The Solzhenitsyn reader: New and essential writings, 1947-2005. Edward E. Ericson, Jr. and Daniel J. Mahoney, editors. Wilmington, DE: Intercollegiate Studies Institute. 650 p. $30.

Мало кто из писателей может гордиться тем, что обогатил словарь других народов новой лексикой. Слово "ГУЛАГ" в любом современном языке прочно связано с именем Александра Солженицына. Страшная участь политзаключенных в СССР и ужасы исправительно-трудовых лагерей были подробно описаны другими авторами задолго до того, как в 1974 году "Архипелаг ГУЛАГ" удалось переправить на Запад. Многочисленные мемуары, исповеди и свидетельства невозвращенцев, эмигрантов, перебежчиков и бывших сотрудников советской пенитенциарной системы достигали западных берегов и прежде - начиная с 20-х годов. Однако издавались они малыми тиражами, и дальше обращения в свою идеологию уже давно обращенных (главным образом кремлеведов) дело не шло. Эти публикации так и не дошли до широкой публики; их влияние на читателя несравнимо с тем сокрушающим эффектом, который произвел шедевр Солженицына. "Архипелаг ГУЛАГ" в корне отличался от этих личных исповедей о пережитом и полуинтуитивных социологических теорий. Дело не только в том, что в книгу вошли сотни живых свидетельств и судебных показаний. В судьбах людей из совершенно разных слоев общества отразилась жизнь едва ли не всего народа. Еще больше впечатляло то, что Солженицын подал их (и свой собственный лагерный опыт) в контексте истории страны, ее религии и идеологии, сверху донизу вскрыл государственный механизм подавления, всеобщее соучастие населения в преступной деятельности, по своим масштабам и природе ассоциировавшейся до этого у западного читателя лишь с нацистским режимом. "Архипелаг" поражал и своей стилистической новизной: повествовательная точка зрения здесь постоянно меняется, как и время действия; документальные отрывки перемежаются с вымышленными эпизодами, почти видениями; готические кошмары излагаются будничным тоном, а религиозные откровения становятся частью каждодневной реальности.

"Архипелаг ГУЛАГ" вышел в свет на пике противостояния между странами Запада и Советским Союзом, в то время, когда - перед лицом растущей угрозы ядерной войны - настроение западной интеллигенции выражал девиз: "Лучше быть красным, чем мертвым". Публикация книги подорвала все надежды на то, что благим намерениям тоталитарного монстра можно доверять. К тому моменту в России не осталось практически никого, кто не ведал о сталинских преступлениях. Книга Солженицына была, по сути, свидетельскими показаниями русского народа перед судом демократии. Обращенная к западной аудитории, она стала публичным приговором преступному советскому режиму.

"Архипелаг" можно считать еще и трактатом на тему выживания. Тон был задан первой выдающейся вещью Солженицына - повестью "Один день Ивана Денисовича" (не вошедшей в данное американское издание, "Читатель Солженицына"). Еще один великий автор этого жанра, Варлам Шаламов (своего рода российский Примо Леви), описывая лагерь, открывает перед нами кромешный ад, где заключенного лишают всех признаков человеческого достоинства, самой его человеческой природы. У Солженицына лагерь - это моральный урок, притча об осужденной на страдания душе, находящей в изнурительном тюремном опыте свет духовного обновления. В этом скрытом оптимизме заключалась еще одна причина столь ошеломительного успеха его прозы на Западе. "Архипелаг" стал международным бестселлером, как и его ранние, более традиционные политические мелодрамы ("В круге первом" и "Раковый корпус"), стилем и образом мышления не слишком - по утверждению того же Шаламова - отличавшиеся от канонических произведений соцреализма. В 1970 году Солженицын получил Нобелевскую премию по литературе, но в Стокгольм не поехал, опасаясь, что ему не разрешат вернуться в Россию.

