Здоровье общества лучше всего характеризуется тем, как оно относится к своим самым слабым и незащищенным гражданам. Тот же критерий можно применить и к американским газетам, переживающим сегодня не лучшие времена. Учитывая общую утрату доверия к профессии журналиста, можно говорить о кризисе, с которым столкнулась вся пресса, включая и те немногие газеты, которые берут на себя заботу регулярно рецензировать книги. За последние годы газеты всей страны с устрашающей скоростью сокращали объем рецензирования, а в некоторых случаях и вовсе ликвидировали соответствующие рубрики и разделы. В условиях, когда владельцы газет чувствуют себя так, словно они и возглавляемые ими печатные органы подвергаются форменной осаде со стороны новых технологий и бизнесменов с Уолл-стрит, оказывающих постоянное давление с целью выкачать из них как можно больше денег, рецензирование книг оказалось одной из первых жертв этого процесса: оно стало свертываться, поэтапно пошло на убыль. Сегодня рецензирование книг и литературная критика рассматриваются многими газетными менеджерами как сомнительное занятие, а то и просто как пустая трата денег.
Если окинуть историю взаимоотношений американских газет с такой новостью, как выход книги, более пристальным взглядом, станет очевидным тот факт, что, хотя свертывание книжной аналитики происходит в последнее время небывало быстрыми темпами, это не такое уж новое явление. Осенью 2000 года Чарльз Макграт, тогдашний редактор "The New York Times Book Review" - самого знаменитого книжного обозрения, беспрецедентного по своему объему, величине публикуемых рецензий, географии распространения, амбициозности, обороту и составу сотрудников, - уже жаловался на неуклонное "усыхание" книжного обозревательства. "Многие газеты либо полностью отказались от рецензирования, либо сократили его объем, руководствуясь коммерческими соображениями. Еженедельные новостные газеты, которые раньше регулярно печатали обзоры книжных новинок, больше этого не делают", - сказал Макграт в интервью для раздела газеты "Times" под названием "Book Review". В самом деле, в апреле следующего года газета "San Francisco Chronicle" свернула книжный раздел в воскресном выпуске "Sunday Datebook", посвященном новостям культуры и искусства. Этот шаг был с негодованием встречен многими читателями. После шести месяцев протестов со стороны общественности - и после того, как социологическое исследование по методу фокус-группы показало, что книжный раздел пользовался серьезным читательским вниманием, - он был восстановлен в форме отдельного вкладыша. (Пять лет спустя вкладыш потерял две страницы в порядке экономии средств, а теперь "похудел" на треть: сегодня в нем всего четыре страницы.) В 2001 году газета "The Boston Globe" отказалась от специального раздела под названием "Книжное обозрение" и стала помещать рецензии на книги вперемежку с политическими комментариями. Ныне объем "The New York Times Book Review" составляет в среднем 32-36 малоформатных "таблоидных" страниц - довольно резкое снижение по сравнению с 1985 годом, когда объем издания составлял в среднем 44 страницы.
То, что книжное обозревательство исчезает как род деятельности, давно не новость. Новыми являются та стремительность, с которой происходит эрозия рецензирования, и те опасения, которые с этим связаны: возникает ощущение, что (если это уже не произошло) скоро будет пересечена красная черта - тот культурный порог, за которым просматривается исчезновение рецензирования как такового; сейчас вопрос о том, будет ли оно существовать, представляется вполне оправданным. Книжные разделы, рубрики и страницы, равно как и связанные с ними рабочие места, исчезают со скоростью, сравнимой только со скоростью исчезновения некоторых видов животных в долине Амазонки в сезон дождей. Весной прошлого года Тереза Уивер, известная обозревательница, долго работавшая редактором отдела рецензий в "Atlanta Journal-Constitution", была смещена со своего поста, а "бумажный" отдел книжных рецензий заменен электронной версией. Редактор газеты сказал, без тени стыда или смущения, что этот шаг был частью более общего плана реструктуризации освещения новостей культуры: теперь книжные рецензии будут печататься вперемежку с материалами об искусстве, включая музыку и танцы. В это же время читатели газеты "The Dallas Morning News" лишились своего постоянного книжного обозревателя: Джером Уикс, который вел соответствующую рубрику с 1996 года, принял определенную сумму денег в качестве "отступного" в рамках реструктуризации издания.
Другие газеты, включая принадлежащие Рейли "News & Observer", "Orlando Sentinel" и "The Cleveland Plain Dealer", также либо ликвидировали должность книжного редактора, либо урезали соответствующие разделы. Газета "Chicago Tribune" решила переместить книжные страницы в субботний, наименее читаемый выпуск. Ее книжный редактор Элизабет Тейлор, всегда оптимистично настроенная, сказала, что, поскольку субботний выпуск самый тонкий, тем больший вес приобретут публикуемые в нем рецензии в глазах читателей и, если повезет, в глазах потенциальных рекламодателей. В июне газета "San Diego Union-Tribune" уничтожила отдел рецензий, просуществовавший десять лет в виде автономного раздела, переместив материалы о книгах на страницы, посвященные искусству. Чуть раньше в этом же году газета "Los Angeles Times", существенно отступив от прежней амбициозности, проявившейся в создании в 1975 году еженедельного "Book Review", решила урезать двенадцатистраничный воскресный раздел до двух страниц и отфутболила оставшийся обрубок в переформатированный воскресный раздел "Мнения". В пресс-релизе, оповестившем об этих изменениях, была предпринята попытка развеять тревоги читателей путем широковещательной демагогии: руководство объявило о намерении компенсировать потерю, существенно расширив онлайновый книжный раздел (что будет нелегко осуществить ввиду нежелания менеджмента расширить штат газеты; вместо этого на плечи редактора "Review" и его помощников взвалили дополнительные обязанности). Газета также пообещала увеличить количество и качество иллюстраций и фотографий, "забыв" упомянуть о том, что это приведет к дальнейшему сокращению печатного пространства.
Многие писатели видят в происходящих изменениях угрозу для экологии литературной и культурной жизни, что вызывает у них самую серьезную тревогу и озабоченность ввиду хрупкости и деликатности этой сферы национального бытия. Весной прошлого года романист Ричард Форд выразил негодование по поводу исчезновения книжных обозрений. Майкл Коннелли, бывший репортер газеты "Los Angeles Times", а ныне автор бестселлеров в жанре "тайн и ужасов", резко осудил закрытие книжного раздела в своей прежней газете. Салман Рушди во время одного из своих редких появлений на публике пожурил газету "The Colbert Report" за резкое сокращение объема рецензирования. Было собрано большое количество писательских и читательских подписей под петицией, составленной Национальным объединением литературных критиков (National Book Critics Circle) в надежде переломить существующую тенденцию. В петиции содержится призыв сделать все возможное, чтобы не позволить американским газетам перевести рецензирование книг в категорию роскоши, без которой легко можно обойтись. Вместо того чтобы бороться с культурной и политической безграмотностью (довольно широко распространенной у нас в обществе), газеты поступают противоположным образом, выказывая пренебрежение к литературному обозревательству, хотя информирование читателей о новых книгах входит в круг их прямых обязанностей.
Но есть и другие деятели культуры, которые с такой же страстью отвергают подобные опасения как сильно преувеличенные: они сравнивают своих коллег, "поднявших истерику", с луддитами, слишком бурно - и неадекватно - реагировавшими на происходившие в мире изменения. Они приветствуют происходящие перемены, хотя и понимают, что к ним трудно будет адаптироваться, и призывают освободиться от ностальгии по безоблачному прошлому, которого никогда не было. По их мнению, следует только радоваться тому, что газеты наконец - с большим запозданием - предпринимают шаги (пускай болезненные), которые должны привести к новому расцвету культуры. Джеймс Атлас, писавший ранее для "The New York Times" и "The New Yorker", а ныне независимый издатель, относится к разного рода инновациям с восторженным трепетом неофита. Будущее видится ему в розовом свете, а настоящее воспринимается как прелюдия к нему. Атлас сказал в мае корреспонденту газеты "Los Angeles Times": "Серьезный разговор о книгах продолжается на многих уровнях. В нем участвуют не только рецензенты и блогеры. Когда в нашу жизнь внедряются новые технологии, этот процесс уже нельзя остановить. У нас будут электронные книги. Будут развиваться новые виды бизнеса - скажем, распечатка книг по заказам покупателя. Многие веб-сайты превратятся в читательские клубы, заседания которых будут становиться все более содержательными и углубленными по мере того, как к их работе станут привлекаться, в качестве модераторов, авторитетные литературные арбитры. Ключевое слово современности - адаптация, и надо исходить из того, что она все равно произойдет, нравится нам это или нет". Если верить адептам Новой информационной эры, то средства коммуникации, постоянно совершенствующиеся благодаря прогрессу в сфере электроники и программного обеспечения, демократизировали дискуссии, придав уверенность тем членам нашего общества, чьи мнения были маргинализированы или, хуже того, замалчивались мейнстримовскими медиа, так что мы живем в эпоху обновленного дискурса о книгах и реформирующегося книжного бизнеса.
