а не как велела партия. "Лианозовская группа, - писал Вс.Некрасов, - не искусство по знакомству: как раз знакомство по искусству. Сближали и обстоятельства жизни - извне, и характер искусства - изнутри. Другое дело, что сами по себе жизнь и приключения, отношения пространства/изображения и соответственно отношения речи/высказывания вообще оказываются ближе, больше схожи между собой, чем могло казаться когда-то".

Этот круг инакомыслящих сформировался во многом благодаря личности самого Рабина, поддерживавшего отношения со столь разными творческими людьми. "В личности Рабина сочетались качества, редкие для нашего брата художника, - говорит В.Немухин, - терпимость, умение вести внутренний диалог, неподдельный интерес и уважение к чужому творчеству". По воспоминаниям И.Кабакова, в Рабине всегда чувствовалась "цельная, активно существующая личность, почти возрожденческого характера". Вместе с тем сам Рабин - "подчеркнуто нормальный, обычный человек. Рядом с ним забавно гляделись живописные свитера-бороды: эх, Вася... Твою бы, Вася, фактурность да в твою бы, Вася, картину..."(Вс.Некрасов).

На выставке представлены уже ставшие хрестоматийными работы Рабина 60-70-х годов - знаменитая "Рубашка", созданная под впечатлением от сюрреалистических эффектов живописи Рене Магритта, и "Рыбины Рабина" - как писал И. Холин о серии работ художника с незатейливыми символами времени - селедка, бутыль "Старки", обрывки газеты "Правда", банка килек в томате на фоне нескончаемого барака.

В книге "Три жизни" Рабин приводит свою речь в защиту собственной живописи на партсобрании в Декоративно-оформительском комбинате: "У нас, если я не ошибаюсь, всячески превозносится и поощряется реализм. А ведь моя живопись как раз реалистична. Я рисую то, что вижу... Это сама жизнь. Надо ли бояться жизни?"

Живопись Рабина связана с его временем, но скорее не с реалиями времени, а с его трагической метафизикой. Рабинские картины, коллажи - это "сведение воедино картины-поверхности и картины-изображения, картины как предмета, конструкта - и картины как окошка; окошка в живой, переживаемый мир, отчетливости аналитического вычленения той или иной закономерности этого мира - картины и непосредственности ощущения этого мира - так, чтобы одно естественно подкрепляло другое" (Вс.Некрасов).

Выставляются и произведения Рабина парижского периода, незнакомые российской публике. По словам Э.Булатова, во французских работах выразился именно лирический Рабин - "на русской кровоточащей почве это было не так видно". Именно парижский период показал: эстетика рабинских работ не напрямую связана с убогостью советской действительности, которую художник гротескно изображал на своих картинах - в мрачную, щемящую атмосферу работ художника влились и парижские скошенные дома, отличающиеся от лианозовских бараков разве что надписями "cafe". Та же атмосфера сохранилась и в натюрмортах, несмотря на то, что на смену "Старке" пришли бутылки с шампанским, а вместо селедок появился французский сыр. На заднем плане, правда, и во французских работах частенько можно разглядеть силуэты русских избушек и купола церквей. Рабин говорит, что, приехав в Париж, долго искал тему. Возможно, речь шла не столько о поиске темы, сколько о вчувствовании в окружающую действительность, нахождении своей близкой ноты в этой новой реальности. Как Париж Иоселиани (Париж, прямо скажем, не совсем французский), так и Париж Рабина сохранил в себе "щербатость", "обшарпанность" рабинского Лианозова (ныне уже не существующего).

Орнаментальная графика Валентины Кропивницкой никакого визуального влияния города Парижа на себе не испытала и целиком осталась фольклорно-русской. На фоне нарочито темных тонов рабинской живописи работы Кропивницкой, особенно выполненные цветными карандашами, выглядят по-детски наивными, дарующими надежду - но в то же время не менее трагическими в своей печальной отрешенности. Своеобразным соединением манеры двух художников, соединением очень удачным, стала картина Рабина "Дом и сарайчик" (1992), написанная по мотивам небольшой графической работы Кропивницкой "Дом и сарайчик на берегу реки" (1986).

На вопрос, не хотите ли вы уже, наконец-то получив российский паспорт (в январе 2006 г.), и перебраться в Россию, в Москву, Рабин ответил: "Почему бы и нет, если бы в Москве у нас была своя квартира-мастерская шестидесяти метров, какую нам предоставили в Париже, - мы работали бы здесь, но сложно в нашем возрасте уже рассчитывать на такие перемены, да и вообще говорить о дальнейших планах...".