Мало-помалу Солженицын уверовал в то, что ему Богом предназначено добиться крушения советской власти и возрождения русской нации, ее возврата в лоно православной церкви. За его открытым "Письмом вождям" последовали послания русскому народу (порой начинавшиеся в сталинском стиле: "Дорогие соотечественники!") по всевозможным вопросам: от призывов жить не по лжи, бойкотируя официальные институты советской власти, до ратования за чистоту русского языка, за использование славянизмов и архаизмов, не загрязненных влиянием латыни. Шаламов, относительно рано обнаружив в Солженицыне эту тягу к морализаторству, отказался сотрудничать с ним в работе над историей ГУЛАГа, а позже обвинил его в политических манипуляциях, в эксплуатации лагерных ужасов ради личных амбиций.

Но разве мог труд такого эпического размаха, как "Архипелаг ГУЛАГ", оказаться под силу объективному, далекому от политики летописцу? Разве мог он достичь массового читателя на Западе без определенного элемента политического маневрирования? Нуждается ли автор столь мощного произведения в защите от хулителей? Редакторы "Читателя Солженицына" твердо полагают, что нуждается: "Вошло в традицию сбрасывать Солженицына с парохода современности как славянофила, романтика, агрария, монархиста, теократа, даже антисемита. Не много найдется крупных интеллектуалов, взгляды которых встречаются с таким упорным непониманием и подвергаются такому сознательному искажению".

Этот сборник, снабженный обширным предисловием и информативными вступлениями к каждой части, был составлен с полного одобрения Солженицына и его семьи. Авторы, очевидно, поставили своей целью исправить вопиюще ложное, с их точки зрения, представление о кредо Солженицына, особенно на Западе. Именно поэтому они сосредоточились на тех образцах его прозы и публицистики, которые проясняют его убеждения и диалектику его идей. Результат вполне убедителен. Солженицын предстает перед читателем этой книги умеренным консерватором, религиозным, но толерантным мыслителем старого образца, недалеко, по признанию составителей сборника, ушедшим в своем мировоззрении от высококвалифицированного работника физического труда, американского "синего воротничка". Советская идеология была направлена на разрушение духовных и литературных традиций, угрожавших принципам эгалитаризма, атеизма и популизма в искусстве и культуре. В результате многие представители инакомыслящей российской интеллигенции стали исповедовать - часто в знак протеста - консервативные ценности в жизни, политике и религии, что шокировало западных либералов. Солженицын настаивает на том, что религия лежит в основе морали - самой ткани общества, и отвергает диктат рационального над духовным в современном мышлении; он осуждает потребительство и юридические махинации, подменившие в западном мире понятия правды и справедливости.

С этим вряд ли стоит спорить. Но в своих скрупулезных комментариях и статьях редакторы сборника упустили самое главное: дело не в идеях и принципах Солженицына как таковых, а в их практическом приложении - в рамках политической реальности России. За двадцать лет жизни в Вермонте (после выхода "Архипелага" на Западе) он заметил лишь самоочевидные уродливые проявления массовой культуры, совершенно проигнорировав революционные общественные силы американской демократии. По своему темпераменту он склонен представлять себе жизнь страны как бытие некой коммуны, где путь к общественной гармонии лежит через достижение всеобщего согласия. Он не видит никакого политического резона в праве на несогласие, в готовности принять тот факт, что противника в споре порой невозможно переубедить, в попытках (вполне успешных) сосуществования людей, чьи мнения находятся в конфликте друг с другом. Запад не научил его той простой истине, что политические идеи не обладают духовной ценностью вне их практического приложения. На практике же его взгляды на патриотизм, нравственность и религию оказались привлекательными для самых реакционных элементов российского общества - от верхушки до самых низов.

