Исполняется полвека шедевру великого итальянского писателя ХХ века Карло Эмилио Гадды под названием "Пренеприятнейшее происшествие на улице Мерулана". В усложненном языке "великана Гадды" (Ф.Феллини), "несравненного Гадды" (И.Кальвино) слились элементы различных диалектов, жаргонизмы, архаизмы, латинизмы, неологизмы, научные термины, слова из других языков. Литературную манеру Гадды принято обозначать как "плюрилингвизм". Произведения К.Э.Гадды исключительно трудны для перевода и еще ждут своего переводчика на русский язык, как минимум своего С.Хоружего. Роман "Пренеприятнейшее происшествие на улице Мерулана" (окончательная редакция 1957 г.) описывает картины жизни Рима при Муссолини; это произведение по праву называют великим памятником эпохи итальянского фашизма.

Роман "Пренеприятнейшее происшествие на улице Мерулана" Карло Эмилио Гадды занимает в итальянской литературе ХХ века то же место, что и "Обрученные" Мандзони в литературе XIX: сложные конструкции, исполински возвышающиеся над остальной литературой этого периода и уже своим существованием ставящие под сомнение все вокруг. Роман-тайна, своего рода инопланетное явление и в то же время поистине дитя своего времени.

"Пренеприятнейшее происшествие на улице Мерулана" по всем параметрам произведение "неправильное". Оно не окончено, начинено всевозможными навязчивыми отступлениями, непредсказуемо и, главное, как и все по-настоящему великие книги, чрезмерно. Это одно из тех немногих произведений, которые заставляют нас задуматься о состоянии нашей читательской впитывающей субстанции, привыкшей годами перерабатывать гамбургеры с жаренной на плохом масле картошкой. "Пренеприятнейшее происшествие" - это самое удивительное лингвистическое явление, никогда ранее не возникавшее в итальянской литературе. Самое обширное кубистское полотно, которое по своему значению может соперничать с "Герникой" Пикассо. Надо сказать, что роман Гадды стал самым значительным памятником любви-ненависти провинциального Рима к Муссолини 1927 года - времени его трансформации в Дуче.

Кажется, в романе собраны итальянские диалекты во всем их ослепительном блеске, неподвластные этому всепоглощающему телевизионному стандарту, избитой метафоричности, к которой сводится вся наша ежедневная болтовня. Гадда способен извлечь звучание из самых непригодных для этого объектов: мотоциклов, старых ночных горшков, поездов, "продовольственной ярмарки" на площади Витторио Эммануэле.

Как писал известный литературный критик Эмилио Чеки, "Пренеприятнейшее происшествие" следует читать для того, чтобы "научиться проникать внутрь вещей, пусть ничтожных и не слишком приятных, какими они и являются, участвовать в их бесконечных жизненных соотношениях".

"Пренеприятнейшее происшествие" - это удивительно сложное в своей полифоничности явление: роман и одновременно "антироман", хроника незначительных событий и история государства, порядок и хаос, норма и нарушение нормы. Комизм здесь сочетается с высокой трагедийностью, любовь к человеку - с безысходным разочарованием в его неизбывной ограниченности.

Гадда, вечно терзаемый чувством воображаемой вины, был вознагражден тем, что всю жизнь его окружали и поддерживали на редкость достойные и преданные ему люди.

Среди них - крупнейшей итальянский литературовед Джанфранко Контини; легендарный банкир-меценат Рафаэле Маттиоли; Г.А.Анджолетти, который устроил Гадду на работу на телевизионный канал "Рай" в 1950 году, выведя тем самым писателя из крайне затруднительного положения; Ливио Гарцанти, гениальный тридцатилетний издатель, вынудивший Гадду вновь обратиться к уже вышедшим в журнале "Леттература" в 1946-1947 годах главам будущего романа. Гарцанти эффективно чередовал предупредительность с угрозами, ласки с разумными притеснениями; во многом благодаря его усилиям книга в конце концов была написана. После прочтения "Пренеприятнейшего происшествия" целиком Гарцанти сказал, что чувствует себя совершенно "потерянным и потрясенным".