Для того чтобы лучше понять причины затруднительного положения, в котором оказались книжные обозреватели, его следует рассматривать на фоне нескольких пересекающихся и соперничающих между собой кризисных явлений: во-первых, существует общая для всех американских газет проблема адаптации к новым цифровым и электронным технологиям, которые все в большей мере абсорбируют рекламные доллары, отваживая читателей от газет и ограничивая тем самым их доходность; во-вторых, произошла глубокая структурная трансформация, преобразовавшая всю книгоиздательскую и книготорговую индустрию на основе конгломерации и дигитализации; и, в-третьих, наблюдается фундаментальный и вызывающий наибольшую тревогу кризис в сфере самой литературы, который проявляется в том, что в условиях стремительно фрагментирующейся и визуально агрессивной культурной среды серьезное чтение становится все в большей степени нерелевантным, в связи с чем утрачиваются навыки концентрации, необходимой для адекватного восприятия разветвленного нарратива и следования за развитием мысли автора.
Все эти кризисные явления вместе взятые оказывают глубокое воздействие на многие сферы нашей жизни; в частности, они затрудняют усилия, направленные на создание широкого сообщества информированных граждан, столь необходимого для поддержания жизнеспособной демократии. В этом плане трудно переоценить ту роль, которую играет в подобных процессах обсуждение новых книг: немаловажное значение имеют в этом деле такие факторы, как форма подачи информации и способ проведения дискуссий. Моральный и культурный императив совершенно ясен, но, возможно, существуют и постоянно упускаемые коммерческие возможности выживания книжных разделов, которые только ждут своего часа.
И не только коммерческие. За стандартными сетованиями по поводу разгула утилитаризма зачастую упускается из виду еще более горькая правда: рецензирование книг не только сократилось по объему, но и стало беспросветно серым и незанимательным. Публикуемые рецензии нередко содержат столь скудную и недоброкачественную пищу для ума, что, по сути дела, наносят оскорбление большинству уважающих себя читателей. Так что возникает искушение сказать, что их исчезновение со страниц американских газет - повод не для печали, а для ликования.
Страсти и обязательства
Я имел честь девять лет (с 1996-го по 2005-й) возглавлять "Los Angeles Times Book Review", и за эти годы мне приходилось сталкиваться со многими из вышеозначенных проблем. Я занимал место в первом ряду, позволявшее со всеми удобствами наблюдать за контроверзами, разыгрывавшимися между культурой и коммерцией. Я постоянно имел дело с весьма болезненными вопросами типа: как сохранить при рецензировании баланс между так называемой высокой и популярной ("низкой") культурой? как улучшить качество рецензирования и увеличить его объем на страницах газеты? Ведь я был не просто зрителем. Глубоко вовлеченный в развертывавшуюся драму, я был кровно заинтересован в ее исходе. Я работал пять лет журналистом в конце 70-х и в начале 80-х, а затем заместителем редактора отдела газеты "Sunday Opinion" и вел в ней постоянную колонку. Потом перешел в "The New Republic", где возглавлял издательский отдел, работавший совместно сначала с "Henry Holt", а затем с "Basic Books"; три года спустя стал главным редактором и издателем "The Noonday Press" и "Hill & Wang" (оба эти издательства были подразделениями "Farrar, Straus & Giroux"). В 1990 году я был назначен главным редактором "Times Books", затем выпускающим редактором "Random House, Inc.", и именно там, в моем манхэттенском офисе на одиннадцатом этаже, в один жаркий августовский день 1996 года раздался телефонный звонок из моей старой alma mater - "Los Angeles Times"; мой собеседник поинтересовался, не хочу ли я вернуться в качестве литературного редактора газеты.
Я почувствовал, что у меня нет времени на размышления; жизнь коротка, а литература долговечна. Кроме того, в стране, население которой составляет 300 миллионов человек, чувствуешь себя счастливцем, если удастся получить в какой-нибудь газете колонку на полстраницы, предназначенную для книжных рецензий, - подлинное гетто, пребывание в котором, как мне тогда казалось, было предательством по отношению к святой обязанности журналистики: информировать публику обо всех главных новостях (в данном случае - в сфере книгоиздания). Лишь немногие американские газеты (такие как "The New York Times", "The Washington Post" и "Los Angeles Times") считали это занятие достаточно важным, чтобы посвятить ему целый раздел воскресного выпуска. Газета "The New York Times", даже сократившись до 36 страниц, оставалась лидером в этом негласном соревновании. Ее и нужно было превзойти. Я поставил перед собой цель: добиться в три раза лучших результатов на трети отпущенного мне пространства. Для этого нужно было увеличить нарративную ценность каждой рецензии и выдавать читателю такой литературный раздел в воскресном номере, чтобы он вспоминал о нем в понедельник.
Я хотел издавать "Los Angeles Times Book Review" таким образом - и с таким рвением, - чтобы читатели воспылали страстью к книгам и идеям, освещаемым на немногих отводимых для этого страницах (руководство гарантировало объем порядка двенадцати страниц "таблоидного" формата, но он доходил и до шестнадцати страниц - либо в связи со сверхурочными рекламными поступлениями, обычно лившимися тонкой струйкой, либо по большим оказиям). Больше всего мне хотелось изменить тон общения с читателем, а именно: начать разговаривать с ним как со взрослым человеком, отказавшись от ребяческой болтовни, которая сходит за "непринужденную беседу" во многих - слишком многих - американских газетах. Мне хотелось сделать такой раздел, чтобы он целиком и полностью ориентировался на читателей, питающих пристрастие к слову и преданных книге. Я знал, что смогу этого добиться только в том случае, если воспользуюсь (переадресовав его себе как редактору) советом Надин Гордимер, призывавшей авторов писать так, словно это уже посмертная публикация, - иначе я потерял бы необходимый для такого дела кураж.
Пределом моих честолюбивых мечтаний было намерение использовать свой новый пост для ответа на единственный вопрос: возможна ли серьезная литературная критика в массовом обществе? Если она окажется возможной в L.A., это будет означать, что она возможна везде. Я хотел, чтобы в разделе "Book Review" книги рецензировались так, как в великолепном спортивном разделе той же газеты повествуется о встречах Dodgers и Lakers: с неизменным уважением к обычным читателям, прекрасно разбирающимся в тонкостях игры, и с очевидной страстью как к самой игре, так и к ее участникам. Освещение спортивных событий на немногих газетных страницах было обычно очень толковым, полным нюансов, часто насыщенным почти талмудическими контроверзами и яркими описаниями; и, главное, оно было пронизано остро выраженным, зачастую пристрастным собственным мнением. Спортивные редакторы никогда не ориентировались на читателей газеты, которые не любят спорт. Нет, это был раздел, предназначенный исключительно для фанатов: предполагалось, что читатель великолепно знаком с миром спорта. Как и "Book Review", спортивный раздел был почти свободен от рекламных объявлений, и тем не менее мне никогда не приходилось слышать требования, чтобы комментаторы модифицировали свои мнения, дабы привлечь рекламодателей, связанных с теми командами, о которых шла речь на страницах газеты. Спортивный раздел L.A., как и большинство разделов этой газеты, был бы, безусловно, убыточным, если бы существовал автономно. То же самое относилось и к "Book Review" И в этом газета "Los Angeles Times" не была одинока. Таким же образом существовало подавляющее большинство американских газет.
Когда я готовился покинуть епархию книгоиздательского дела ради того, что казалось мне форпостом, расположенным на дружественной территории, мне захотелось обсудить этот шаг с Чарльзом Макгратом, который в 1994 году оставил "The New Yorker", чтобы стать редактором "The New York Times Book Review". Он удивил меня, сказав, что завидует моему новому назначению. "В отличие от меня, - проворчал Макграт, - ты будешь избавлен от необходимости заниматься онанизмом. Поскольку в "Los Angeles Times" книжному обозрению отводится всего несколько страниц, ты не будешь обязан предоставить потребителю книг путеводитель по всей книгоиздательской ойкумене - безнадежная затея, представляющая собой сизифов труд".
