Роберт Макчесни. Коммуникационная революция: критический момент и будущее медиа / Communication Revolution: Critical Junctures and the Future of Media (Hardcover) by Robert McChesney. - The New Press, 2007. - 320 pages.

Наш среднестатистический, нацеленный на сенсацию журналист скорее согласится на то, чтобы его гонорары сократились на 90 процентов, а Romenesko уличил его в плагиате [Romenesko - влиятельный в медиакругах блогер, "делатель журналистских репутаций". - Прим. перев.], чем прочтет книгу по теории коммуникации.

Дело в простом расчете: никто не станет "грузиться" без особой надобности. В конце концов, можно добиться увеличения расценок и опровергнуть обвинение в плагиате; что же касается серьезного чтения, то оно чревато долгосрочными мучениями - ведь оно затрагивает ту "ипостась" журналистского сознания, которая требует постоянного поиска нужных фактов, убедительных свидетельств, неотразимых аргументов, взвешенного анализа и живого стиля. Справедливо или нет, мейнстримовский репортер полагает, что, вопреки теоретической логике, вполне достаточно, если его текст будет соответствовать хотя бы одному из пяти вышеназванных критериев.

Тут действует и психологический фактор, отталкивающий журналистов от работ по теории коммуникации. Сами ученые называют его "отвращением к теории" ("theory aversion"), но точнее было бы назвать этот феномен "ускользанием от теории" ("theory immersion"). Речь идет о чувстве, сходном с тем, которое мы испытываем, сидя в теплой ванне. Весь мир, в том числе и медийный, представляется нам в целом понятным как в теории, так и на практике - в той мере, в какой это необходимо для нашей профессиональной деятельности.

Назовем такой подходом к американским СМИ "натуралистическим". Он основывается на той предпосылке, что сложившийся в США медиаландшафт отражает двести с лишним лет свободной деятельности инициативных игроков - талантливых журналистов, отважных менеджеров, агрессивных корпораций, - преследующих свои интересы, более или менее оставаясь в правовом поле; эти интересы включают в себя разные устремления: получить прибыль, установить истину, приобрести влияние, добиться славы и опять же заработать как можно больше денег. Как сказал Уолтер Кронкайт (так давно, что эти времена представляются нам эрой предпостмодернистского неолита): "Нравится вам это или нет, но подобные дела делаются - и скорее всего будут делаться - именно так".

В теории коммуникации есть и третий аспект, не вызывающий восторга у действующих журналистов. Если кто-то из них и пробует заглянуть в ученую книгу, он вскоре замечает, что исследователь рассматривает его не столько как коллегу по медиа или хотя бы "информатора", сколько как объект; с ним обращаются примерно так, как обращается со своим материалом лингвист или антрополог, в глазах научного сообщества он всего лишь рабочий муравей - насекомое, пребывающее в своей экологической нише и требующее отстраненного и безучастного подхода.

Если в мире и есть специалист по теории коммуникации, который вправе отмести с порога эти клишированные обвинения (весьма характерные для журналистских умонастроений), так это Роберт Макчесни. Этого любимца левых интеллектуалов, 55-летнего ученого-ветерана, преподающего в University of Illinois в Urbana-Champaign, смело можно назвать академиком-популистом. Он выглядит белой вороной в университетской среде и весьма критически относится ко многим своим коллегам по изысканиям в области теории коммуникации.

Активист, играющий ведущую роль в общественном движении за медиареформы, Макчесни был одним из создателей инициативной лоббирующей группы Свободная пресса (основанной в 2002 году и насчитывающей ныне 350 000 членов), а также соучредителем Национальной конференции за медиареформы (National Conference for Media Reform), которая была задумана как форум для нескольких сот участников, но переросла в движение, насчитывавшее в 2007 году около 3500 человек изо всех пятидесяти американских штатов.

Макчесни может похвастаться рядом вполне конкретных побед на поприще отстаивания свободы прессы - таких, как срыв (в 2003 году) попытки Федеральной комиссии по коммуникациям (FCC - Federal Communications Commission) ослабить законодательство о правах собственности на СМИ и отказ (в 2006 году) от пересмотра законов о телекоммуникациях, который угрожал "сетевой нейтральности" ("Net Neutrality") - политике, направленной на недопущение дискриминации тех или иных вебсайтов со стороны интернет-провайдеров. Макчесни - автор множества книг, в том числе работы "Богатые медиа, бедная демократия: коммуникационная политика в смутные времена" ( Rich Media, Poor Democracy: Communication Politics in Dubious Times, 1999), которую называют библией и руководством к действию для тех, кто разделяет реформистские устремления автора и свойственную ему антикорпоративную трактовку истории массмедиа. Недавно Макчесни одарил нас новой работой, содержащей свежую оценку американской демократии и медиасистемы, - книгой "Коммуникационная революция: критический момент и будущее медиа"; это своего рода манифест, приглашающий заинтересованные стороны, взвесив все "за" и "против", определиться в своем отношении к теории коммуникации, не гнушающейся ангажированностью и политическим активизмом.