Гадда втягивает читателя в водоворот событий, в вихрь своей лингвистической игры, который увлекает за собой все вокруг: обрывки слов, диалекты, жаргонизмы. Собирая все это в "узел, или путаницу, или неразбериху, которую римляне называют клубком", Гадда не оставляет вокруг камня на камне. Произведения Гадды - это мощная центростремительная сила: если выходишь на ее орбиту, тебя засасывает внутрь и тебе уже не вырваться. Писатель до такой степени захвачен чарами своего письма, что это неминуемо передается и читателю. Читая Гадду, приходишь к мысли, что сам бы хотел писать так же, да и вообще немного походить на него самого. Сегодня многие писатели называют Гадду своим учителем, пытаются подражать его манере письма. Но их усилия, как правило, еще более обедняют их и без того вторичные литературные опыты. Гадда - это недостижимая вершина.

"Пренеприятнейшее происшествие" - книга, полная недомолвок и скрытых аллюзий. Самые незначительные детали - велосипеды, сумки с покупками, нагруженные апельсинами и свисающим наружу укропом - растворяются в романе в скрытой боли и меланхолии. Героя романа Ингравалло можно сравнить со стрелкой компаса, потерянного в сошедшем с ума мире со всеми его многочисленными "философиями".

"Пренеприятнейшее известие" насыщено порохом, который находишь внутри себя. Снова и снова перечитываешь роман благодаря его комическим и одновременно трагическим составляющим - смешению всевозможных регистров, которые Гадда неподражаемо объединяет в общем звучании. Комичность проявляется во всех врезающихся в память описаниях: вспомним "челюстястого" Муссолини или рассуждения о женщинах дона Чиччо, "в том, что касается женской индивидуальности его избранниц", то их "притягательная сила обычно приходилась на яичники".

Детективный, как и во всех детективах, здесь только повод. Детектив выбран как художественная форма, позволяющая передать состояние мира, в котором уверенность в чем бы то ни было утеряна как факт. Язык перестает нести свою умиротворяющую, связующую функцию, в ситуации экзистенциального краха он взрывает все основы, обозначая глубокий кризис познания и представления об истинности. Остается только этот вихрь слов, в который ты погружаешься и который увлекает тебя за собой, лишая надежды на всякую ясность. Гангренозная боль жестокого мира экс-проституток, карабинеров, соседей по дому - образец вечно бранящегося гротескного человечества.

Часто годовщины празднуются из чувства долга, иными словами, по обязанности - по Фрейду, эти масштабные празднования обусловлены не чем иным, как скрытым чувством вины: об авторе мы давно забыли, произведения его не читаем, так успокоим же свою совесть хоть и формальным, но чествованием последнего. И в связи с этим возникает вопрос: читают ли еще К.Э.Гадду? Если судить по количеству переизданий "Пренеприятнейшего происшествия", вопрос отпадает сам собой. Но кто же его читает? Немногочисленная группка пожилых гурманов? Ну а среди подрастающего поколения - несколько отличников класса, каким-то чудом освободившихся от навязанного системой единообразия, равняющего всех, которое уже довольно давно царит в нашей школе? Кто снабдит итальянских школьников культурным инструментарием, необходимым для того, чтобы "взять Эверест" Карло Эмилио Гадды, чтобы получить опыт, из которого каждый, несомненно, вынесет свое, разное? Кто еще в состоянии объяснить им, что все действительно стоящее нужно добывать трудом? И еще: кто разбирает произведения Гадды с кафедры? Я не проводил расследования, но так, на глаз, итальянский ХХ век, как мне кажется, драматическим образом отсутствует в университетских курсах (во всяком случае, в Турине - счастье, что университетские программы доходят хотя бы до Д.Верги: какой уж там Гадда). Я очень надеюсь, что кто-нибудь меня опровергнет.

Источник: "Tuttolibri"

Перевод Милы Сабуровой