Лишенное сантиментов подтверждение трезвости его оценок было получено мною через несколько дней в разговоре с Джоан Дидион и ее мужем Джоном Грегори Данном. Какой совет они могли бы дать в связи с моим решением вернуться в свою прежнюю газету, которая была для них когда-то родным домом? Дидион вытянула руку и, ухватив меня за предплечье стальными пальчиками, сказала: "Рецензируйте только хорошие книги". Я засмеялся, и она добавила: "Нет, это не общие слова, я имею в виду нечто вполне определенное: если писатель живет в квартале с почтовым индексом 90210, это не означает, что вы должны обратить на него внимание. Конечно, если его работа хороша, это не имеет значения, но если она второсортна или того хуже, не уделяйте ей ни строки. Если поступить иначе, это будет верный способ превратить "Book Review" в посредственное, провинциальное издание".
Она читала проповедь обращенному. Если у меня и были свои пристрастия (а они были), то это была склонность уделять повышенное внимание неизвестным, игнорируемым, может быть, небольшим, но ценным (и часто невидимым) авторам, о творчестве которых читатели иначе никогда бы не услышали. Рецензирование книг, уже вошедших в списки бестселлеров и написанных авторами, имена которых стали так называемыми "большими брендами", что позволяло им нещадно эксплуатировать машину публичности, запускаемую (отнюдь не бескорыстно) их издателями, представлялось мне пустым занятием. Зачем сообщать читателю новости, которые им и без того известны?
Масса и класс
Кроме того, пространство, выделенное под книжное обозрение в "Los Angeles Times", как и в других газетах, было чрезвычайно скудным, что неизбежно ставило редактора перед трудным выбором. Решения о том, какие книги рецензировать, а какие нет, могли быть в такой ситуации только субъективными. Поскольку мне приходилось иметь дело с лавиной книг, ежедневно присылаемых издателями (около тысячи названий за неделю), отбор происходил беспрерывно. Если не считать рецензий, появлявшихся в основном корпусе газеты ежедневно, мы имели в воскресном выпуске "Book Review" достаточно места, чтобы отметить или отрецензировать лишь около двенадцати сотен книг в год (для сравнения: "The New York Times" рецензировал почти в три раза больше книг). Мне пришлось просто положиться на свое литературное чутье и вкус, сложить пальцы крест-накрест и понадеяться на то, что значительное число читателей газеты найдет в себе отголосок моего энтузиазма. Мне хотелось занять позицию, сходную с той, которую занимала Мэри Лу Уильямс, джазовая пианистка и композитор, сказавшая о своих обязательствах перед аудиторией и о своем искусстве следующее: "Я держусь немного впереди своих поклонников, как зеркало, которое показывает, что произойдет дальше".
Мне было сказано Шелби Коффи III, тогдашним редактором газеты и человеком, который взял меня на работу, что моя миссия состоит в том, чтобы сфокусировать внимание на книгах как новостях, остающихся новостями, - то есть на тех книгах, которые сохранят свежесть по прошествии времени. Конечно, разумные люди могут иметь разные - и при этом одинаково разумные - мнения относительно того, как этого добиться. Но мы согласились в том, что было бы правильно выносить как литературные, так и журналистские суждения, не поддаваясь давлению со стороны коммерции и обходя стороной то, что пользуется дешевой популярностью; вместо этого следовало сконцентрироваться на работах, имеющих незыблемую ценность - разумеется, в той мере, в какой человек может быть уверен в вердикте будущего, находясь в заведомо ущербной позиции современного наблюдателя. Я понимал, что подобные амбиции неизбежно вызовут гнев самураев политкорректности как с правой, так и с левой стороны политического спектра, и предвидел, что моя позиция будет принята в штыки редакторами газет, убедившими себя, что привлечь читателей и увеличить оборот можно только за счет рыночного популизма.
Согласно такой позиции, на страницы газеты может быть допущена только та рецензия (или книга), для понимания которой не требуется ни малейших усилий. Все остальное воспринимается как "снобизм". Эта грубая и разрушительная догма составляет ядро антиинтеллектуалистской традиции, которая живет и процветает в среде американских газетчиков. Вот почему большинство газет пренебрегает рецензиями. По этой же причине печатающиеся в них рецензии не заслуживают прочтения. Я стремился опровергнуть эту догму. Конечно, в идеале мне хотелось бы того, о чем мечтал Отис Чандлер [бывший издатель "Los Angeles Times"], - гармонического сочетания понятий "масса" и "класс". Но, оказавшись перед необходимостью выбрать что-то одно, я каждый раз предпочел бы класс. В литературных делах я всегда был убежденным ленинцем: лучше меньше, да лучше.
Трудно не согласиться с Леоном Визельтиром, литературным редактором "The New Republic" с двадцатипятилетним стажем: "Если ценность - функция наиболее редко встречающегося, то наиболее ценным в нашей культуре является пространный, вдумчивый, спокойный анализ вопросов, не имеющих очевидных или легких ответов". Визельтир относится к числу тех немногих, кто решил сопротивляться тому, что он называет "безумным ускорением всего"; вместо скольжения по поверхности он предпочитает удовлетворять потребность читателя в оригинальном мышлении и серьезном анализе, что особенно ценно в условиях всеобщего культурного головокружения. Визельтир знает, что глубинным содержанием хорошего романа, неизбежно занимающегося критикой культуры, является самосознание общества: роман показывает, как оно находит общий язык с самим собой, как описывает себя, каким себя воображает. В Эросе ускорения, который активизировался благодаря дигитальной революции, нет ничего такого, что отменило бы нужду в трезвости, необходимой для самоосмысления. Как сказал Визельтир, обязанность критики культуры (не слишком ли это странное словосочетание для обозначения того, что должно присутствовать в нашей жизни повсеместно, но исчезло почти отовсюду, в том числе и со страниц наших газет?) состоит в привлечении внимания к тому, что действительно имеет значение. Ирония ситуации в том, указывает Визельтир, что с приходом интернета, "этого медиума коммуникации, не имеющего ограничений в плане физического пространства, территория размышлений только уменьшилась: для типового текста, вывешиваемого на сайте, как правило, требуется не больше шестисот слов".
Возвышенные идеалы и сантименты Визельтира приводят на память не менее амбициозную позицию Маргарет Фуллер, которая была литературным редактором "New York Tribune" в середине XIX века и первым в нашей стране профессиональным рецензентом книжных новинок. Фуллер также относилась к книге как к "медиуму, позволяющему увидеть человечность человека - то ядро, вокруг которого могут собраться все знания, весь опыт, все науки, все идеалы, равно как и практические способности человеческой натуры". По собственному признанию Маргарет Фуллер, она стремилась сказать в своих рецензиях "всю правду и ничего, кроме правды". Она бескомпромиссно придерживалась в своей работе самых жестких критериев, что не слишком характерно для большинства американских журналистов, особенно современных, отнюдь не стремящихся ей в этом подражать.
Жидкая каша
В былые времена рецензирование книг в газетах (если оно вообще имело место) было опасным занятием. И осторожные литературные критики это знали. В опубликованном в 1931 году обзоре рецензий на новые книги Джеймс Адамс жаловался в "The Saturday Review of Literature", что "массовая журналистика по мере сил способствует тому, чтобы и без того невысокий статус рецензента опустился еще ниже". За следующее тридцатилетие (без малого) не произошло ничего такого, что заставило бы пересмотреть это суждение. Блестящая статья Элизабет Хардвик "Упадок книжного обозревательства" ("The Decline of Book Reviewing") появилась в "Harper's Magazine" в октябре 1959 года. В ней прозвучал призыв к "большим столичным изданиям" обращать особое внимание на все "необычное, трудное, длинное, бескомпромиссное и, главное, интересное". Остается добавить, что ее призыв остался неуслышанным.