Во вступлении к своей книге Макчесни крайне резко формулирует ее проблематику: пытаясь воспламенить читателя, автор зовет его на баррикады и использует назидательные клише, непредставимые в аналитической журналистике. "История американских медиа, - пишет он, - представляет собой цепь бесконечных побед могущественных игроков, представляющих корпоративные интересы, над всеми своими соперниками". Как наша система коммуникаций, так и наша революция были не естественными порождениями свободного рынка, но возникли под воздействием структур и отношений, сформированных благодаря целенаправленной политике и колоссальным государственным субсидиям". Если граждане доброй воли - коалиция "хороших людей"? - не ответят на призыв Макчесни "Свистать всех наверх!", то "поворотные политические решения будут приниматься купленными политиками за закрытыми дверями в пользу корпораций, в результате чего будет построена система, подогнанная под удовлетворение их интересов". Макчесни не устает повторять: ключевая причина, по которой граждане должны "выйти на баррикады", состоит в том, что мы находимся "в критической ситуации". Он всячески фетишизирует эту пустую фразу, выдавая ее за научное открытие (типа открытия по физике); на самом же деле автор имеет в виду относительно краткосрочную эпоху, длящуюся полтора-два десятилетия - такую, как перестройка в России или Новый курс Рузвельта, - когда возможны радикальные социологические перемены, немыслимые в обычных условиях.

"В этот исторический момент, - внушает нам Макчесни, - особенно возрастает роль преподавателей и студентов, изучающих теорию коммуникации". Он хочет, чтобы "были пересмотрены как фундаментальные основания систем коммуникаций, так и история их развития - их прошлое настоящее и будущее". В конечном итоге цель написания "Коммуникационной революции" состояла в том, чтобы объяснить, что побудило Макчесни вступить в борьбу за структурную медиареформу, направленную на "недопущение приватизации интернета крупнейшими телефонными и кабельными компаниями"; на защиту детей от рекламы, внушающей "мысль о том, что вездесущая сверхскоростная широкополосная сеть с комплексными услугами должна стать достоянием всех американцев по праву рождения"; и на развитие "жизнеспособного гетерогенного сектора некоммерческих, не ставящих себе целью получение прибыли массмедиа".

Следует иметь в виду, что, вопреки утверждениям автора, "Коммуникационная революция" - это еще и перформанс: ведь эта книга существенно отличается по своей риторике от академических исследований, выпускаемых коллегами Макчесни. Автор приобрел в Америке такой высокий статус, что он зачастую испытывает необходимость объясниться по этому поводу. Эмоционально взвинченный пассаж на эту тему встречается уже в предисловии: "Была и вторая проблема, с которой я сталкивался каждый раз, когда смотрел в зеркало: что мне делать с самим собой? Какова моя роль в этом нарративе? <...> Но я не собирался писать воспоминания или мемуары, и эта книга не относится к автобиографическому жанру. Эта книга не обо мне, но о проблемах, которые в ней рассматриваются".

Конечно, книга не о нем, даже если Макчесни постоянно вставляет в текст своеобразные "лирические отступления": "Нравится мне это или нет, но люди требуют, чтобы я охарактеризовал современную ситуацию. И я очень быстро понял, что с удовольствием это сделаю".

Его вкус к пассивно-агрессивному рассматриванию собственного пупка сочетается с бесконечными повторениями, что делает чтение "Коммуникационной революции" довольно утомительным занятием. Первая глава начинается так: "Мы находимся в эпицентре коммуникационной и информационной революции. Это несомненно. Не ясными остаются другие моменты: каков характер этой революции? насколько радикальной она будет? и к чему приведет? Меня будет занимать прежде всего вопрос о том, как будет развертываться эта коммуникационная революция и как она повлияет на нашу журналистику, нашу политику и нашу экономику, поскольку ее исход не ясен".