С годами Солженицын из писателя превратился в проповедника и политика. Он отверг бы подобное утверждение, поскольку всегда настаивал на том, что люди делятся не по классовому происхождению, религии или партийной идеологии, - раздел "проходит через их сердца". Потому-то он инстинктивно судит людей по их намерениям, а не действиям. Возможно, этот теократический принцип хорош в дружбе, но в жизни современного государства он разрушителен. Аналогичную ошибку Солженицын допустил в наиболее противоречивом из своих последних сочинений, "Двести лет вместе". Речь тут идет об истории российского еврейства и его роли в формировании советской системы. Обвинять Солженицына в антисемитизме нелепо, однако легко понять, почему вообще возникли подобные обвинения. Причину этого можно усмотреть в исповедуемом им принципе "коллективной ответственности" народов России - не коллективной "вины", подчеркивает он, а "ответственности". По его разумению, евреи России двинулись в революцию всем строем, как будто по призыву в армию. Статистика статистикой, но трудно, действительно, отрицать тот факт, что Лев Троцкий или Лазарь Каганович пришли в русскую революцию с бременем обид за свою маленькую нацию. Удивляет, однако, вывод, который делает отсюда Солженицын, а именно: каждый еврей на свете должен теперь чувствовать ответственность за это наследие страшных времен, помнить о роли евреев в советской катастрофе, размышлять об этой роли в частном порядке, каяться и порицать ее публично; в противном случае они недостойны быть по-настоящему приняты в лоно новой России. Эта схема мышления - когда писатель, сочинитель под маской философа-моралиста выдает желаемое за действительное - прослеживается на протяжении всей его жизни. Когда-то Солженицын умел слушать; он, несомненно, великий писатель, когда воспроизводит голоса других; проблемы начинаются с переходом на авторский монолог.

Создание таких эпических монументов, как "Архипелаг ГУЛАГ" и "Красное колесо", требовало не менее эпических усилий. Солженицын подчинил свою ежедневную жизнь строжайшей монашеской дисциплине. В том, с какой решительностью и яростным упорством он достигал поставленных целей в литературе, чувствовался его лагерный опыт. В глазах стороннего наблюдателя его жизнь как в России, так и в изгнании выглядела зеркальным отражением режима изоляции в тюремной камере. Как бы то ни было, в конфронтации с властями ему почти всегда удавалось быть на шаг впереди советской пропагандистской машины благодаря вниманию западной прессы, зарубежного радио или его обращениям в открытых письмах к политическим лидерам Запада. Иными словами, он был блестящим и порой безжалостным стратегом, защищая от врагов свое литературное детище (что он и описал добросовестно в книге "Бодался теленок с дубом" в 1975 году).

Оставила ли эта внешняя деятельность отпечаток на внутреннем облике автора? Его личность стала предметом литературных пародий и поводом для сведения личных счетов - таких, как ядовитые клеветнические воспоминания его первой жены Решетовской; или умопомрачительная сатира Владимира Войновича с издевательством над общественными начинаниями Солженицына, его тягой к посконной народной мудрости. Впрочем, драматизм его публичных жестов не нуждался в художественных преувеличениях. Эдвард Э.Эриксон и Дэниел Дж.Махони, редакторы этого иконографического сборника, не могли не упомянуть о трагической судьбе машинистки Солженицына. Сломавшись после недели тяжелых допросов, она передала КГБ машинописный экземпляр "Архипелага". Чувство вины за предательство дела Солженицына ощущалось ею настолько остро, что она покончила с собой. Это был самый трагический, но не единственный случай, когда страх навлечь на себя неодобрение Солженицына заставлял людей совершать поступки вопреки собственной воле; те, кто с ним спорил, подвергались остракизму. Он исключил из своей жизни всех, кого подозревал в нелояльности, включая самого проницательного, глубокого и точного из его биографов - Майкла Скэммелла. Сам Солженицын и его сторонники считают, что иначе невозможно было сохранить память об ужасах сталинизма для будущих поколений; противники полагают, что за его гражданским рвением попросту скрываются тщеславие и мания величия.

После вынужденного переезда Солженицына на Запад в 1974 году влияние его на массы русской интеллигенции в изгнании было пагубным. Одной из его первых политических акций стала попытка распространить в европейской прессе список тех российских диссидентов, кого, по его мнению, можно было так или иначе подозревать в сотрудничестве с КГБ. Клеветнический и произвольный характер подобных необдуманных обвинений предотвратил появление этого абсурдного списка а газетах. Но моральный урон был нанесен. Солженицын безуспешно пытался очернить репутацию одной из самых пророческих фигур той эпохи, мыслителя и писателя Андрея Синявского, поскольку тот высмеивал упрощенное понимание Солженицыным русской истории и патриотической роли русской литературы.

