Гуревич А.Я. Индивид и социум на средневековом Западе. - М.: РОССПЭН, 2005. - 424 с. Тираж 1000 экз.

Арон Яковлевич Гуревич давно уже такой классик, что о нем solum bene. Вероятно, поэтому его новая книга практически не получила отзывов. Помимо ложной скромности потенциальных рецензентов, более веская причина этого молчания может крыться в том, что книга-то не совсем новая. Это переработка монографии, написанной в начале 90-х годов для задуманной французскими медиевистами солидной научной серии "Строить Европу" и опубликованной тогда же на нескольких языках, но не на русском.

Как нетрудно догадаться, под этим названием собраны знакомые все темы, ключевые для "новой исторической науки" - nouvelle histoire, начало которой было положено французской школой "Анналов" в 1920-х годах и которая с тех пор более чем успешно развивается на Западе, а недавно - во многом благодаря Гуревичу - утвердилась и у нас. Темы эти - массовый менталитет и народная культура, самосознание, память, автобиография, детство, смерть, маргиналы и ряд других.

Гуревич принципиально совмещает несколько ракурсов, локусов и фокусов исследования. Он сосредоточивается на микроанализе - чтении индивидуальных автобиографий и квазиавтобиографических текстов, но дополняет его макроанализом - выведением общих тенденций коллективного сознания, беря при этом разные социальные группы и субкультуры: древних скальдов и рыцарей-трубадуров, купцов-ростовщиков и клириков, еретиков и ведьм. Арон Яковлевич стремится преодолеть давнюю научную практику концентрироваться - особенно в изучении интеллектуальной истории - на романской традиции, то есть в первую очередь на французах и итальянцах, впитавших наследие классической античности. В этой книге не меньше внимания уделяется "варварскому" германо-скандинавскому "северу дикому", с его конунгами и викингами и близкими сердцу нашего автора сагами. И главное, уделив почетное место всяким средневековым celebrities, особливо важным в плане развития индивидуализма, - от Блаженного Августина до Данте, - Гуревич отходит от хрестоматийности и старается раскрыть душу всяких маргинальных персонажей. Так, ваш арсенал средневековых личностей обогатится портретами исландского скальда Х века, "большущего, как тролль", оборотня и колдуна; славного норвежского конунга, узурпатора и сновидца; или полубезумного монаха-рисовальщика, современника Петрарки, создателя нескольких сот концептуальных картин, схем и чертежей - интереснейшей коллекции art brut, "искусства душевнобольных".

Вряд ли эта книга поразит вас научной новизной. Арон Яковлевич во многом повторяет свои же работы многолетней давности. Здесь вам аукнется-откликнется и "Культура и общество средневековой Европы глазами современников" (1989), блестящее исследование средневекового менталитета на основе "массовой" церковной литературы, и "Исторический синтез и Школа "Анналов" (1993), увлекательное и очень творческое введение в "новую историческую науку", и даже программные "Категории средневековой культуры" (1972). В некоторых вопросах Гуревич только суммирует, если не просто повторяет выводы давних ученых дебатов. Так, в 1960 году французский историк Филипп Арьес заявил, что до Нового времени на детей не обращали внимания. Не было понятия детства и особого отношения к детям. Не было детской одежды, игр, игрушек. С детьми не играли, их не ласкали и не воспитывали. При возможности отдавали кормилицам, очень рано отправляли на учебу или заработки, жестоко обращались с ними, не говоря уже о частых случаях инфантицида. С конца 1960-х годов Арьеса начали критиковать по ряду пунктов: доказали, что существовали детские игры и игрушки; нашли изображения детей как детей; зафиксировали проявления нежности по отношению к детям. Гуревич в своем очерке "Детство в Средние века?" всего лишь пересказывает - то Арьеса, то его критиков. И примеры такой вторичности можно множить.

Гуревич по большей части остается в кругу работ 1970-х годов и более ранних. Среди его постоянных референтов - один из пионеров культурологии Йохан Хейзинга; авторы бестселлеров из инквизиционных и иных судебных материалов Леруа Ладюри, Карло Гинзбург, Натали Земон Дэвис; гениальный непрофессионал, "историк по воскресеньям" Филипп Арьес, открывший науке такие темы, как детство и смерть, и некоторые другие, уже вполне известные русскоязычному читателю. Извиняясь за "занудство и монотонность", Арон Яковлевич неоднократно возвращается к своей многолетней полемике с Л.М. Баткиным, другим крупнейшим отечественным историком-"западником", который в отличие от Гуревича, в силу своей хронологической специализации, все время тянет одеяло в сторону Возрождения и не отдает медиевистам драгоценную личность. А также с мэтром французской "анналистики" Жаком Ле Гоффом, который на своей элите и горожанах четко прослеживает разного рода интеллектуально-психический прогресс, недоступный Гуревичу с его сельскими героями. Здесь важно, что Гуревич - в отличие от многих отечественных авторов - не паразитирует на классиках, пересказывая и "открывая" их российскому читателю, а на равных дискутирует с ними, давно и по праву ощущая себя органичной частью этого элитного цеха.

В итоге Арон Яковлевич, хоть и вспоминает формулу схоластов - individuum est ineffabile ("личность неуловима"), все же доказывает далеко не новый, в принципе, тезис о том, что, пусть и трудноуловимая, личность эта в Средние века была. Что не надо считать Возрождение переломным в этом плане моментом и отдавать ему честь открытия индивида. Что христианство не только продвигало, но и "задвигало" личностное начало. И что вообще о хронологическом прогрессе, о нарастании признаков персонализма и биографизма говорить надо очень осторожно.

Книга эта очень хороша для "широкого читателя". Она репрезентирует спектр тем, актуальных в современной исторической науке, в частности в медиевистике, и актуальных же оценок, выводов, исследовательских тенденций.

Вряд ли она откроет много нового медиевисту, уже проштудировавшему "золотой фонд" Арона Яковлевича и интересующемуся исключительно заявленным содержанием.

Но при этом сей труд представляет универсальную ценность как настоящий памятник исторической мысли - то есть плод мыслей крупнейшего ученого-историка, подходящего к проблеме личности - извините за тавтологию - очень личностно. Поскольку это же не какие-нибудь - по-своему, конечно, крайне интересные - формы поземельной зависимости крестьянства или формирование папской курии. Поскольку автор размышлял не только о средневековом индивиде и средневековом автобиографизме, но о своем собственном жизненном пути, "не просто пути человека, завершающего его, но пути историка". Поскольку проблема личности представляется автору "воистину центральной" для возрождения российского общества, где личность на протяжении десятилетий подавлялась тоталитарным режимом. А главное - поскольку эта проблема "не просто один из сюжетов исторической антропологии - это проблема нашего с вами самосознания".