Человек, который занимается редактированием профессионально, безусловно, заметит, что последнее предложение мало чем отличается по смыслу от первого, а то, что находится между ними, звучит либо бессмысленно, либо фальшиво. Весь этот пассаж можно было бы сократить, сведя его к одной фразе: "Мы переживаем коммуникационную революцию, исход которой не ясен". Короче говоря, мы имеем дело со слабо написанной книгой. Поэтому отвлечемся от несуществующих достоинств этого текста и сконцентрируем внимание на его содержании, которое (учитывая академический статус автора) должно быть продуманным, четким и полезным для практикующих журналистов.

Прежде всего мы встречаемся с фронтальной атакой на теорию коммуникации; по мнению автора, она превратилась во второразрядную дисциплину из-за того, что утратила острокритическое отношение к медиаиндустрии, которое было свойственно ученым, занимавшимся этой проблематикой в 1920-е - 1930-е годы. Макчесни цитирует Вольфганга Донсбаха, бывшего президента Международной коммуникационной ассоциации (International Communication Association), жалующегося на то, что в этой сфере "слишком много бессодержательных математических расчетов" и исследовательских проектов, "не имеющих большого смысла и значения".

Во второй главе Макчесни предлагает нам травелог о своем путешествии по вспомогательной области политэкономии коммуникаций, который позволяет ему продемонстрировать знакомство с идеями Маркса и озабоченность социальной справедливостью применительно к архитектонике системы американских массмедиа. Когда он был начинающим профессором, его поразила мысль о том, что самая глубокая критика положения дел в СМИ исходила от мыслителей, не специализировавшихся на теории коммуникаций - таких, как Чарльз Райт Миллс и Юрген Хабермас; эти философы держали в уме широкую картину, не сводившуюся к фальшивым дихотомиям типа: коммерциализованные медиа versus СМИ, находящиеся в подчинении у государства с диктаторскими замашками. Макчесни впитал в себя критику медиа, которая велась представителями других дисциплин (такими, как лингвист Ноам Хомский и экономист Эдвард Херман), писавшими без оглядки на лицемерную нейтральность, считавшуюся обязательной для сотрудников мейнстримовских изданий. Макчесни сообщает, что чтение книги Бена Багдикьяна (Bagdikian) "Медиамонополия" (1986) явилось для него откровением: с тех пор он с нарастающей враждебностью относился к широко распространенному в журналистской среде представлению о том, что "коммерческая медиасистема демократична по своей внутренней сути и глубоко укоренена в американском менталитете". По мнению Макчесни, Багдикьян показал, что на самом деле коммерческая медиасистема подрывает демократию.

Это путешествие по волнам памяти послужило источником вдохновения для лучших страниц его книги. Процитирую одну из них: "Не может ли кто-нибудь точно указать, когда американцы одобрили идею того, что руководство горстки корпораций, рекламирующих свои товары, является самым подходящим для массмедиа кормчим и что его власть не должна подвергаться никакому сомнению? Уже в молодости я знал достаточно для того, чтобы понимать, что во времена отцов-основателей не было таких вещей, как профессиональная журналистика, медиакорпорации и рекламный рынок. Стало быть, нельзя сказать, что отцы-основатели санкционировали то безобразие, которое описано в книге Багдикьяна. Но если не они, то кто же? В какой момент американской истории имели место дебаты по этому вопросу? Когда американский народ ратифицировал корпоративную медиасистему как наиболее подходящую для Соединенных Штатов?"

Макчесни подкрепляет свое видение этой проблематики, подробно описывая то, что он называет "последней великой битвой за медиа в Соединенных Штатах", - полузабытую кампанию протеста против коммерциализации радиовещания, развернутую в 1920-е - 1930-е годы "редакторами, профсоюзами, религиозными группами, журналистами, гражданскими либертарианцами и фермерами".

"Коммуникационная революция" становится интереснее, когда Макчесни концентрирует внимание на почти репортерских историях из сферы жизни, которую он хорошо знает, включая университетских преподавателей, занимающихся вопросами культуры. Он рассказывает о расколе между мейнстримовскими учеными, "стремящимися поднять престиж теории коммуникаций среди других социальных наук путем интенсивного применения квантитативных методов", и исследователями с политэкономическим уклоном, исповедующими "исторический и мультидисциплинарный подход". Макчесни справедливо воздает должное аргументации Александра Мейкльджона (Alexander Meiklejohn), выдающегося специалиста по первой поправке к Конституции, показавшего, что первая поправка запрещает ограничивать свободу слова, но не препятствует принятию законов, которые "расширяли бы и обогащали" эту свободу. Еще один специалист по первой поправке, Томас Эмерсон (Yale), также утверждал (по сообщению Макчесни), что в 1930-е годы ничто в Конституции не мешало правительству организовать некоммерческую радио- и телесистему.