Солженицынский фонд помощи бывшим узникам ГУЛАГа был неотъемлемой частью процесса освобождения России от сталинского прошлого, однако самые крупные эмигрантские периодические издания под его влиянием превратились в оплот застойного традиционализма - и стилистически, и по своей идеологии. Постепенно эти издания стали как две капли воды походить на своих советских оппонентов.

Его собственное возвращение в Россию в 1994 году было похоже на путешествие в машине времени - из советского прошлого в настоящее, с церемониально-помпезными остановками на пути из Владивостока в Москву. За катаклизмами в России конца 80-х он следил внимательно, но издалёка - не только из другой страны, но и из другой эпохи. Двадцать лет он провел в капсуле остановившегося времени, и бурные события современной американской жизни ни на секунду не отвлекали его от работы над монументальным эпическим произведением о причинах русской революции - "Красным колесом", начатым им (в форме дневника) еще в десятилетнем возрасте.

Солженицын вернулся в Россию человеком из той эпохи, когда роль писателя в обществе (потерявшем веру в моральные устои системы) пришла на смену роли священника. Он наверняка помнил, как в 1958 году, за несколько лет до того, как советский литературный истеблишмент принял его в свои ряды, по приказу властей на стадион "Лужники" привезли 14-тысячную толпу. Народ предал анафеме Пастернака, удостоенного Нобелевской премии. В этом событии - параноидальное лицо тоталитаризма, однако свидетельствовало оно еще и о другом: насколько важна в глазах правящей элиты была тогда роль писателя. В том же году 14 тысяч собрались (на этот раз добровольно) на другом стадионе, в Новой Англии, послушать патриарха поэтического авангарда Т.С.Элиота. Поэты правили миром. Тогда же, в конце 50-х, писатель Андре Мальро стал министром культуры Франции. Альберту Эйнштейну предложили пост президента Израиля. В те годы интеллектуалы не уступали по своему сакральному статусу великим государственным деятелям.

Тот факт, что Солженицына перестали воспринимать в роли духовного наставника народа, несомненно, его обескуражил. Его широко разрекламированное возвращение на Родину было омрачено как реакцией его поклонников, разочаровавшихся в старомодных политических сентенциях своего пророка, так и его собственным осуждением аморальности происходящего в стране, сбросившейся с себя оковы коммунизма. Какое-то время он выступал в еженедельной пятнадцатиминутной телепрограмме под названием "Встречи с Солженицыным". Через несколько месяцев из-за недостатка зрительского интереса ее убрали, заменив другой, где фигурировала порнозвезда итальянского парламента Чиччолина.

Положение Солженицына в сегодняшней России можно было бы назвать странным, не будь оно столь трагичным. На первый взгляд, все хорошо. Солженицын отпраздновал свою 88-ю годовщину в собственном частном поместье под Москвой, столь же комфортабельном, что и его убежище в Вермонте. Его оптимизм и вера в новое российское государство год от года крепнут в связи с приходом к власти Владимира Путина. Он дал Путину аудиенцию - тот приехал к нему домой, чтобы обсудить с духовным авторитетом, "как нам обустроить Россию". Солженицын принял ряд государственных почестей и почетных званий. Первые тома его полного собрания сочинений вот-вот появятся в книжных магазинах. В прошлом году по государственному телеканалу была показана десятисерийная экранизация его романа "В круге первом" с голосом самого Солженицына-рассказчика за кадром. Свидетели утверждают, что на предварительном просмотре он был тронут до слез. После восьми лет в лагерях (его арестовали на передовой в 1945 году за критику Сталина в частной переписке с другом), высылки в Казахстан и смертельной угрозы рака, полуподпольного существования в Москве, многолетней борьбы с литературным генералитетом после смерти Сталина и во время хрущевской оттепели - после всех этих испытаний истина, похоже, восторжествовала. Восторжествовала ли?