Но вскоре у нее появился шанс взять это дело в свои руки. Через три с небольшим года, во время забастовки нью-йоркских газетчиков, начавшейся в декабре 1962 года, Хардвик и ее тогдашний муж, поэт Роберт Лоуэлл, приняли участие в создании нового журнала "Нью-Йоркское книжное обозрение" ("The New York Review of Books" - NYRB), первый номер которого появился в феврале 1963 года. Хардвик и ее сообщники - такие как Джейсон Эпстайн, основатель издательства "Anchor Books" (бывшего поначалу подразделением "Doubleday"), работавший редактором в "Random House", и его тогдашняя жена Барбара - решительно отвергли мысль о том, что можно адекватно оценить книгу в рецензии, не превышающей по размеру пяти-шести состроченных воедино японских хайку. Для того чтобы должным образом прояснить смысл серьезных книг, необходимо свободное пространство, которое позволило бы рецензенту развить свои идеи. Критикам недоставало сосредоточенности. "Review" предоставило серьезным читателям то, чего им не хватало, - по-настоящему квалифицированных рецензентов и обозревателей, среди которых были поэты и писатели, ученые и историки, "имевшие смелость", как выразилась Хардвик, "анализировать темы, на основе которых разыгрывались драмы прошлой и современной культуры". Редакторы NYRB провозгласили свое credo в передовой статье, опубликованной в первом номере журнала; там говорилось, что они не намерены тратить время и журнальное пространство "на книги, тривиальные по замыслу или корыстные по последствиям, разве что иногда, чтобы подорвать чью-то раздутую репутацию или привлечь внимание к какому-нибудь жульничеству". NYRB было задумано как средство литературной гигиены. Сегодня главный редактор "Review" Роберт Б.Сильверс, в свое время - около пятидесяти лет назад - попросивший Хардвик написать ставшую поворотной статью для "Harper's Magazine", все еще стоит у руля этого легендарного книжного обозрения.
NYRB было, увы, единственным в своем роде изданием, осуществившим успешную интервенцию в мир американской литературы, и его появление мало что изменило в общих стандартах рецензирования книг в газетах: оно осталось таким же закостеневшим и тупым, каким было до появления "Review". Правда состоит в том, что золотого века книжного обозревательства в американских газетах никогда не было: это миф чистой воды. Выделяемое для книжного обозрения пространство всегда было скудным, а качество рецензий - низким. Около четверти века назад, согласно исследованию, опубликованному в 1984 году в "Newspaper Research Journal", средняя американская газета выделяла для обзора книжных новинок от трех четвертей страницы до одной полной страницы в неделю. В то время ежегодно публиковалось около пятидесяти тысяч книг. (Сегодня их публикуется в три раза больше.) Каждая из таких газет, как "The New York Times", "The Washington Post" и "Los Angeles Times", прорецензировала из них от полутора до двух тысяч названий. Другие крупнейшие газеты - "Chicago Tribune", "The Philadelphia Inquirer", "The Boston Globe", "The Miami Herald" - прорецензировали от шести до двенадцати сотен названий каждая. Большинство газет опубликовали в среднем гораздо меньше рецензий - около трехсот каждая. И только три газеты посчитали, что рецензирование книжных новинок заслуживает отдельного раздела в воскресном выпуске.
В 1999 году Джей Парини, выдающийся критик, поэт и романист, нарисовал мрачную картину состояния современного рецензирования книг в газетах. "Оценка книг производится посредственными, обычно малообразованными и никому не известными рецензентами, - отметил он в "The Chronicle of Higher Education". - Слишком часто тот очевидный факт, что рецензия не представляет для газеты никакой ценности, заводит неопытного рецензента в дебри самооправдания и потакания собственным слабостям, из которых ему редко удается выбраться со славой". Кроме того, сама краткость большинства газетных рецензий "означает, что ее автор заведомо не может развить в ней свои идеи или подтвердить свое мнение при помощи серьезной аргументации. В результате рецензии получаются, как правило, плоскими и мелкими, заполненными недозрелыми или плохо сформулированными мыслями, нелепыми мнениями и неосознанными предубеждениями". Парини заключает, что при таких условиях рецензия слишком часто представляет собой мешанину из "непродуманных мыслей, до смешного неадекватных похвал и ничем не обоснованной хулы". Как мало изменилось с тех пор газетное книжное обозревательство! За тридцать шесть лет до этой оценки Эдмунд Уилсон, исполнившись отвращения к той же самой вездесущей жидкой каше, заметил во втором номере "The New York Review of Books": "Только исчезновение в воскресном номере "Times" книжного раздела во время забастовки газетчиков позволило нам понять, что его никогда и не существовало".
Марк Сарвас, входящий в число самых тонких современных литературных блогеров (на его живом, ежедневно обновляемом сайте "The Elegant Variation" можно найти убедительные, нередко вдумчивые и исполненные разборчивого энтузиазма суждения о книжных новинках), признает наличие этой проблемы. В посте, вывешенном весной прошлого года, где заходит речь о газетных рецензиях, Сарвас пишет: "В этой дискуссии давало о себе знать невысказанное ощущение того, что "Book Review" = Добро. Это не всегда так - у нас полно посредственных, если не невежественных рецензентов, отчуждающих (или, по меньшей мере, утомляющих) читателей... Слишком многие рецензии отличаются тупостью: это не критические статьи, а отчеты о проделанной работе (в данном случае - о прочтении книги). И каждая газета освещает одну и ту же дюжину названий... Ведется много разговоров о вдумчивой "литературной критике", печатающейся в книжных обозрениях, но как можно уместить литературную критику в прокрустово ложе 850 слов? Так, может быть, пора перестать себя обманывать?" Однако Сарвас не находит такой критики и на бескрайных просторах отличающегося своей демократичностью интернета, который он не устает восхвалять во всех других отношениях. Сарвас признается, что находит заслуживающую внимания литературную критику на страницах того же "The New York Review of Books" или неожиданно выдвинувшегося на передний план журнала "Bookforum".
То, что Сарвас не желает признавать, но в силу своей интеллигентности не может отрицать, было идентифицировано и открыто обозначено Ричардом Шикелем, кинокритиком журнала "Time", в красноречивой статье, опубликованной в майском номере "Los Angeles Times". По мнению Шикеля, угроза исходит от "популизма с волосатой грудью" ("hairy-chested populism"), продвигаемого сторонниками блогерства: "Литературная критика (и ее скромная кузина - рецензирование) - это не демократическая деятельность. Это есть (или должна быть) элитная инициатива, в идеале предпринятая индивидами, которые приносят с собой нечто большее, нежели торопливые вкусовые реакции на прочитанные книги (или другие культурные объекты). Это работа, требующая, кроме всего прочего, дисциплинированного вкуса, исторических и теоретических знаний и способности глубоко проникнуть в смысл и дух всего корпуса работ писателя (или кинорежиссера)". Конечно, интересно услышать два, три, четыре мнения, но давайте признаем правду, столь же простую, сколь и очевидную: не все мнения равны.
Кроме того, следует признать, что набившие оскомину споры вокруг средств, на которые публикуются рецензии или газеты, в состав которых входят книжные обозрения, в целом, - ни к чему не ведут. Что действительно имеет значение, так это характер, глубина и авторитетность высказанного мнения, а также его доступность для самой широкой аудитории. А где читатель находит этот материал - на веб-сайте или на бумажных страницах, - не суть важно. Все дело в содержании.
Убыточные лидеры
Осенью 1996 года, когда новость о моем назначении редактором "Los Angeles Times Book Review" стала достоянием публики, я побывал на приеме, устроенном в честь столетнего юбилея "The New York Times Book Review", и последовавшей за ним вечеринке. Прошло сто лет с того дня, когда Адольф Окс начал издавать книжное обозрение в виде автономного раздела газеты; это был первое заметное решение Окса после того, как он купил "The New York Times" в 1896 году; его наследники собрались почтить память визионера, который сделал все от него зависящее, чтобы его газета не имела себе равных в настоящем и в будущем как незаменимый летописец города, который, согласно убеждению Окса, должен был стать финансовой и культурной столицей XX столетия.
После того, как я обменялся приветствиями с Артуром Сульцбергером-младшим, который сравнительно недавно стал издателем, унаследовав дело своего отца, он поздравил меня с новым назначением. Я отвел его в сторону, чтобы воспользоваться возможностью спросить, приносило ли когда-нибудь доход "The New York Times Book Review", извлекавшее выгоду (в виде непропорционально большого по сравнению с другими изданиями количества издательской рекламы) из своего местоположения в столице американского книгоиздания и центре распространения печатной продукции. В издательских кругах давно ходили слухи, что книжное обозрение не приносило доходов. Но кто мог знать это наверняка? Артур посмотрел на меня и сказал: "Помнится, Стив, кто-то из членов семьи говорил мне, что приносило". Чуть позже он добавил, что за предыдущий год, с учетом средств на повышение зарплаты штатным сотрудникам (в газете работало тогда более двадцати редакторов на полной ставке) и медицинскую страховку, возросших расходов на печать, производство и распространение, а также на гонорары авторам и иллюстраторам, не говоря уже о накладных расходах, издание потеряло миллионы долларов.