Разгоряченный мрачным видением медиа, находящихся в плену у корпораций, Макчесни выдвигает "Пять истин" (не ясно, то ли он не улавливает сходства, то ли ему нравится формулировать мысли в духе цитатников Мао), которые должны заставить "всех ученых, занимающихся проблемами массмедиа, пересмотреть ключевые предпосылки, на которых базируются их исследования и преподавательская деятельность". Вот эти "истины":

1. Медиасистемы созданы политиками при помощи субсидий; они не являются "естественными" ни в каком обществе.

2. Отцы-основатели Республики не санкционировали медиасистему, управляемую корпорациями и мотивированную коммерческими интересами; первая поправка этого не предусматривает.

3. Американскую медиасистему можно назвать нацеленной на извлечение максимальной прибыли, но это не система свободного рынка.

4. Процесс принятия политических решений имеет решающее значение для понимания того, как структурирована медиасистема и как распределяются субсидии.

5. В Соединенных Штатах на протяжении многих десятилетий при принятии политических решений доминирующую роль играли интересы мощных корпораций, в то время как участие общества свелось к минимуму; если мы хотим реформировать медиасистему, начать надо с процесса принятия решений.

Конечно, принять первые четыре тезиса не значит целиком принять пятый или согласиться с даваемой Макчесни оценкой положения дел в сегодняшних массмедиа.

Вторая часть "Коммуникационной революции" написана скорее Макчесни-активистом, чем Макчесни-ученым: она основана на его опыте политической борьбы. Автор проводит жирную разделительную черту между, с одной стороны, редакторами и репортерами (с которыми, по его мнению, должны солидаризироваться ученые, занимающиеся теорией коммуникаций) и инвесторами и собственниками (откровенными врагами), с другой; тем не менее Макчесни видит в редакторах и репортерах пешек, участвующих в чужой игре. Если "публике отведена пассивная роль в процессе принятия политических решений", то Макчесни знает, почему так получается: "?Потому что новостные медиа почти никогда не освещают эту сторону событий и 99 процентов читателей и слушателей не имеют ни малейшего понятия о том, что происходит".

Конечно, в этом утверждении наличествует преувеличение, весьма характерное для Макчесни; подобные пассажи делают его книгу уязвимой для критики, причем во многих отношениях. Как насчет его собственного рассказа о тысячах медиаактивистов, устраивавших в последние годы демонстрации в Вашингтоне? Разве это не показатель того, что наши медиаструктуры все-таки позволяют публике узнать, что происходит? Макчесни чрезвычайно гордится своим открытием (сделанным им в поздний период политического активизма), согласно которому принятие решений в медиасфере обусловливается не столько спором между либералами и консерваторами, сколько "противостоянием денежных интересов и всех прочих общественных интересов". В результате он приходит к выводу, что "для людей, проявляющих активность в борьбе за медиареформы, вопрос о СМИ становится не венцом усилий, а воротами, через которые они вовлекаются в политическую деятельность". Мысли Макчесни по этому поводу весьма показательны. "Люди, которые начинают действовать в качестве борцов за обладание медиа, - пишет он, - могут быть иметь разную мотивацию. В основе их протеста может лежать, например, недовольство "в связи с ограниченностью и отсутствием воображения в выборе звучащей по радио музыки, нехваткой качественных программ и общим упадком журналистского мастерства". Автор верит, что движение за медиареформы пройдет путь, сходный с тем путем, какой прошло движение за экологические реформы, превратившееся из маргинального (каким оно было в начале 1960-х) в мощную силу, с которой через пятнадцать лет вынуждены были считаться все политики.

Тем не менее пример этой социальной динамики скорее подрывает общий взгляд Макчесни на американские СМИ, чем подтверждает его. Ведь тысячи руководимых им медиаактивистов скорее всего узнали о неадекватности коммуникационной системы из тех изданий, в которых появлялись его публикации - таких, как The Nation, The Progressive, Mother Jones, In These Times. Это обстоятельство сигнализирует о ключевой философской слабости вывода Макчесни о том, что доминирование корпораций в больших медиа губительно для демократического плюрализма идей. Основополагающий тезис книги Макчесни состоит в том, что "структурная реформа медиасистемы и общества" совершенно необходима, если мы "относимся к демократии серьезно". Но почему? Будучи критиком капитализма, Макчесни, как это ни странно, предлагает защищать демократию путем предоставления всем игрокам причитающейся им рыночной доли. Если те или иные идеи, в том числе и антикапиталистические, не попадают в эфир или на привилегированные печатные полосы изданий типа The New York Times, демократия оказывается под угрозой.