Я еще не забыл, как перед нами, советскими школьниками, периодически выступал какой-нибудь старый большевик с рассказом о безобразиях царского режима. На фоне этих ужасов становилось ясно, как весело и радостно живется нам в советском раю. Настораживает то, что сегодняшнее руководство России аналогичным образом использует в пропагандистских целях солженицынский опыт. Страна не прошла процесс десоветизации, как это удалось другим странам Восточной и Центральной Европы после падения коммунизма. Никто не может точно ответить на вопрос, почему в ту эпоху (какой бы короткой она ни была) полного крушения тоталитарного государства архивы КГБ не стали доступными каждому, почему главных виновников советского геноцида в СССР (и вне его) не тронули, а партийным аппаратчикам позволили заново обрести политическое и финансовое влияние при новом режиме. По мнению одних, масштабы соучастия в преступлениях советской эпохи были таковы, что полное обнародование документов привело бы к гражданской войне; другие винили во всем русский фатализм, всеобщую индифферентность и недостаток гражданского мужества. Помимо всего этого верхушка, пришедшая на смену старой, вскоре начала приспосабливать бывший аппарат власти к своим личным нуждам, тем самым позволив наиболее темным элементам отжившей советской системы захватить контроль над новой Россией.

Каковы бы ни были на то причины, страна снова оказалась под каблуком аппарата органов госбезопасности, разве что сменившего название, раздробленного на воюющие группировки, но при этом единого в своем стремлении разрушить всякое подобие оппозиции - будь то политически активный бизнесмен или влиятельный журналист. Ощущение безнаказанности среди преступников, как старого, так и нового поколения, настолько демонстративно, что оказывает страшный деморализующий эффект на все население. Вывод напрашивается сам собой: "Все дозволено". Криминальное сознание становится массовым. А поскольку преступное происхождение и нравы новой русской элиты прекрасно видны окружающему миру, сегодняшняя власть опасается иностранцев и пришельцев, разжигает среди народа националистические чувства, создает атмосферу подозрительности по отношению к любым западным группировкам и объединениям. Запад - для шопинга, а не для изучения уроков истории. Русские не должны слепо подражать западному образу жизни, говорят нам; выбор России - так называемая контролируемая демократия для "коренного населения". Короче говоря, страна - со всеми своими природными богатствами, бешеной экономической активностью и бурной культурной жизнью - может вот-вот перешагнуть, как сомнамбула, некую черту и оказаться в политическом режиме, который в старые добрые времена назывался фашизмом.

Солженицын посвятил свою жизнь борьбе со строем, при котором машина государственной безопасности заставляла каждого чувствовать себя сообщником в уголовном процессе превращения страны в гигантский концлагерь. Сейчас Солженицын стал частью общества, где СМИ доведены - через самоцензуру и давление в советском духе - до полной импотенции; диссидентствующих художников и писателей регулярно избивают; журналистов, вскрывающих коррупцию и злоупотребления властей, убивают. И тем не менее Солженицын молчит. Молчит даже тогда, когда его самую заветную идею - о спасении России путем создания земств с независимым руководством на местах по швейцарскому образцу - сперва осмеивают в прессе, а потом растаптывают президентским указом, восстановившим по всей стране централизованную власть Кремля. В эти дни Солженицын, как правило, избегает появляться на публике и воздерживается от публичных заявлений. Сказываются возраст и состояние здоровья. И все-таки недавно он нашел время и силы, чтобы выразить одобрение российскому правительству, когда поставки газа Украине по сниженным ценам были перекрыты. Как заявил Солженицын, на Украине "растаптывают русскую культуру и язык, устраивают на своей территории один за другим маневры НАТО... Зачем же мы должны откладывать их долги на десятилетие, продавать им газ по льготной цене?" Ну что тут скажешь? И дым отечества...

К удивлению либеральных кругов Запада, Россия (подобно Малайзии с Китаем) доказала, что капитализм и стремление к процветанию вполне могут сожительствовать с авторитаризмом и воинствующим национализмом. Не следует забывать, что ГУЛАГ был, помимо всего прочего, еще и капиталистической инициативой, где дешевый рабский труд использовался для воплощения в жизнь государственных планов. "Архипелаг ГУЛАГ" был написан Солженицыным как предостережение Западу. Возможно, пора снова перечитать это произведение и на родине - в свете своей собственной, российской исторической перспективы.

Источник: "The Times Literary Supplement"

Авторизованный перевод с английского Анны Асланян