Читателям "The New York Times", безусловно, повезло с владельцами этой газеты и ее редакторами: это просвещенные люди, всегда понимавшие важность предоставления читателю информации о самых значительных и увлекательных из вышедших в стране книг. Руководство "Book Review" держит марку "убыточного лидера" (loss leader), ориентирующегося на самых образованных и преуспевающих читателей, многие из которых, по его правильному предположению, внимательно просматривают рекламные объявления Ralph Lauren в денежной машине, каковой является воскресное приложение "Sunday Magazine". В своей информативной трехчастной серии статей 1985 года в "Los Angeles Times", посвященной газетному рецензированию книг, Дэвид Шоу, последний из работавших в газете лауреатов Пулицеровской премии (за статьи о положении дел в массмедиа), процитировал высказывание Митчела Левитаса, тогдашнего редактора "The New York Times Book Review": "Мы теряем - и всегда теряли - деньги, но я не знаю сколько".
В те времена в секторе Левитаса в "Times" насчитывалась двадцать одна штатная единица, тогда как в аналогичном секторе "The Washington Post" работали четыре человека, а обозрение "Los Angeles Times" обходилось двумя редакторами на полной ставке. Шоу сообщил, что в середине 80-х годов "The Washington Post" терял около $1 миллиона в год на издании своего воскресного книжного обозрения. В 1985 году газета "San Francisco Chronicle" рассчитывала потерять около четверти миллиона долларов, издавая еженедельный книжный раздел (двенадцать "таблоидных" страниц). Босс Левитаса Эйб Розенталь, бывший тогда исполнительным редактором "The New York Times", заявил, что никогда не знал, теряет деньги "Book Review" или нет, и никогда этим не интересовался. "Нельзя ожидать от рецензирования книг такой же отдачи, какой ожидаешь от освещения международных новостей", - сказал он Дэвиду Шоу. Подобные взгляды кажутся реликтом эпохи плейстоцена.
Поступая на работу в "Los Angeles Times", я прекрасно знал, что надеяться на доходы от книжных объявлений, поступающих от издателей, не приходится. Мне самому, как издателю, приходилось принимать трудные решения относительно размещения рекламы; для большинства книг покупать место для рекламы в "Los Angeles Times" не имело смысла. Для подавляющего большинства публикуемых книг стоимость объявления на полную страницу в "Book Review" превышала весь бюджет на их рекламу и промоушен. Поставленный перед выбором между размещением рекламы в "The New York Times" и в "Los Angeles Times", издатель, безусловно, пойдет в "The New York Times" - и правильно сделает. В конце концов, про "The New York Times" точно известно, что более семидесяти пяти тысяч экземпляров его воскресного "Book Review" будут продаваться отдельно в книжных магазинах всей страны. В индустрии, где пятидесяти тысяч экземпляров книги, проданных за три недели после публикации, достаточно, чтобы она стала национальным бестселлером, любой инструмент публичности, гарантирующий, что сведения о книге попадут на глаза потенциальных читателей, будет привлекательным местом для рекламодателей. Вот почему перспектива привлечь внимание ста тысяч читателей и подписчиков "The New York Times Book Review" является для издателей достаточным основанием размещать рекламу о книгах на его страницах (и платить дополнительные деньги за такую привилегию), игнорируя местные газеты с более низкими расценками. "Times" предоставляет общенациональную аудиторию на многочисленных рынках и гарантирует целевую доставку потенциальным читателям. Местные газеты не могут соперничать с "Times", поскольку предлагают тощие разделы, страницы которых наверняка затеряются среди рекламных вставок, характерных для воскресных выпусков газет.
В то время, когда я редактировал "Los Angeles Times Book Review", это издание теряло около миллиона долларов ежегодно. Скудные средства, которые получал мой отдел в первые годы работы от рекламы, размещавшейся преимущественно издательствами "Barnes & Noble" и "Crown Books", иссякли, когда B&N приняло стратегическое решение переместить основной корпус своей рекламы из книжных разделов на страницы главных разделов новостей, а "Crown Books", которым владели враждовавшие между собой члены семьи, объявило о своем банкротстве. За двадцать с лишним лет, прошедших после публикации статей Шоу (в 1985 году), ситуация не изменилась; нет никаких оснований полагать, что книжные обозрения держатся на плаву за счет приносимой ими прибыли; напротив, они выживают лишь за счет благородства владельцев газет (которым приносят одни убытки) и усилий менеджеров. В настоящее время такая поддержка, всегда бывшая ненадежной, висит на волоске.
Ссылки на то, что отсутствие доходов от издательской рекламы мешает эффективной работе книжных разделов и вредит качеству рецензий, являются надуманными. Рецензии никогда не приносили газетам ни цента. И так будет всегда. Книгоиздатели имеют ограниченные ресурсы; их собственные доходы слишком скудны, и, кроме того, расценки в газетах слишком высоки, чтобы они могли себе позволить размещать в них много рекламы. Одна только оплата аренды стендов в сети магазинов отгрызает изрядный кусок от рекламного бюджета издательства. Кроме того, их собственные маркетинговые обзоры постоянно показывают, что большинство людей, покупающих книги, делают это не на основании прочитанных рецензий и не из-за увиденных рекламных объявлений, но полагаются на устное мнение своих знакомых. Еще хуже то, что большинство покупателей книг, как и большинство людей, которые ходят в кинотеатры, вообще не следят за новостями культуры по газетам. Однако для тех, кто это делает, чтение рецензий остается бесценным и ничем не заменимым способом "подслушивания" неумолкающего разговора на культурные темы - разговора, имеющего для них жизненно важное значение.
Американские газеты обязаны поддерживать этот разговор, в том числе и путем публикации рецензий на книжные новинки; это императивное требование, не зависящее от долларов, которые приносит (или не приносит) размещение издательской рекламы в книжных обозрениях. Это обстоятельство вообще не имеет отношения к делу. Модель, основанная на доходности как мере оценки работы (в данном случае рецензирования), неприложима к обычным газетам; она больше подходит для таких журналов, как "The New York Review of Books" - самое доходное, эрудированное и влиятельное книжное обозрение в истории современной американской литературы. Его читают 280 000 человек, остающихся верными неизменно высоким стандартам этого издания - и это продолжается уже почти сорок лет.
В "Los Angeles Times", как и в других газетах, читатели "Book Review" составляли меньшинство от общего числа людей, покупавших эту газету. Печатающиеся в "Times" обзоры внутреннего рынка постоянно показывают, что "Book Review" - единственный плохо читаемый раздел газеты. Я не был ни огорчен, ни встревожен этими показателями. Поскольку большинство людей вообще не читают книги, откуда взяться толпе фанатиков, прилагающих специальные усилия для того, чтобы прочесть информацию о книжных новинках? Привычка регулярно читать книжные обозрения может быть только благоприобретенной. С 1975 года, когда "Book Review" было создано в качестве автономного раздела "Los Angeles Times", оно почти всегда было наименее читаемой частью воскресного выпуска газеты. В других газетах дело обстояло точно так же.
Этот печальный факт требует осмысления. Среди самого богатого и образованного слоя читателей L.A. (а именно они являются идеальными читателями книжных обозрений) воскресное "Book Review" пользовалось особой популярностью: оно входило в число любимых еженедельных разделов "Los Angeles Times". Эд Батсон, руководитель маркетинговых исследований газеты, сказал мне, что в 2004 году около 1,2 миллиона человек читали "Book Review" за последние четыре недели (из общего числа 6,4 миллиона читателей газеты). Постоянный контингент тех, кого Батсон называл "космополитами-энтузиастами" ("cosmopolitan enthusiasts"), доходил до 320 тысяч увлеченных и преданных читателей, для которых еженедельное "Book Review" было одним из самых важных разделов газеты. Именно по причине постоянства этого контингента я посчитал возможным покинуть "Times" в 2005 году, пережив три смены редакционного руководства; мне казалось, что моя работа пробила брешь в распространенном представлении о том, что никто не читает - и никогда не будет читать - серьезную литературную критику в L.A.