Но разве в первой поправке или в теории демократии содержится такое требование? Мы можем хотеть большей рыночной доли для идей, которые нам близки, но где принципиальное доказательство того, что мы имеем на это право? Монополистический контроль над крупнейшими СМИ наносит серьезный урон демократии только в том случае, если в результате граждане не получают информации в том объеме, какой им необходим для "ведения собственных дел" (в том смысле, который вкладывали в это понятие Джефферсон и Мэдисон).

Происходит ли это в США? Создается ощущение, что в настоящее время доступность необходимой информации уживается с квазимонополистским контролем. Может быть, потому, что квазимонополии цинично распространяют необходимую гражданам информацию, чтобы удерживать на плаву подконтрольные им СМИ, или в силу того, что небольшие медиа и блогеры заполняют возникающие лакуны. Если условный американский гражданин "Хосе Гарсия" имеет возможность получать всю нужную ему информацию (то есть ту, которая, согласно представлениям Макчесни или Джона Дьюи, может ему понадобиться для того, чтобы эффективно выполнять свою роль гражданина) путем регулярного чтения The New York Times, The Wall Street Journal - а также In These Times, Mother Jones и The Nation, - то остается непонятным, каким образом доминирование корпораций нарушает демократические права граждан. Макчесни без конца цитирует Мэдисона и Джефферсона, но ни у этих мыслителей, ни у ученых, занимающихся теорией демократии, нельзя найти логического обоснования того, что люди должны получать нужную им информацию непременно из мейнстримовских медиа. Может быть, кому-то неприятно, что его любимое издание относится к разряду мелких рыбешек, но Макчесни не приводит никаких аргументов в пользу того, что ситуация, при которой правду говорят маленькие издания, в то время как большие лгут, не отвечает конституционным целям отцов-основателей, мечтавших о доступности идей, а не о контроле над рынком.

Противоречие, наличествующее в самом ядре представлений Макчесни о функционировании массмедиа, неизбежно приводит к дальнейшим искажениям и несообразностям. На какую теорию демократии (уж во всяком случае не на доктрину Джона Стюарта Милля о свободе слова) опирается убеждение Макчесни, что в условиях рыночной конкуренции правда маленьких изданий должна одержать верх над трепотней контролируемых корпорациями медиакитов, несмотря на несопоставимость их уставного капитала (и, соответственно, доли участия в рынке)? Макчесни проявляет в этом вопросе философскую глухоту, тем более поразительную, что он допускает возможность совмещения своих представлений (по его мнению, наша контролируемая корпорациями медиасистема создана политикой правительства) с позицией, согласно которой, невзирая на изначальные намерения ведущих игроков, исторический результат их деятельности оказался вполне удовлетворительным; конечно, Макчесни не согласен с этим выводом, но он с уважением приписывает его Полу Старру, автору высоко оцениваемой им книги "Сотворение медиа" ( The Creation of the Media).

В книге Макчесни есть и другие промахи, заставляющие усомниться в его компетентности как медиатеоретика. Главная беда этого автора состоит в том, что он (по крайней мере, в данной книге) не обосновывает свои позиции относительно медиаполитики, а выдвигает их как нечто само собой разумеющееся. По-видимому, с ним сыграло злую шутку ощущение "дружественной окружающей среды": Макчесни, в общем-то, не скрывает, что он пишет для левой аудитории (он сообщает, например, что "политическая экономия коммуникаций", на которой он был воспитан, была "почти исключительно епархией левых"), поэтому не стоит удивляться тому, что он уснащает свою речь трескучими фразами-лозунгами (так, он не упускает случая упомянуть "нашу не вызванную необходимостью, незаконную и разрушительную войну"), рассчитанными на сочувственный отклик со стороны единомышленников. Он без конца повторяет, что если американские медиа будут и дальше существовать только для того, чтобы "служить интересам элиты", то они превратятся в сущее бедствие для страны, хотя человек правых убеждений мог бы на это возразить, что до сих пор этот уклон не вызывал особых проблем, поскольку все слои общества имели - и имеют - доступ к медиа, которые отражают их интересы. На микроуровне Макчесни выступает против рекламы для детей и политической предвыборной рекламы на телевидении, выдвигая, в качестве альтернативы, проект создания некоммерческих медиа и множества новостных редакций в "низовых" сообществах (при этом ему кажется, что преимущества столь радикальной трансформации медийной системы совершенно очевидны).