Если бы газеты правильно понимали таких читателей и их образ жизни, они могли бы, в принципе, привлечь рекламу компаний, занимающихся различными сферами деятельности, включая среди прочих кинокомпании, а также производителей кофе и высококачественного виски. Диверсификация рекламных доходов является ключевым компонентом успешной стратегии роста. Но, если не считать "The New York Times", ни одна газета не заставила серьезно заниматься этим вопросом менеджеров по маркетингу, единственная работа которых состояла в продаже газетного пространства под издательские книжные объявления. И даже "The New York Times", имея трех таких менеджеров, избегает дальнейшей диверсификации.
Это правда, что массовый читатель никогда не будет жадно набрасываться на раздел газеты, посвященный рецензиям на книги. Тем не менее я был уверен, что, поскольку среди читателей книжных обозрений особенно много образованных и состоятельных людей, существует возможность обратить культурный императив в прибыльную стратегию. Такая стратегия потребовала бы от владельцев газет преданности своему делу и креативного видения ситуации - качеств, которые, как показывает история, встречаются довольно редко.
Новости, которые остаются новостями
Реальная проблема никогда не состояла в неспособности раздела книжных рецензий приносить доход; она заключается, скорее, в антиинтеллектуалистском этосе наших редакций, который в большой мере определяет - и, увы, всегда определял - характер освещения новостей в американских газетах. В среде репортеров и редакторов широко распространено едва завуалированное презрение к "книжным червям" и книжности как таковой. Даже для тех немногих газет, которые могли похвастаться наличием автономных книжных разделов, рецензирование оставалось чем-то второстепенным. Для него просто не находилось места в круге забот редакции, в ее бьющемся сердце. Карьера журналиста продвигалась стаптыванием башмаков, а не просиживанием кресла. У редакторов и репортеров было ощущение, что любой человек, располагающий достаточным количеством времени, мог бы прочитать какую-нибудь книжку и точно изложить ее содержание. Такое сидячее занятие было в их глазах плохой заменой настоящей работы - погони за новостями, желательно сенсационными.
Карлин Романо, книжный обозреватель "The Philadelphia Inquirer", неустанно выступает против этого широко распространенного предрассудка. "Помнится, однажды я поместил на обложке своего раздела отрывок из перевода "Тиранта Белого" (Tirant Lo Blanc), каталанского эпоса, на том сомнительном основании, что, знаете ли, может быть, это новый Сервантес, который переживет века". (Опубликованный в 1490 году, "Тирант Белый" на самом деле оказал серьезное влияние на Сервантеса, особенно в период работы над "Дон Кихотом", написанным через сто лет после "Тиранта".) Мне стали звонить по этому поводу в офис, чтобы узнать, не сошел ли я с ума". Романо заключает далее: "Может быть, самым характерным аспектом американского "газетного умонастроения" была в 90-е годы враждебность к чтению во всех его формах". Следует отметить, что эта тема была табуированной, чтение - враг, которого не принято называть по имени.
Мне захотелось покончить со всем этим. Там, где в других газетах переходят на скороговорку и стараются изложить материал как можно короче и проще (если не тупее), у меня будут замедлять шаг и вести длинные умные речи; я исходил из того - может быть, смехотворного - предположения, что в стране Газетии (in Newspaper Land) обитает достаточное количество взрослых людей, заслуживающих того, чтобы с ними разговаривали как со взрослыми людьми. В годы, когда я стоял у руля "Los Angeles Times Book Review", в моем воображении постоянно витал образ Идеального литературного редактора. Мне часто приходил в голову такой вопрос: что я стал бы делать, если бы был, скажем, редактором "The Times" в Лондоне в 1900 году, когда никому тогда не известный венский доктор Зигмунд Фрейд опубликовал свою первую книгу "Толкование сновидений". Предположим, у меня на столе лежали бы только две книги - работа Фрейда и, к примеру, очередной бестселлер: роман миссис Хэмфри Уорд, Даниэллы Стил того времени. Печатное пространство, как всегда, ограничено. Издатель миссис Уорд объявил о беспрецедентном для первого завода тираже: сто тысяч экземпляров (что эквивалентно нынешнему полумиллионному тиражу), в то время как тираж книги Фрейда составляет тысячу экземпляров (из которых его независимому издателю удалось продать за следующие шесть лет 351 экземпляр). Я должен выбрать одну из этих двух книг для рецензирования. Мне хочется думать, что я выбрал бы Фрейда. Мне нравится мысль о том, что я попросил бы написать эту рецензию Джорджа Бернарда Шоу. И сказал бы ему, чтобы он не ограничивал себя и написал длинную статью - порядка 2500 слов или даже больше, если посчитает нужным. В этой рецензии Шоу провозгласил бы книгу шедевром, трудом непреходящего значения и предсказал бы, что она окажет влияние на умственную жизнь всего XX века. И оказался бы прав. Кто помнит сегодня миссис Хэмфри Уорд? Или редактора, который предпочел ее книгу творению Фрейда?
В годы моего пребывания на посту редактора "Los Angeles Times Book Review" время от времени возникали ситуации, требовавшие подобного выбора. Честно говоря, мои решения были обусловлены не столько интуитивной прозорливостью, сколько своеволием и упрямством. В этом плане выделяются два случая. В 1997 году издательство "Penguin" объявило о намерении выпустить томик избранных произведений сестры Хуаны Инес де ла Крус. Много лет назад Карлос Фуэнтес говорил мне об этой замечательной мексиканской монахине и поэтессе XVII века. Я никогда о ней не слышал. И был в этом не одинок. Многие из ее произведений не были переведены на английский язык даже через триста лет после ее смерти. Фуэнтес сказал: "Это как если бы Шекспир все еще не был переведен на испанский". Вся испанская литература в долгу перед ее творчеством. Поэтому я решил, что антология ее произведений в переводах великолепной стилистки Маргарет Сейерс Педен, выходящая в серии "Penguin Classics", - это новость, заслуживающая первоочередного внимания. Не говоря уже о том, что добрая четверть читателей "Los Angeles Times" имеют латиноамериканские корни.
Октавио Пас, крупнейший мексиканский поэт и критик, написал о сестре Хуане большую восторженную статью. Но когда я показал цветную верстку обложки своему начальству, мой выбор вызвал полное недоумение. Кто такая сестра Хуана? Монахиня, умершая почти полтысячелетия назад? Не помутился ли у меня разум?
Обескураженный, с версткой в руках, я долго пытался убедить руководство газеты в мудрости своего решения и наконец добился своего (по правде говоря, на меня просто махнули рукой). Когда Альберто Гонсалес, американец мексиканского происхождения, много лет работавший в газете посыльным, принял мой заказ, он громко выдохнул и воскликнул: "Сестра Хуана!" "Вы о ней слышали?" - поинтересовался я. "Конечно. Каждый мексиканский школьник знает ее стихи. Я помню, как родители водили меня, еще ребенком, в ее монастырь, ставший теперь музеем. Я знаю много ее стихов наизусть". И он начал декламировать стихи по-испански. "Неплохо для посыльного", - подумал я. У меня не было сомнений, что в этом вопросе Альберто заслуживает полного доверия.
После того, как статья Паса была опубликована, многие стали хвалить "Book Review" за то, что газета наконец-то обратила внимание на культурное наследие внушительной части своих читателей. Эта реакция послужила для меня лишним подтверждением давно сложившегося убеждения: лучший способ поддерживать прочную связь с читателями состоит в том, чтобы давать им новости, которые остаются новостями.
В 1999 году "Современная библиотека" ("Modern Library") анонсировала публикацию "Пармской обители" Стендаля в новом переводе Ричарда Ховарда, самого одаренного из ныне живущих американских переводчиков с французского. Такой перевод одного из классиков западной литературы был, по моему ощущению, новостью. Поэтому я заказал Эдмунду Уайту большую статью, которая оказалась настолько великолепной (хотя и всецело панегирической), что я напечатал ее на самом видном месте в ближайшем воскресном выпуске "Book Review". На следующее утро Майкл Паркс, бывший тогда редактором газеты в целом, поманил меня рукой в свой кабинет, когда я встретился ему на пути. Приподняв одну бровь, он посмотрел на меня и сказал с гримасой застарелого недоумения на лице: "Стив, зачем нам этот Стендаль? Еще один мертвый белый европеец мужского пола?" Я выдвинул свои аргументы. Судя по всему, он остался при своем мнении.
Но мне на помощь пришли читатели всего Лос-Анджелеса. Благодаря им Стендаль стал лидером продаж в местных книжных магазинах и начал неуклонно подниматься в газетном списке бестселлеров. Напечатанная нами рецензия получила отклик в "The New York Review of Books" и обсуждалась в "The New York Times Book Review". Хорошие продажи "Пармской обители" заставили "The New Yorker" напечатать в своем разделе "Городские беседы" ("Talk of the Town") статью, в которой прослеживалась траектория неожиданного успеха книги; автор статьи отдавал должное "Los Angeles Times", признав, что помещенная в ней рецензия послужила той искрой, которая разожгла общенациональный интерес к книге.
Культурный поворот
Перед предложением редактировать "Los Angeles Times Book Review" невозможно было устоять. Кроме всего прочего, я был убежден, что приспело время действовать: Лос-Анджелес давно преодолел свой провинциализм. Он был теперь большим, быстро развивающимся мегаполисом, распростившимся с былыми неврозами и другими комплексами. Я верил газете "The Wall Street Journal", которая объявила в 1998 году на своей первой полосе, что Америка "будет и дальше неуклонно развиваться, процветать и становиться все более мудрой и культурной страной". Интерес к искусству носил тогда характер бума. Я видел, как волны снобизма и элитарности разбиваются об утес общественной активности и любопытства, распространявшегося на самые разные явления, что накладывало на культурную жизнь отпечаток эклектизма. Процент американцев, посещавших разного рода представления, поднялся на невиданную высоту. Фильмы, которые раньше отнесли бы к разряду артхаузных - такие, как "Влюбленный Шекспир" и "Часы" (а позднее "Вавилон" и "Лабиринт Пана"), - нашли отклик у массовой аудитории и собрали богатый урожай "Оскаров".
Региональные театральные и оперные компании процветали, несмотря на ликвидацию сети музыкальных магазинов "Tower Records". Правда, продажи CD падали, но популярность онлайновой музыки резко возросла. Почти через десять лет после описываемых событий Питер Гельб, новый генеральный директор "Metropolitan Opera", лучше других понял характер этого культурного поворота и выпустил серию живых, высококачественных записей опер - таких, как "Триптих" ("Il Trittico") Пуччини и "Волшебная флейта" Моцарта, - которые демонстрировались в кинотеатрах по всей Америке. Его эксперимент имел триумфальный успех и привлек к опере тысячи новых зрителей. Как сообщил в журнале "The New Yorker" Алекс Росс, записи Гельба "постоянно числились среди двадцати самых кассовых фильмов в Америке и часто посещались лучше, чем самые крутые голливудские блокбастеры. Такие цифры могут считаться очень своевременным плевком в лицо тем медиа-компаниям, которые списали со счетов классическую музыку как искусство, не пользующееся интересом у массовой публики". Правда в том, что многие люди, где бы они ни жили, интересуются едва ли не всем, что может вызвать интерес.
Благодаря сети Amazon география теперь почти ничего не значит. Сегодня можно, воспользовавшись магическими возможностями интернета, купить практически любую книгу, когда-либо вышедшую в свет, причем ее доставят вам на дом, независимо от того, где вы живете. Эти достижения, вкупе с обширным архипелагом традиционных торговых центров (управляемых, скажем, "Barnes & Noble" или "Borders") и более крупными независимыми магазинами, предоставили американцам настоящий рог изобилия, полный неисчислимых богатств. Конечно, такие перемены сопровождались не всегда благоприятными сопутствующими обстоятельствами - например, разорением многих независимых магазинов: из почти четырех тысяч таких торговых точек, существовавших в 1990 году, уцелело меньше половины. Тем не менее, окинув хотя бы беглым взглядом ландшафт современной американской книжной торговли и книгоиздательского дела, трудно не поверить, что мы живем в эпоху апофеоза нашей культуры. Никогда раньше в человеческой истории не было столько хорошей литературы, привлекательно представленной, продаваемой по разумным ценам, доступной очень многим людям. Понадобилось бы несколько жизней, чтобы, ничем больше не занимаясь, прочесть все хорошие книги, выставленные сегодня на продажу.
Как это ни странно, сложившаяся ситуация не получила и сотой доли внимания, которого она заслуживает. Между тем ее необходимо осмыслить, тем более если газеты всерьез рассчитывают привлечь читателей и увеличить оборот. Суть в том, что на культуре можно зарабатывать деньги, только газеты должны быть для этого достаточно инициативными и креативными, чтобы извлечь выгоду из возможностей, которые, так сказать, валяются у них под ногами.
Однако, судя по всему, на деле происходит нечто прямо противоположное. В 1999 году Майкл Джейнэвей и Андраш Цанто провели исследование о том, как американские газеты освещают искусство. Их заключение: плохо. Спонсируемое "Pew Charitable Trusts" и базирующееся в Школе журналистики для выпускников при Колумбийском университете (Columbia University's Graduate School of Journalism), исследование установило, что в газетах освещается менее 50% событий, происходящих в сфере искусства и развлечений, и что "количество штатных работников и ресурсов не было увеличено с тем, чтобы во всеоружии встретить взрыв активности в области художественной культуры". В отчете отмечалось, что "визуальные искусства, архитектура, танец и радио освещались только мимоходом" и что "ежедневный раздел "Искусство и жизнь" ("Arts & Living") плетется в хвосте у разделов, посвященных бизнесу и спорту, приоритетных почти во всех газетах - как по расположению страниц, так и по штатному составу сотрудников". Это тем более обидно потому, что американцам свойственно тратить значительную часть своего времени и доходов на разного рода развлечения, включая чтение. Конечно, в национальном масштабе продажи книг могут сокращаться, поскольку серьезное чтение остается уделом немногих, но другие показатели говорят о сохранении достаточно постоянного и даже порой пылкого интереса к письменному слову.
В первые годы XXI века, например, количество членов книжных клубов возросло, по некоторым данным, до пяти миллионов человек. Канал Брайана Лэма CSPAN-2 транслирует глубокие, свободные от коммерческого влияния интервью с авторами серьезных нехудожественных книг и организует их чтение каждый уик-энд с утра до вечера. И даже в Лос-Анджелесе, городе, считающемся сугубо гедонистическим и далеким от духовных запросов, интерес к книгам довольно велик. Оказалось, что я вернулся в Лос-Анджелес, в котором было больше процветающих книжных магазинов, чем когда-либо в истории города. Были годы, когда средние продажи книг на человека в Лос-Анджелесе (точнее, в его центральных районах) часто превышали - примерно на $50 миллионов - аналогичные показатели по большому Нью-Йорку.
Чтение имеет значение
Этого почти достаточно, чтобы не терять надежду. Однако за этой мнимой читательской утопией скрывается горькая правда: искусству чтения грозит серьезная опасность. В июне 2004 года Национальный фонд содействия искусствам (National Endowment for the Arts) опубликовал результаты нескольких авторитетных исследований, базировавшихся на очень обширной выборке из более чем 17 000 взрослых американцев; проведенные Американским бюро по переписи населения (U.S. Bureau of the Census), эти исследования охватывают материалы опросов за двенадцать лет. Их результаты показывают, что впервые за всю историю США большинство американцев не испытывают никакого интереса к тому, что может быть названо литературой в широком смысле слова. Так, 53% американцев ответили на соответствующий вопрос, что за предыдущий год они не прочитали ни одного романа, пьесы или стихотворения. Эти данные характерны для всех классов и категорий, независимо от возраста, пола, образования, дохода, места проживания, расовой или этнической принадлежности. Исследования показали, что, несмотря на рост населения страны, общее количество читающих людей остается стабильным; оно составляло около 96 миллионов человек между 1982 и 2002 годом. Интересно, что западные и северо-восточные регионы страны имеют самые высокие читательские рейтинги. Трудно сказать почему: отчет не отвечает на этот вопрос. В нем также не поясняется, какие книги читают эти американцы: интересуют ли их исторические сочинения, биографии или практические руководства по самосовершенствованию, традиционно привлекавшие в США наибольшее внимание.