Наконец, многие дежурные утверждения Макчесни относительно корпоративных медиа звучат фальшиво просто потому, что они явно преувеличены. Он пишет, что "в американской коммерческой медиасистеме все направлено на максимизацию доходов, в связи с чем вся действительность рассматривается в свете пиара". Но журналисты, работавшие в качественных медиаорганизациях, могут привести бесчисленное количество примеров того, как газеты или радиостанции тратили большие деньги на программы, которые не могли принести доход, то есть действовали не из выгоды, а исходя из амбиций, близких к тем, которыми вдохновляется сам Макчесни. И они действуют подобным образом, пользуясь поддержкой менеджеров, отвечающих за прибыль. Огульно охаивая корпоративных медиаменеджеров как роботов, нацеленных исключительно на прибыль, Макчесни выступает в роли далекого от жизни теоретика, неспособного увидеть, как корпоративные установки (действительно ориентированные на доход) медиаменеджеров постоянно корректируются под давлением со стороны корпоративных журналистов (имеющих свои цели и интересы). Хотя Макчесни называет себя реалистом, его представления о журналистике выдают в нем кабинетного ученого, который знает материал лишь как предмет академического, преимущественно книжного изучения.

И все же, несмотря на все эти недостатки, я хотел бы, чтобы как можно больше мейнстримовских журналистов прочли как эту книгу, так и другие исследования ученых, занимающихся теорией коммуникации. Макчесни совершенно прав в том, что многие американцы, в том числе и журналисты, неправильно представляют себе медиасистему США как "естественную", в то время как она является конструктом, возникшим под воздействием определенного соотношения сил и политического выбора, хотя и в рамках конституционных параметров. Возможно, для неспециалиста многое прояснится, если он узнает, что, как установил Джон Дюрэм Питерс (на прекрасное исследование которого ссылается Макчесни), метафора "рынка идей", бездумно используемая на всевозможных ток-шоу и трактуемая их участниками как основополагающий принцип демократии, была впервые использована в 1930-е годы, а вошла в широкое употребление лишь два десятилетия спустя.

Может быть, журналисты расскажут нам более подробно об удивительном перетекании государственной собственности в корпоративную или проведут серию расследований о деятельности Междепартаментского консультативного радиокомитета, которое входит в состав Министерства торговли (Interdepartment Radio Advisory Committee within the Commerce Department) и, по сведениям Макчесни, держит в тайне почти половину государственных финансовых показателей, что можно сравнить лишь с нагнетанием секретности вокруг черного бюджета Пентагона. Я думаю, они придут к тому же выводу, что и Макчесни, который формулирует проблему предельно четко: "Часто возникают трения между интересами собственности и интересами демократии" - но будут вынуждены признать, что первые далеко не всегда автоматически одерживают победу над принципами демократии. Было бы полезно узнать многое из того, что знают специалисты по теории коммуникации: обладая такими сведениями, американцы (включая журналистов) могли бы раскрепоститься и вести себя не как овцы, судьба которых решается где-то за их спинами. Иными словами, граждане должны научиться защищать свои медиаинституты.

Макчесни завершает свою книгу многозначительным гипотетическим допущением. Он пишет: вообразите, что "федеральное правительство приняло постановление, требующее резко сократить освещение международных новостей, что неизбежно приведет к закрытию зарубежных корреспондентских пунктов и увольнению персонала из-за недостатка финансирования. Вообразите, что президент выпустил указ, предписывающий новостным медиа сконцентрировать внимание на знаменитостях и светской жизни в ущерб расследованиям, связанным со скандалами и нарушением законодательства в Белом доме. Преподаватели журналистики, безусловно, организуют демонстрации и объявят голодовку, целые университеты закроются в знак протеста? Однако, когда квазимонополистские коммерческие структуры, преследующие свои интересы, делают практически то же самое, обедняя нашу культуру, это воспринимается спокойно и вызывает лишь слабый протест со стороны журналистов и специалистов по теории коммуникации".

Конечно, это преувеличение, но тут есть над чем задуматься.

Источник: "Columbia Journalism Review"

Перевод Иосифа Фридмана