Конечно, серьезное чтение всегда было уделом немногих. Мы точно знаем, что так обстояло дело со времен доктора Джонсона. "Люди, в общем, не читают книги, - заметил он, - если могут найти какое-нибудь другое развлечение". Сегодня комплекс индустрии развлечений предлагает ошеломляющее количество убедительных альтернатив. Внушительное количество американцев (здесь счет идет на миллионы) функционально неграмотны, и непохоже, что они сильно горюют по этому поводу. Еще большая часть населения умеет читать, но предпочитает не делать этого. Разумеется, из тех, кто читает, большинство, по понятным причинам, выбирают книги, позволяющие поразвлечься и на время забыть о повседневных тяготах и заботах; пользуются популярностью также финансовые руководства и книги о моральном, духовном или физическом самосовершенствовании, о чем свидетельствует история американских бестселлеров. Сказки для взрослых, или "романы успеха", Горацио Алджера, плоские поучения Дейла Карнеги, патентованные средства от Марианны Уильямсон, проповеди таких светских святых, как Ли Яккока, - все это золотые угодья, на которых традиционно откармливаются королевы-пчелы американского книгоиздательства.
Подлинная одержимость письменным словом встречается нечасто. Приобретение знаний и технических навыков, необходимых для овладения писательским мастерством, - трудное дело, а серьезные читатели - это особая порода людей. Элизабет Хардвик, например, всегда это знала. "Возможно, любовь к чтению (или интенсивная потребность в нем) представляет собой особый психологический феномен, характеризующийся эксцентричностью, доходящей иногда до невроза; это модель поведения, не обусловленного прагматической полезностью и контролируемого внутренними силами человеческой натуры, которую оно, в свою очередь, контролирует". Чтение такого рода есть глубоко асоциальное занятие: ему нельзя предаваться в компании с друзьями; оно не вписывается в индустрию досуга, предполагающую массовое потребление своего продукта (развлечения), будь то видеофильмы, компьютерные игры, спорт, рок-н-ролл и т.п. Помните, как вы восклицали, еще в детстве: "Оставьте меня в покое! Неужели вы не видите, что я читаю?"
Двадцать пять лет назад выдающийся редактор и издатель Элизабет Сифтон объявила о своем открытии, которое она назвала Законом Сифтон: "В Америке существует естественная квота читательской аудитории для поэзии и серьезной литературы, художественной и нехудожественной, которая колеблется между 500 и 5000 человек; иными словами, она примерно в сто раз превышает количество близких друзей издателя и автора". Закон Сифтон явился откликом на колкие заметки Дуайта Макдональда конца 40-х годов, в которых было высказано предположение, что серьезным чтением интересуются только около пяти тысячи человек. Через двадцать лет Макдональд добавил: "Проблема в том, что сегодня это, кажется, все те же пять тысяч человек, только немного постаревших".
Подобное подозрение не могло удивить членов книжного клуба "Книга месяца" ("Book-of-the-Month Club"). Они на протяжении длительного времени производили мониторинг неуклонного убывания у американцев привычки к чтению. В разгар Великой депрессии, задолго до прихода телевидения, не говоря уже об интернете, клуб заказал Институту Гэллапа исследование "читательского поведения" американцев. По данным Института, в 1937 году только 29% всех взрослых читали книги; в 1955 году их количество снизилось до 17%. Пятнадцать лет спустя, в 1970 году, клуб, по-видимому, уже не смог вынести правды, и Институт прекратил свои исследования. Правда, общая доходность издательского дела в Америке продолжала расти, но за этой хорошей новостью скрывалась вызывающая тревогу реальность: официальные цифры отражали инфляционный рост цен на книги, в то время как количество покупателей в книжных магазинах постоянно снижалось. И эта тенденция сохраняется по сей день.
Жутковатая ирония ситуации состоит в том, что на заре эры почти магических технологий, потенциально способных удовлетворить все потребности, в том числе и в чтении, и всемерно демократизировать читательскую аудиторию, мы приближаемся к краю пропасти - к зоне глубокого безразличия к культуре. Вспоминается давний афоризм Филипа Рота о коммунизме и Западе: "На Востоке ничего не разрешено и все имеет значение; на Западе все разрешено и ничто не имеет значения". В сегодняшнем Мак-Мире [слово, изобретенное американским философом Бенджамином Барбером, автором книги "Джихад против Мак-Мира" ("Jihad Vs. McWorld")] силы, стремящиеся вовлечь население в своего рода тоталитарные секты, исповедующие культ знаменитостей, погоню за сенсациями и завороженность сплетнями, становятся все более могущественными, имея в своем распоряжении громадные средства экономического воздействия. Культурный дискурс, ставший жертвой этих тенденций, постоянно девальвируется. Корпоративные войны за контроль над технологиями сбора новостей, электронными коммуникациями, базами данных и их дистрибуцией разгораются с возрастающей силой. Все эти факторы вместе взятые несут в себе смертельную угрозу: поддавшись этим тенденциям, мы можем лишиться связи с традициями, разучиться отличать высокое от низкого, прекрасное от безобразного и утратить способность восхищаться достижениями художественного гения.
Но, может быть, это слишком мрачный взгляд на вещи. В конце концов, 96 миллионов читателей - это треть населения страны. Джон Максвелл Гамильтон, известный журналист и комментатор, много лет ведущий программу "Marketplace" на "Public Radio International", пишет в своей непочтительной и язвительной книге "Казанова был книголюбом" ("Casanova Was a Book Lover"): "Люди, интересующиеся книгами, интересуются ими глубоко. Уступая другим группам населения по количеству, они компенсируют свою малочисленность накалом страсти. Проведенное в середине 80-х годов исследование продемонстрировало верность читателей чтению. По его данным, только половина американской публики прочитала хотя бы одну книгу за последние шесть месяцев. Однако почти одна треть этих читателей поглощала по меньшей мере по одной книге в неделю".
Книга - компактная, портативная, приятная на ощупь - еще сослужит свою службу как самая важная из имеющихся в нашем распоряжении информационно-поисковых систем. Даже Билл Гейтс, этот Йода [персонаж "Звездных войн"] виртуального мира, не смог устоять перед ее искушениями. Как он поступил, когда ему захотелось (в 1996 году) поведать о своем видении перспектив нашего развития в "Дороге в будущее"? Он обратился в издательство "Viking Press" с просьбой опубликовать этот текст в виде книги. Гейтс не вывесил свои дельфийские пророчества на сайте компании "Microsoft". Ибо знал тогда - как знает и сейчас, несмотря на недавние заявления об ожидающем нас всецело дигитальном будущем, - что книга все еще сохраняет тот ореол авторитетности, которой могут наделить только время и традиция.
И в этой Kulterkampf [борьбе за культуру] первостепенное значение приобретают такие качества газет, как амбициозность поставленных целей, деловая проницательность, культурное воображение. Читателю важно знать, что думают владельцы и издатели газет о распределении ресурсов. По сути дела, это вопрос о том, что такое новость в понимании газетчиков. Это вопрос об уважении к здравомыслию обычного читателя и к его культурным запросам. Книги отличаются тем, что содержат в себе новости, которые остаются новостями. Будучи редактором "Los Angeles Times Book Review", я верил (как верю и теперь), что нет более полезной структуры для понимания Америки и мира, в котором она живет, чем формат книжного обозрения. Только благодаря работе романистов и поэтов у нас появляется возможность понять, какими мы представляем самих себя и как мы боремся с теми, зачастую неуловимыми, силами (среди них сам язык обладает наибольшей способностью воздействия), которые формируют нас как индивидов и членов семьи, как граждан и членов различных сообществ; и только благодаря нашим историкам и ученым, журналистам и публицистам нам удается осмыслить, как мы жили, как живем и что сулит нам будущее.
Читатели это знают. Они "нутром чуют" то, о чем, себе на беду, забывают газеты; они знают, что без книг и без новостей о книгах - без литературной грамотности - не может существовать нормальное общество; когда исчезают книги, наступает варварство. Я никогда не забуду слова, которые случайно подслушал утром первого дня ежегодного Фестиваля книги, проводимого "Los Angeles Times": одна женщина спросила офицера полиции, не ожидает ли он каких-нибудь беспорядков. Полицейский с удивлением посмотрел на нее и сказал: "Что вы, мэм, книги действуют на хулиганов, как криптонит [вымышленное вещество, вызывающее аллергию у Супермена, героя популярных комиксов и фильмов]". В замечании этого копа больше мудрости, чем в сотнях академических монографий о реформировании системы уголовной юстиции. Он высказал то, что знали во всех странах с незапамятных времен: если хотите снизить уровень преступности, учите детей читать. Цивилизация построена на фундаменте книг.
Источник: "Columbia Journalism Review"
Перевод Иосифа Фридмана